В сравнении со смертью ни одно мнение не может быть объективным, ни одно поражение окончательным, ни одна ситуация безнадежной. «Камон Камон» повествует о невыносимой легкости подобного непостоянства.
Кино как сон — лучшая вакцина от жизни, и Дюпье с его работоспособностью предлагает нам бустер почти по регламенту ВОЗ, каждые полгода. Невероятно, но факт.
В сиквеле уже прежних ошибок не исправишь, как ни старайся, как ни насыщай кадр мультикультурализмом и бодрым стендапом.
Куда приводят мечты — к двум провальным полнометражным фильмам и к неполноценному сиквелу, без Саманты, которой хватило спеси или гордости не участвовать в этом параде живых мертвецов и сугубо коммерческих намерений, что всегда приводят в супермаркет.
Звезды у Скотта переглядываются, не понимая, что именно им играть, кроме группового портрета-карикатуры на приключения итальянцев в Америке, в школе жизни и у себя дома, в ренессансном палаццо.
Спилберга же впервые за долгие годы не интересует универсальное. Он обращается не к аудитории, а к каждому поименно. Перед нами не групповое фото давно минувших дней, в которых можно усмотреть эхо дня сегодняшнего, а портретная галерея.
Несмотря на действительно филигранный психологизм характеров,- эту задачу с удовольствием взвалил на свои плечи Камбербэтч, явно отведший во «Власти пса» свою актерскую душу,- Кэмпион все же временами прибегает к слишком широким идеологическим жестам.
Многообещающая задумка обернулась неловкими оправданиями за первое сильное чувство. Я вас любил, любовь еще, быть может, и абьюз — вот так хоррор!
Таким образом, относительно оригинальная сценарная задумка — о фантомах в голове клерка, символизирующих чувство вины, основное чувство сегодняшнего человека, зачем‑то выжившего, оборачивается надоевшей зарисовкой родины. Она состоит из ментов, совиньон-блан и условной сексуальной свободы.
Добрыгин опять не словоохотлив, чувствуя, что в стремительно мутирующем языке так и не найдется правды для окружающей лжи. Он предпочитает необходимый минимум не проговаривать, а показывать.
Франции некуда плыть и некуда грести. Таково оно — романтическое кораблекрушение 2021 года, плот Медузы — малолитражный автомобиль, застрявший в пробке на том самом мосту, в туннеле под которым когда-то разбилась принцесса Диана. Принцессам здесь не место. Как и всем остальным.
Дюкурно Балларда с Кроненбергом читала и смотрела предельно внимательно. Эротика эрозии, тело — это ничье дело, а души не существует. Такой боди-хоррор.
Чупов с Меркуловой возвращают зрителю Сталина образца «Ближнего круга» и «Хрусталев, машину». Не сказать что мы соскучились, но Родине такой Сталин сейчас нужен. В бочке реабилитации необходимы капли люстрации. И за это авторам огромное гражданское спасибо.
В беспросветной мгле Америки, уставшей ждать нового «Таксиста» и Нового Голливуда, Шредер, не чураясь автоцитат и навязчивых повторов, вдруг указывает путь наверх и выход насквозь.
«Купе номер 6» — классический роуд-муви, со всеми мыслимыми остановками — и в Ленинграде, и на деревне у бабушки, и на Кудыкиной горе. Огурчики солены, а жизнь, разумеется, пойдет хреново, но это будет после этого путешествия рацио вовне.
Безусловно, Озон держит в уме и «Любовь» Ханеке и его же «Хеппи-энд». Но Озон исповедует святую французскую простоту, то есть незамутненное картезианство.
Безыдейное кино о беспомощности человека в момент угасания. Неумолимая тяжесть мертвого тела в тягость несущим гроб, ибо и они тоже отправились по назначению — навстречу смерти. Но что с того? Пара-тройка золотых статуэток.
Что это было? Роман в стихах? Или приговор в прозе? Или лучший отечественный сериал? Россия, ты одурела? Или утонула? Да, да и да.
Фильм обладает предсказуемо всеми недостатками, свойственными жанру поп-байопика, — модель не дается художнику, хоть и берут ее в разных позах.
Кончаловскому не жалко человека, всегда виновного в том, что он выбирает ползать и пресмыкаться — неважно, перед системой или обществом или другим таким же ничтожным человеком. Но Кончаловский обычно прощает человеку все, даже смертные грехи, а вот в «Дорогих товарищах!» его моральный релятивизм дал сбой, рука дрогнула и подписала смертный, а не о помиловании, приговор.
Борьбу света и тени, экзистенциального и трансцендентального, сиюминутного и вечного, Иакова с ангелом, Евы с дьяволом Кулумбегашвили показывает через неявное, небывшее, несостоявшееся.
Как всегда у Озона, мелодрама до поры до времени прикидывается хичкоковским триллером, а главный рассказчик вопиюще ненадежен. Ничего удивительного, ведь Алекс строит свое повествование, будто откровенничая с дневником — многое приукрашено, что-то и вовсе выдумано в порыве самолюбования.
Основной конфликт «Ундины» вроде бы привычен — между романтизмом и классицизмом, рацио и эмоцио, прагматикой и спиритуализмом, с той лишь разницей, что в трактовке Петцольда за личным в итоге скрывается почвенническое, за романтическим — националистическое.
«Чики» открывают глаза и видят, что Кабардино-Балкария или Краснодар обладают не меньшим мифологическим потенциалом, чем Северная Дакота или Миссури с Оклахомой. Что можно «снять» решительно Николаем Васильевичем шинель наброшенную и выйти наконец в глобальный мир — навстречу братьям Коэн и Андреа Арнольд.
Некому было, мистер Аллен, нас научить, спасибо, что хоть вы сподобились поднести зеркало к национальным скрепам: любовь к смерти допустима, особенно с безопасного расстояния, но любовь не должна быть холоднее смерти, даже если за окном ужасающий минус.
