«Сложноподчиненное» Олеси Яковлевой как вторая часть невольного диптиха напоминает, что несвобода начинается в школе. Борьба с ее правилами и законами только в наших руках.
«Приди ко мне» лишний раз убеждает, что любая замкнутая, самоизолированная система, будь то общество, племя, секта, или семья, неизбежно стремится к распаду и самоуничтожению.
«Смешарики» — мультфильм поколения, которому не требуется конкретизация инаковости. Гей ты, асексуал, инцел, вегетарианец или болеешь за «Манчестер Юнайтед» — все это характеристики сродни цвету глаз и волос.
Происходит удивительное: Линч выходит по ту сторону китча, по ту сторону пошлости, прорывается к зрительскому подсознанию. Вульгарное оказывается прекрасным, подлинным, примитивное — полным глубочайшего экзистенциального смысла.
Андерссон — это не стиль, но мир. Укорененный в мировой истории искусства и в шведской повседневности. Современности.
Роджерс у койки Фогеля-старшего не подарит глянцевого утешения, а вкрадчиво, но неуклонно заведет в тишине, повисшей в сиюминутной нервной беседе (в «Прекрасном дне по соседству» вообще много аккуратной бытовой тишины — шума города, кафе; тиканья часов, ночного пения сверчков), разговор о смерти.
Время не ждет, а искусство не приемлет — самоповторов и половинчатых творческих решений.
Кто управляет этим взглядом — государство, культурный код, режиссеры или обычный зритель — вопрос такой же открытый, как и финал «Колл-центра». Это уже чисто сериальное подмигивание: какое шоу не мечтает о продолжении?
В этой истории немало странностей — но, боюсь, объяснить их все может только тот, кто построил для нашего биологического вида такой замысловатый негуманный заповедник.
«Царь-птица» — ключевой, даже программный якутский фильм. В нем нет ничего буквального, ничего чрезмерного, ничего нарочитого. Лишь абсолютный минимализм, но не стерильный, а идентичный.
Пронзительная история про полиаморные отношения в современном Лондоне.
Обижаться на сентиментальность и легкость начинаешь лишь спустя время после просмотра. И то лишь потому, что влюбился в героев фильма, поверил в их искренность и хочешь провести с ними больше времени, взять у этого короткого лета еще пару уроков.
Достоинство фильма — сочиненный мир с атмосферой, с интонацией, которая существует только в этом условном мире, разделенном на две части, — реальный и пиксельный, на два времени года — зима в России, лето в Америке.
Этот подход к теме, априори находящейся за пределами любых моралистических шкал, оказывается и наиболее честным. Заодно позволяет отказаться от излишних, потому что самоочевидных, патетических оценок.
Гротеск «Номеров» Сенцова — не пародия как критика, но пародия критики. Пытаясь предвосхитить реализацию своего воздействия, произведение терпит неудачу.
Мендес не поражает художественными новациями и ухищрениями, он пользуется классическим набором сюжетно-нарративных приемов. Напряженность действия нагнетается ограниченным временным сроком — в распоряжении капралов считаные часы.
В «Маленьких женщинах» Гервиг действительно достает из ридикюля Луизы Мэй Олкотт не только новые повороты, но и самые универсальные смыслы.
Порумбою, взыскуя свободы без революций, впадает в детство, плюет на моду и тренды. Иллюзионистскими «Свистунами» он вышибает, как клин клином, диковинные иллюзии, свойственные его запутавшимся, неудовлетворенным персонажам из прошлых фильмов.
Палмасон также подтверждает, что съемки на пленку соответствуют его стилю. Дело в том, что он не любит постоянно снимать что-то, как фанаты цифровой камеры, у которых накопилось сотни часов съемок. Для Палмасона режиссура — это больше о терпении, попытка поймать подходящий момент.
И хотя эта тема мерцает во всех сезонах, по-настоящему к ней обращаются в последнем. Когда все финансовые пирамиды разрушены и богатства перераспределены, когда прошлое — увы — удаляющаяся константа, а настоящее разворачивается на глазах ненадежного рассказчика, прятаться по углам становится невозможным.
Искусство, как его понимает Иствуд, еще способно отдать должное подвигу. То старомодное киноискусство, которое больше дело, чем слово. Этот фильм — тихая бомба.
Смелый ход сценаристов: не трансплантация бессмертного вампира в синтетическую современность, а рассмотрение его как 500-летнего труса.
Фильм кажется игровым тестом на критичность мышления, проверку уровня доверчивости и восприимчивости ко всему, что кто-то кому-то демонстрирует на экране.
Создатели «Ведьмака» совершенно умышленно заставляют зрителя самого склеивать последовательность событий. Это интеллектуальная задача, требующая внимательности. Но почему-то авторам именно это ставят в упрек.
При свете нарядного дня фильм Симоны Костовой принимает до смешного строгие формы, заимствует из взрослого, не сказать — старого, кино стерильную искусность мизансцен.
