Да, фильму Полли, несмотря на его изящную постановочную часть, удается заменить собой жизнь- история, которую она рассказывает, реальнее, чем пение цикад за стеной кинозала.
«Гавана, я люблю тебя» не обманывает ожиданий — альманах получился достаточно равномерным. Общая атмосфера коммунистической латиноамериканской фиесты тут важнее отдельных эпизодов.
Это попытка — на экране, а не на бумаге — представить и объяснить, чем в девяностые занимались не бандиты, а обычные люди.
В прокат наконец выходит год назад отмеченный в Канне фильм про судебный процесс над бывшим премьер-министром Италии Джулио Андреотти, в каком режиссер Паоло Соррентино блестяще доказывает, что политика в кино — это нескучно.
Выросшая из «Библиотеки всемирной литературы», накачанная отполированными жаргонизмами, перегруженная цитатами из фильмов и видеоклипов, «Чужая» по сути, повторяет зады российского гангстерского кинематографа — и схваченному за руку зрителю остается только пожать плечами: зачем?
«Девственность» — это абсолютно человеконенавистническое кино, газ зарин, который режиссер брезгливо распыляет в зал с экрана. Фильм, конечно же, не о купле-продаже, не о душе и капиллярах — он о феноменологии понятия «быдло». И еще о том, как у одного документалиста от долгих манипуляций с реальностью возникло желание подергать за ниточки еще и публику в зале.
Фильм, который поначалу оживляет анимация и пародия на Mortal Kombat, довольно быстро превращается в примитивную аркаду: плохой журналист Сперлок преодолевает сотни километров, меняет десятки национальных костюмов, но не получает ответа ни на один из заданных вопросов.
Кто любит кринолины, парики и мушки, тем сюда: «Герцогиня» — добротная, освященная логотипом Британской радиовещательной корпорации драма про поп-икону XVIII века: эмансипе, приятельницу Шеридана, героиню многочисленных карикатур и в перспективе — родственницу принцессы Дианы. Режиссер, очевидно, не планировал переворота в жанре — как и актеры, которых не за что похвалить, но не в чем и упрекнуть.
Мультипликационный «Федот» — тот самый случай, когда голь хитра на выдумки: объемная вселенная в русской полнометражной анимации по умолчанию невозможна, фильм бедноват, но отдельные детали по-настоящему впечатляют
Можно было бы сказать, что картина разрастается до метафоры современной Европы, в которой неврастеничный белый неудачник пытается рассказывать разноцветным варварам про Сократа и Анну Франк, — если бы она разрасталась хоть куда-нибудь. Но «Класс» так и остается «между стен».
Если кто слышал краем уха про возрождение кино на родине Феллини, то «Прости за любовь» — это еще до начала ренессанса. Весенний лидер итальянского бокс-офиса не в пример другим европейцам выходит у нас в широкий прокат, чтобы поразить неожиданным сходством с российскими массовыми картинами.
«Это свободный мир» — фильм не об иммигрантах, он о местных, которых глобальная экономика назначила в эксплуататоры. Название — явная насмешка: в этом мире у тебя всегда есть свобода перестать быть человеком. Без всяких спецэффектов и драматизма, рутинно — компромисс за компромиссом — с героиней происходит мутация похлеще, чем в кроненберговской «Мухе». Аргументация Лоача и его сценариста Пола Лаверти неотразима, в ней нет никаких пробелов. Не пореветь к финальным титрам невозможно.
Если забыть или не знать, кто такая Верушка, фильм Бема и Моррисси можно принять за мистификацию в духе алленовского «Зелига» или «Форреста Гампа». Человек, которого почти никто не помнит в лицо, оказывается тут очевидцем и участником исторических событий и всегда попадает в кадр, потому что в XX веке за кадром больше не существовало никакой истории.
Юрий Грымов последним на земле догадался, что американский цивилизаторский проект на Ближнем Востоке не преуспел — и бросился излагать свою догадку с характерным пролетарским нахрапом. С корпусом мировой кинематографической рефлексии на тему режиссер не знаком, а эстетические задачи решаются тут при помощи ядреной цветокоррекции, устаревшей еще в 90-е.
Но вдруг в финале классическая воронка переворачивается, как песочные часы. Самая глубокая бездна оказывается вершиной просветления — как если бы в десятом рве восьмого круга Данте поджидала Богоматерь. И в этом смысле «Юрьев день» — настоящий религиозный триллер с неожиданной развязкой.
В конечном итоге «Мамма миа!» — это никакой не фильм, не мюзикл. Это такой высокобюджетный двухчасовой видеотренинг, в котором объясняется, как встретить собственную старость и демонстративно не поздороваться с ней при встрече.
Гипнотическая графомания Сакина и Тетерского (фильм поставлен по их изданным в начале века мемуарам) — трогательный привет из 90-х, и экранизация этой сбивчивой прозы кажется сейчас большим (точно больше Бена) анахронизмом.
Уязвленное самолюбие автора — главная причина, по которой «Неудобную правду» трудно считать общественным служением, но легко понимать как продолжение, пусть и уже подспудное, политической борьбы.
Второй «Психоз» был задуман как формальный эксперимент — и оказался провозвестником эпохи нового формализма, формализма от безысходности. Проект Ван Сента не понравился и не запомнился почти никому, но он встал в истории американского кино пограничным столбом — там впереди, за этой чертой была вакханалия цитат и кризис идей, аккуратно упакованный в тряпочки акриловых расцветок.
«Крик-2» — почти теоретическая работа Уэса Крейвена, отвечающего на вопрос своих персонажей-киноманов: «Может ли сиквел быть лучше оригинала?» Он может быть как минимум не хуже, если соблюдать золотые правила Рэнди: во второй части количество жертв должно увеличиться, а сцены убийств — стать еще более кровавыми. В «Крике-2» все это есть, но есть и кое-что еще — буйный подростковый постмодернизм, без которого в 90-х не обходился ни один молодежный ужастик.
У Финчера все серьезно. Он ведь пришел в кино из рекламы — и его «Чужой» смотрится как вдохновенный рекламный ролик самых увлекательных женских кошмаров
Кажется, здесь не было сценария, была только номенклатура предметов и событий из выбранного наугад 1973 года.
Первое, что надо сделать для оценки этого феномена, — отрешиться от фильма Люмета. Затем — отрешиться от кинематографа. И, наконец, самое сложное — отрешиться от личности Никиты Михалкова.
Новый фильм Никиты Михалкова — очень неожиданный взгляд на закон, порядок и справедливость в России.
Но вне фестивального контекста непросто воспринять фильм, в котором неподвижное лежание заменяет действие, а едва уловимые жесты выполняют функцию диалогов. Почему же мы должны смотреть Цай Мин Ляна? Почему мы должны смотреть, как пар поднимается от раскаленного асфальта, как закипает в агонии человеческое тело и растворяется в едком тумане привычная цивилизация? Не должны, совершенно не должны. Но все-таки почему-то смотрим.
