Фильм Форстера легок до полной воздушности, хеппи-энд в нем совершенно предсказуем — так что все происходящее на экране кажется сильно разбавленным вариантом «Быть Джоном Малковичем», где тоже шла речь о марионеточной сущности человеческого поведения. Однако Форстер все же не так прост.
Иван Вырыпаев в «Эйфории» создал принципиально новый художественный язык и новый тип художественного мышления, основанные на смешении живописи, драматургии и меньше всего кинематографа.
С помощью фильма Ивана Вырыпаева «Эйфория» можно наконец понять, какова главная проблема отечественного кинематографа.
Единственное, чем обогатил национальную культуру фильм «Жесть» — образом безумного садового товарищества: это прекрасный символ нынешнего отечественного кино, в котором и впрямь поселились маловменяемые демоны, разбирающие на запчасти понравившиеся им образцы заграничного кинематографа.
Не только редкостные визуальные придумки превращают его «Кинг-Конга» в новую, что уже можно сказать достаточно определенно, классику. В свой фильм Джексон вложил нечто большее.
Не просто один из самых заметных за последние несколько лет фильмов в мире, но и азиатская реакция на тарантиновского «Убить Билла».
Интересно, что простая и искренняя манера, в которой снят «Гуд бай, Ленин!», вполне типична для современного немецкого кино.
Для американского проката этого достаточно. Для национального эпоса — маловато.
Собрав за огромные деньги действительно звездную команду, Долдри умудрился снять унылую, бессюжетную мелодраму, больше всего похожую на радиоспектакль. Три знаменитые актрисы мастерски произносят одинаковые суицидальные монологи, как будто участвуют в кастинге на какую-то одну более важную роль.
Попытка реанимировать советские кинематографические традиции с треском провалилась. Куда более перспективная попытка сочетать эти традиции с современными европейскими тоже пока не удалась.
«Олигарх» — картина попросту скучная. От скуки не спасают даже яркие «новорусские» сцены… При соблюдении всей внешней атрибутики здесь отсутствует внутреннее ядро — вместо рассказа о жизни получается лишь череда событий, в которой «эмбрион» со всеми его метаморфозами как-то теряется.
