Кажется, истории о людях, которые выглядят как часть толпы, но по факту таковыми не являются, были, есть и будут актуальны всегда.
Здесь можно вдоволь посмеяться над придурковатыми взрослыми, глубоко вздохнуть от обнаружения розовых очков на лицах подростков и немного задуматься о природе информации и о том, как легко её можно исказить, введя в заблуждение миллионы. Конец иллюзиям, начало новой эпохи.
О гражданах Европы, которые опасаются наплыва иммигрантов, сняли уже предостаточно фильмов в 2010-х. Метафорические аллюзии польского режиссёра стараются привнести нечто новое к этой теме, но на поверку оказываются не более чем красиво скопированными ходами.
Повествование и развитие представленной в кадре истории протекает довольно вяло, медлительно. Внимание зрителя пытаются зацепить редкими вкраплениями юмора, выбивающего из потока безысходности судебной системы Израиля. Но этого недостаточно, чтобы задать правильный вектор оценки двойственной природы героини, которую легко понять по-человечески, но также легко осудить с профессиональной точки зрения.
Мартин Шулик лишний раз подталкивает зрителей прислушаться к урокам истории. Хотя бы за тем, чтобы она больше не повторялась.
Ближе к финалу режиссёр встаёт над темой собственного повествования и от частного переживания горя движется к общему, пытаясь показать зрителю, как люди в принципе озадачены природой смерти. Вывод Снайдера навевает лёгкую безысходность: ни религия, ни наука не даёт никакого успокоения внутренним демонам.
Затянутый претенциозный карнавал навязчивого фансервиса, который то давит зрителю на слёзные железы, то выбивает смех по поводу, но чаще без.
На ярком контрасте характеров, находящихся в ракурсе практически документальной реальности, Елизавета Стишова вытащила на свет природу подавленных вековым патриархатом человеческих чувств.
Куросава склонил бы голову от стыда или сделал бы харакири, не в силах жить с мыслью, во что превратили спустя годы его идею бескорыстного героизма и помощи невинным.
Чистый символизм без лишний коллизий.
Как бы фантастический и в то же время наполненный абсурдным юмором, фильм Цая Чэнцзе переплетает внутри себя чёрно-белую реальность и редкие цветные вспышки, прагматичный серый мир деревенских жителей и едва улавливаемый ветер предстоящих перемен. Рефлекция киноязыка подобной формации — дело непростое, но всё-таки важное и полезное.
Соединив в себе философию произведения Толстого, сюжетный костяк Хичкока и цветовые решения (условного) Николаса Виндинга Рефна, «Прах» становится нетривиальным симбиозом различных культур, формаций и символов, оставаясь при этом в первую очередь крепким азиатским триллером.
Эпоха летающих кинжалов и костюмированных музыкальных драм в китайском кино сменилась новым поколением кинофильмов, в котором превалируют радикализм и социальный контекст, не предусматривающий каких-либо укрывательств.
Отойдя от давления на самого себя со стороны государства и цензуры, режиссёр на сей раз предлагает нам посмотреть на других людей — таких же творческих, как и он сам, но ещё более замкнутых и ограниченных.
Меркулова и Чупов сняли экзистенциальную драму, которая радикально далека от их дебютной комедии. Режиссёры показывают мир, в котором со слабостью борются с помощью побега. Мир, в котором трусость и безволие не имеет знака «минус».
Кино, погружающее в изумительную северную эстетику. Она и пугает, и интригует одновременно. А открытый финал истории порождает дивный новый мир бесконечных интерпретаций событий.
Аллюзия на божественное провидение получилась несколько прямолинейной, но оттого ничуть не потеряла в масштабе подачи.
Параллельно с путешествием по вселенной гениального кинематографиста, Казинс пускается и в сторонние размышления не столько о творчестве Уэллса, сколько о его политических взглядах и гражданской позиции.
Маленький сгусток надежды в океане печальных историй о потере, войне и её последствиях.
Спустя долгий путь, состоящий из проверок гипотез, ошибок, тупиков и неожиданных поворотов, Стеффен Хольберг приходит к заветной точке. В финале ему сложно не сопереживать.
Наблюдения за тремя митингующими людьми не приходят к единому выводу; они хаотичны и совершенно не нацелены удерживать внимание зрителя в должной мере.
Мы имеем сложносочинённое, богатое на образы и схемы исследование посткоммунистического социума Болгарии, которое весьма деликатно подходит к вопросам персональной ответственности и семейного долга.
Ближе к концу повествование приобретает цикличную структуру: кажется, что бедная Надя так и будет годами топтаться на трибунах и в рубках радиостанций, пересказывая свою историю снова и снова. Однако финал переворачивает восприятие на все 360.
К сожалению, несмотря на пылающее из всех щелей добродушие и потрясающие операторские ракурсы, через призму которых мы видим шведскую флору, «Гигантам» не достаёт какой-то общей истории.
В погоне за раскрытием довольно интересной темы режиссёры ближе к финалу резко сбавляют обороты, уходя от диалога со своими героями в трансляцию монологов говорящих голов.
