Кино Жоры Крыжовникова можно рассматривать с разных позиций. С одной стороны — в нем виднеется сатира на современное российское телевидение, с другой — отсылки к русской классике XIX века, с третьей — душераздирающая семейная и любовная драма. Эта подлинная полифоничность, о которой рассказывают на школьных уроках литературы, и которую не встретишь в наших многосерийниках.
В серьезности Гуаданьино, с которой он воспроизводит все достававшиеся ему эпохи, и в его ностальгии тоже очевидно нежелание войти во время взрослое, историческое и политическое. А значит, сколько бы документальных хроник он ни вбрасывал в свою «Суспирию», в ней все равно будет доминировать странность и непричастность реальности. Иначе говоря, жуткое и прекрасное сновидение.
У Жака Одиара седло вестерна вдруг трансформируется в старомодное кресло под клеткой с канарейкой и фикусом в окне. На родине такую метанойю жанра мог бы инициировать разве что Вуди Аллен. Но, на наше счастье, ей сопутствует не стариковское велеречивое брюзжание, а сухопарая элегантность Одиара, сообщающая комизму нелепых ситуаций пробирающий сквозняк.
Куарон возвращает женщине саму себя. Платит ей той любовью, в которой когда-то был выращен. Конечно, он знает: в мире так же мало любви, как в Мехико Рима. Но дает надежду, что если лечь на спину и посмотреть в небо, то могут привидеться и невероятная любовь, и небесный, пусть даже воображаемый, Рим.
В «Колетт» впечатляет удивительно плавное взросление героини в исполнении Киры Найтли — некоторые критики даже назвали эту роль лучшей в ее фильмографии. Во всяком случае, эта роль раскрывает творческий диапазон и темперамент актрисы, обещая, что ее карьера еще далеко не окончена.
Только настоящий синефил — такой, как Кристоф Оноре, — может использовать драматургию другого фильма как обязательный контекст развития сложного, почти непосильного образа.
При всей технологичности жанра screen life, «Поиск» не вызывает ощущения холодной рациональности, напротив — он пронизан эмоциональностью и транслирует ее зрителю, как будто сидящему перед монитором с иллюзией управления экранными событиями. Менее всего, думается мне, это история об опасностях погружения в виртуальный мир; ее проблематика — родительская любовь
Главное, за что «Акварель» следует высоко оценить — верно найденная интонация, отыскать которую не так просто. Косаковский как режиссер продолжает работу с расширением возможностей кинематографического аппарата, который, как кажется, предельно устал от обвинений в идеологическом служении и жаждет быть тем, чем он был изначально — проводником новых способов видеть, которые еще только предстоит открыть.
Это что-то вроде комического отыгрыша, интерлюдии между трагическим финалом «Войны бесконечности» и ее последующей второй частью.
Странный фильм. Простой на первый взгляд, а при этом замешанный на парадоксах. Очевидно реалистический, но вдруг по чуть-чуть изображение на экране замирает или ухает в разломы внутренней жизни героев.
Эпос о природе времени, которое не убивает, но отрешает человека от мира — в том числе от мира чувств и страстей, но тем самым приближает его к самому себе. Вполне буддистский сюжет, инкорпорированный в форму гангстерской (мело)драмы.
Автор «Холодной войны» проецирует историю на традиции национальной романтики. Черно-белое изображение и обращение к частному прошлому создают ощущение щемящего тоской ретро, иного мира с прустовскими вальсирующими пылинками в свете солнца и иллюзию так часто слышимой в детстве красивой сказки.
«8 подруг Оушена» обходится практически голым костяком жанровой формулы, правда — в гламурной упаковке беззастенчивого продакт-плейсмента ювелирной фирмы Cartier. Ремейк традиционно мужского действия просто переводится в сферу действия идеологии MeToo
Эстетика гиперреализма, как бы омертвляющая все изображаемое, в фильме Лозницы с предельной наглядностью резонирует с внутренним настроем изображенного им социума. До конца эту вполне ненормативную ленту досмотреть трудно, но в ней есть та нерушимая спайка формы и содержания, на которой столь настырно настаивала нормативная эстетика.
Режиссерский дебют Константина Хабенского «Собибор» — прежде всего акт социальный, то, что называется восстановлением исторической справедливости
Контентного резерва хватит на следующую внушительную дозу «войны бесконечности», чтобы завершить эпопею мощным аккордом, которого все будут с особым нетерпением ждать.
Васильев затевает многоплановый карнавал человеческого и животного во времена, когда какая-либо природа заменена риторикой, резервной копией бытия. Осел, всегда принуждаемый, Человек, всегда принуждающий, и Уздечка между ними помещаются в пространство культуры, становятся сырьем для фабрики.
«Первый игрок» это не только сумма всех удовольствий, которые успело накопить человечество за последние три с лишним десятка лет. И не просто остроумная игра на поле ностальгии, как какие-нибудь «Стражи Галактики». В глубине «Первого игрока» лежит куда более серьезный конфликт, чем линейная погоня Парсифаля за тремя ключами от «пасхалки». Это гимн автору, зрителю, а значит и искусству кино.
«Черная пантера» выстроила новую иерархию кинокомикса с актуальным женским лидерством и верховенством супергероя/афроамериканца. Эта конфигурация отвечает предстартовому энтузиазму и успокаивает вероятные опасения насчет экстремизма приснопамятных «черных пантер».
Непритязательный, напоминающий голливудские мелодрамы 50-х годов и выстроенный в системе общих мест, фильм приобретает метафизический подтекст, подсказываемый повторяющимся упоминанием «Гамлета», который, как и алленовское «Колесо…», тоже ведь прежде всего семейная драма с запутанными драматическими взаимоотношениями персонажей.
Напряжение создается буффонной ситуацией: люди, на протяжении десятилетий державшие в страхе целую страну, впадают в панику, узнав о смерти того, кто сам держал их в постоянном страхе.
Восприятие этого фильма-антракта (в биографии Ханеке) колет скрытое напряжение. Оно — не в сюжетных передрягах, а в деталях. А еще — в спокойном драматизме открытого приема. До прежней радикальности Ханеке тут рукой не подать. Но он зачем-то «переписывает» или «переснимает» ситуации, некогда в его фильмах кровоточащие (пусть черно-белым или бледным огнем).
Своеобразный сиквел «Дюнкерка», взгляд с другой стороны Ла-Манша — и подробный портрет знаменитого политического лидера, сумевшего в критический момент истории заручиться решающей всенародной поддержкой.
«Пианистка», будучи, на первый взгляд, фильмом о перверсиях музыкантши, на самом деле является сочинением Ханеке на тему «новой философии» старого искусства. Строгого фильмического искусства, раскаленного режиссером с его главной актрисой на сухом спирту.
Режиссер Стивен Фрирз позволил актрисе похулиганить, смывая лоск с застывшей в анналах истории монархини, давшей свое имя целой исторической эпохе. Чтобы обнаружить, что за блеском узаконенного величия стоит маленькая женщина, не принадлежащая себе и лишенная того, чем обладает последний из ее подданных — правом распоряжаться самой собой.
