В пропитанной ароматами сигарет и нот фортепьяно комнате, герой Дирка Богарда предавался переживаниям о превратностях судьбы. Цветы в вазе будто напоминали ему о том, что время — песок, и однажды человеческая душа столкнется лицом к лицу с бытовой истиной:

«Когда уже не осталось времени подумать об этом...»

Подумать о жизни, о прошлом, о любви, которая на протяжении всей жизни могла и не настигнуть, но вдруг возникла перед глазами композитора в теле молодого Аполлона.

Густав фон Ашенбах оказался один на один со своими болезнями и творческим кризисом на небольшом курорте Венеции, не ожидая, что, в поисках спокойствия и умиротворения, он столкнется лицом к лицу с самой любовью, и эта любовь подарит ему тревожную сладость и смятение до самого последнего вздоха.

Испытывая страх от внезапного осознания истинной красоты, композитор пытается избавиться от наваждения, покинув Венецию, но сталкивается с фатальным препятствием — эпидемией холеры.

Не имея возможности заговорить с объектом вожделения, ему остается только наблюдать за тем, как сгорают его дни и как Тадзио играет и купается...

Тема самого смысла жизни раскрыта по максимуму тонко благодаря чувственному видению Лукино Висконти — подбор актеров, детали, неспешность сцен и глубина звукового восприятия моментами насквозь пронзают восприятие, однако...

Однако тема однополой любви, несмотря на невинность и чистоту героя Бьорна Андресена, воспринимается двойственно, и не всегда находит отклик в глазах зрителя, а вызывает отвращение от невозможности понять другого человека, годами мучавшего себя условностями и шаблонами, но раскрывающего его животную мужскую природу при виде Тадзио.

И тут у зрителя появляется возможность выбрать — оставить условности и погрузиться в мир безысходной любви пожилого композитора по отношению к юному красавцу, близкой и невозможной одновременно, или провести часы просмотра, сгорая от неприятия и неумолимой скуки.

На самом деле, ситуация, показанная в новелле Томаса Манна и в одноимённом фильме не новая и не оригинальная. Это так естественно, оказавшись на отдыхе, особенно в замкнутом пространстве отеля или санатория, 'глазами добычу найти и за ней незаметно следить'. Эта эротическая игра придаёт отдыху особый шарм и смысл, особенно когда отдыхаешь один. Но вот экзистенциальный посыл обоих произведений намного глубже.

Сразу скажу, что фильм мне больше нравится, чем новелла, потому что он лишён высокомерия Томаса Манна, в нём лучше расставлены те смысловые акценты, которые у Манна звучат, и фильм сам по себе более человечный. Кроме того, именно фильм раскрывает множество перекличек этой новеллы с другой немецкоязычной литературой.

Похожий эпизод есть в романе Германа Броха 'Смерть Вергилия'. Незадолго до своей смерти древнеримский поэт возвращается домой и видит на пристани юношу. Тоже примерно лет 14-15, который с него не сводит глаз. И глядя на этого юношу, Вергилий задумывается о самом себе и своём творчестве. А сама судьба главного героя, его искания и мучения очень близки тому, о чём писал Герман Гессе. В частности, в 'Игре в бисер' как раз Йозеф Кнехт отказывается от страстей, живёт только идеальным рацио, но даже в такой совершенной интеллектуальной стране, как Касталия, Кнехт устаёт жить без чего-то ещё... Без чего-то сверх этого... Вот насколько провисает чувственная сфера. Ещё очень близка к этому концепция романа Гессе 'Нарцисс и Златоуст', где чувственное и рациональное начало в лице двух главных героев вступают в полемику не только на уровне идей, но и в контексте того жизненного пути, который они сами прокладывают. И, наконец, очень созвучна идеям 'Смерти в Венеции' новелла Гессе 'Кляйн и Вагнер', действие которой происходит тоже в Италии и в которой герой сумел действительно бросить себе вызов и пусть порочно, но так, как хотел, прожить свои последние дни.

Вот эти переклички и неудивительны, не просто так Томас Манн и Герман Гессе были друзьями, какой-то общий поиск бессознательно их объединял...

Но если герои Гессе находят в себе мужество быть, то герои Манна - нет (вспомнить хоть ту же 'Волшебную гору'). И Дирк Богард, на мой взгляд, просто блестяще воплощает образ такого вот нерешительного человека, которого одолевают страхи разного типа, особенно страх быть самим собой.

Очень здорово выстроены в фильме сцены, где Тадзио и композитор встречаются. С самого начала Тадзио как будто всё правильно понимает. Он со временем даже начинает подстраивать встречи с композитором, всячески подталкивает его к сближению, даже немного заигрывает с ним. Но профессор мнётся и мечется. У него нет опыта понимания своих чувств, своих эмоций... Он от них бежит...

А в итоге бежит от себя самого. Ведь, по сути, Тадзио - это не просто красивый юноша, это его символическое альтер эго, тот человек, через которого истинное Я композитора пытается до него достучаться. И в итоге сердце композитора не выдерживает - он умирает. Умирает не от эпидемии холеры, которой так навязчиво боялся, умирает от болезни, старой болезни, которая давно была с ним.

Сам метод, с помощью которого полотно фильма организовано, скорее, прустовский. От того, как показана Венеция и море, так и веет ароматом 'Под сенью девушек в цвету'...

И вопросы времени и памяти раскрыты ближе к прустовскому подходу, нежели тому, как это подаёт сам Манн. И фильм от этого только выигрывает. Тягучесть здесь в плюс. Это словно аллегория времени, которое песчинками сыплется вниз... Медленно, но уверенно приближая нас к финишу...

Многие критикуют фильм за некую порнографичность... Господа, да где же она там? Всё очень целомудренно (Тадзио в фильме гораздо более утончённый и интересный, чем в новелле). И, наверное, запретное чувство - это ближе к метафоре вызова, который бросает герою бытие. И речь ведь идёт о любви, именно о любви, а не о похоти. Композитору нужна новая, особенная, нетипичная муза. И вот он, этот прекрасный подарок жизни... Так дай же цветку этой любви распуститься, найди контакт с человеком, выйди за пределы своего академизма, начни всё с нуля!

Вот о чём шепчет жизнь, которая блестит в глазах Тадзио... Но даже жизнь поняла, что всё бесполезно, и в недоумении покидает поле борьбы...

Последняя сцена, растянутая, почти немая, это идеально передаёт...

Многогранная кинокартина. После просмотра остается особое послевкусие, которое хочется осязать, повертеть в руках, будто драгоценный камень и поближе рассмотреть 'грани', направив лучик света.

Если анализировать сюжет с точки зрения теории господина Фрейда, выходит, что можно влюбится в человека, независимо от пола, если в нем есть какая-либо черточка от 'прошлой любви'. В экранизации Тасио очень похож на жену главного героя в молодости. Это раз.

Красота убивает. Это два. Красота города, в который пришла эпидемия. Красота мальчишки, сразившая композитора наповал. Паренек был его музой (когда композитор смотрел, как Тасио играет, к нему приходило вдохновение). Тут, скорее, не плотская любовь, а воплощенное композитором представление о красоте.

Данный фильм - своеобразная 'бесплатная экскурсия в Венецию'. Все снято настолько... реально - будто находишься не в комнате перед монитором, а, гуляешь по Венеции вместе с персонажами фильма.

Но очень не понравились скачки камеры: медленные наезды-отъезды, Строгие прямые линии - и, оттого, очень затянутые планы. Но не может же человек смотреть все время по прямой или квадрату! Бывают косые взгляды, диагонали... Такое движение камеры утомляло и создавало ощущение еще большей затянутости.

Читая интересную книгу Бидиши 'Боже, храни Италию' полную саркастических замечаний, вижу знакомое название 'Смерть в Венеции', я тут же понимаю, что обязана закрыть это белое пятно в моём списке must see.

Фильм в моём любимом жанре - философские размышления главного героя о сущности его бытия, а если конкретнее, то как создаётся красота. Густав, известный композитор, после непризнания его новой мелодии публикой, решил поехать в Венецию отдохнуть и подлечить своё здоровье.

Композитор считал, что создание красоты-духовный акт, что художник (здесь в более широком смысле) должен приложить много труда, чтобы создать шедевр. Это действительно так в большинстве случаев, но иногда красота появляется внезапно и ты понимаешь, вот оно и есть воплощение красоты. Им или ей стал Тадзио. Я пишу именно два рода, так как он воплощение двух начал в себе- обаяние женского начала и тело будущего мужчины. Да, здесь умесно говорить об андрогинности и трансексуальности или, как сейчас модно, пансексуальности. Но есть одно но. Собственно здесь нет никаких прямых сексуальных контактов, а только намёки на это, что делает фильм непошлым, а мальчика воплощением идеала Красоты человека как создания.

С другой стороны, откровенные подразнивания Тадзио навеяли мне образ Лолиты. Я бы сказала, что Тадзио был бы не против стать в некотором роде мужской нимфонеткой. Посмотрите, как он заигрывает с Густавом, кружась вокруг столбов на пляже, бросая смелые и немного язвительные взгляды на старого душой человека. Однако Тадзио не предпринимает никаких действий, чтобы начать более тесный контакт с Густавом, хотя мальчику -это явно было бы интересно. Ответ на это я вижу в его внутреннем конфликте. Он пытается решить вопрос самоидентификации, кто он мужчина или женщина.

Возвращаюсь к Густаву. Почему он не тронул мальчика или хотя бы не попытался познакомиться? Думаю, что композитор принял этого мальчика как священный дар и он не хотел, как человек искусства, портить этот истинный шедевр.

Коротко о фильме. Безусловно красив, философичен, музыкальный, тягуч и размерен.

Особенно мне понравились житейские сцены пляжной жизни начала 20 века, а также светские вечера. Игра Дирк Богарда и Бьорна Андерсона заслуживает аплодисменты.

Многим этот фильм может показаться скучным и аморальным, так что Минздрав РФ предупреждает, что фильм может оказаться вреден для вашей неподготовленной психике.

Лукино Висконти этим фильмом определенно провоцировал и привлекал к себе внимание. Он как будто вступал диалог с Общественным Мнением и скрываясь за признанные брэнды (виды Венеции, творчество Томаса Манна) показывал желания, которые считаются преступными или аморальными.

На мой взгляд, это кино ответ на работу Кубрика 'Лолита'. После успеха провокационной картины, уверен что Висконти решил показать то, что было ему ближе.

В отличие от Кубрика и Набокова, которые рискнув репутацией сняли хороший интересный фильм - в котором описали запретную страсть к девушке, Висконти менее однозначен. Порочную страсть и приторную слащавость он демонстрирует на фоне размышлений и отсылок к вопросам смерти и разложения.

При этом, если первая половина картины вызывает как минимум вопросы о допустимости показа этого фильма детям (равно как и вопросы об адекватности создателей фильма), то вторая половина и финал фильма в определенной мере эти вопросы нейтрализуют. Режиссер сводит все что было обозначено в начале фильма и должно было вызвать обоснованные вопросы у большей части зрителей - к символизму.

И действительно, если первая часть 'немецкой' трилогии - картина 'Гибель богов' отсылает нас к легенде о царе Эдипе, то почему бы не продолжить обсуждение человеческих странностей обращаясь к архетипам (мифам о Гиацинте и Кипарисе).

Мне кажется, что Тадзио это символ смерти, возможно и скорее всего смерти духовной, которая предшествует смерти физической.

В силу этого возникает вопрос - почему Висконти выбрал столь неоднозначный сюжет? Думаю, что такая неоднозначность - следствие противоречий, обусловленных трагическими событиями молодости и сильным характером Висконти.

В любом случае, это кино, на мой взгляд, ключ к некоторым психологическим проблемам Висконти. С одной стороны Висконти - жесткий и тираничный автор, бескомпромиссный борец с продюсерами и человек весьма прогрессивных, для представителя аристократических кругов, взглядов. С другой же стороны, Висконти всегда в своем творчестве слишком осторожен. Он боится осуждения, боится доведения до зрителя собственных взглядов и оценок, что делает его работы, иногда выполненные технически просто безукоризненно, менее революционными, чем произведения того же Кубрика или Бернардо Бертолуччи.

Несмотря на то, что кино получилось полностью понятным для очень небольшого круга лиц, как мастер высокого уровня Висконти снял его технически очень красиво. А тема 'Смерть в Венеции' которая была лишь обозначена, но не раскрыта в этом фильме, впоследствии была более достойно стилизована в 'А теперь не смотри' Николаса Роуга и 'Ночной поезд в Венецию', а также во множестве других фильмов. Забавно, но многие российские сериалы о бандитах просто 'нашпигованы' кино-цитатами из 'Смерти в Венеции'.

Нужно сказать, что многие режиссеры цитировали Висконти, переводя заданные 'Смертью в Венеции' стилизации в схемы отношений между мужчиной и женщиной. Так было, на мой взгляд, у Скорсезе в 'Эпохе невинности', Мауро Болоньини в 'Наследстве Феррамонти' и многих других. Кстати, 'Невинный' Висконти построен по похожей со 'Смертью в Венеции' модели: запретное чувство (стремление) на фоне духовного и физического разложения зрелого мужчины.

Несмотря на очевидные недостатки фильма - он в полной мере соответствует темпу немецкой трилогии Висконти, заданному в 'Гибели богов'.

Перед красотой, которую подозревают в союзе со смертью, всякий преклонится.

(Генрих Манн, брат Томаса Манна)

«Будем снимать прямо по книге, как написано у Манна; — никакого сценария» - вспоминает слова Висконти Дирк Богард, исполнитель роли Ашенбаха.

Как у Манна не получилось. В самом рассказе Манна была такая фраза, пришедшая в голову Ашенбаха, наблюдавшего за резвящимся на берегу Тадзио «…работать в присутствии Тадзио, взять за образец облик мальчика, принудить свой стиль следовать за линиями этого тела, и вознести его красоту в мир духа». Не только красоту Тадзио, но и всю красоту произведения Манна попытался передать в своём фильме Висконти. У него Ашенбах не писатель, а композитор, а облечь красоту в музыку ещё интересней и возможно, сложнее. С первых кадров мелодия Густава Малера (именно с него Манн списал образ Ашенбаха) предсказывает зрителю общее настроение картины, с первых нот эта музыка отображает красоту Тадзио, ту красоту, к которой стремился Ашенбах в представлении самого Висконти и нас, зрителей. Эта красота меланхолична, романтична, она — вдохновение, пробудившееся в стареющем профессоре после бесконечной мёртвой музыки, которую он создавал. Фильм получился скорее об истории потери и обретении вдохновения. Любовь в фильме — чувство более реальное. Говорящих взглядов, тихого шепота, загадочных улыбок музы, в нём больше, чем в новелле Манна, что, всё же, создаёт ощущение приземлённости. Новелла о другом — о вечном стремлении к красоте и недостижимости совершенства. Книжный Тадзио неуловим и бесконечно далёк и после единственной надежды-улыбки он становится ещё более нереальным.

Композитор в фильме, а не писатель как в книге - удача. Нежная меланхоличная мелодия своим настроением мгновенно опровергает субъективность этого настроения, почему-то музыка за кадром воспринимается как музыка авторства самого главного героя Ашенха, а не просто как саундтрек, подобранный автором. А если наш герой чувствует именно так, а не иначе, что с этим поделаешь? Первоисточник Манна более суров, менее нежен, лиричен, но прямолинеен, словно взгляд со стороны. У Висконти эта история получилась более интимной и романтичной, более чувственной, её красота иного типа, она порабощает, гипнотизирует, но всё же иными чертами.

8 из 10

Такой фильм, как «Смерть в Венеции», понравится далеко не всем. Он затянутый, да и гомосексуальный подтекст понравится не каждому. Честно говоря, даже неоправданную двухчасовую длительность кино мне было перенести легче, чем перемигивания Ашенбаха и объекта его внимания. Ладно, композитор - он постепенно затухает, ему нужен определенный стимул к существованию. Но парнишке то что неймется? Старался бы не обращать внимание и не распалял бы бедного героя Дирка Богарда.

Но есть в фильме детали, за которые Висконти хочется поаплодировать.

Это и пренеприятнейшие уличные певцы, которые символизируют морально прогнивших венецианцев, не желающих из-за перспективы потери туристов признавать наличие холеры.

Это и завуалированный показ скуки, царящей в семье мальчика Тадзио. Где бы он со своей семьей – матерью и тремя сестрами - не находился – на обеде, на концерте, на прогулке, всегда он грустен и задумчив. Ему не о чем поговорить со своими родными! Только на пляже он оживает. Может быть, поэтому он втянулся в эту странную игру с Ашенбахом?

Есть произведения, писать о которых - глупое, ненужное занятие, да не написать нельзя. Потому что волнуется сердце на удивленном вдохе и стучит требовательно, и ничего уж не поделаешь с этим 'Ах!', если перевернул последнюю страницу. Неповторимые и властные, когда прочитываешь их, они рождают так много чувств, перебивающих одно другое, что думаешь каждый раз: 'Не может быть! Не может быть, чтоб человек мог заранее задумать это! Заполнять пустой лист и с холодной головой и загодя рассчитывать тысячу будущих впечатлений...' Тогда кажется, что 'правильное' значение, мысль автора, только одна, а все остальные - иллюзии, но ты уж одержим этими химерами, и неважно, в чем та единственная идея, лишь только бы перечитать.

Такая 'Смерть в Венеции' со странно даже не идущим к ней манновским своеобразным слогом (если можно так говорить о переводе), как будто бы сухая, как будто бы стих без рифмы, а всё-таки поэзия.

Однако 'слово может только воспеть красоту, но не воспроизвести ее'. И вот Лукино Висконти. И вот экранизация, когда разочарование хоть в чем-то, да неизбежно, потому что нельзя увидеть чужими глазами и нельзя рассказать чужим голосом. И первое, что он вызывает, этот фильм, это отторжение, так как рассказывает все же не совсем о том, о чем написано у Манна. И хочется непроизвольно выставить вперед руки: не так, не так! Ведь красота Тадзио в книге - подчеркнуто богоподобная красота, прелесть ангелов, не имеющих пола, красота совершенная, но и безучастная, какой обладают произведения искусства, красота без сексуальности. Лицо, в переводе на язык нашего времени, не годящееся для глянцевой обложки. Подчеркнуто в книге и то, что Тадзио хрупок и, вероятно, не проживет долго, потому что время для такой красоты - только мгновение. Она скоротечна, и неважно в общем-то, сколько живет носитель ее: он и сам ее не удержит. Что говорить о других, тех, кто гонится за нею? В этом их вечная трагедия, манновских героев, ищущих лазейки, чтобы обмануть время: они вступают в битву, которую заведомо проиграют. И итог их бесплодной борьбы всегда смерть. В горной Швейцарии или в вечной Венеции - все равно.

Но у Висконти, в силу ли его собственных наклонностей, в силу ли его индивидуального прочтения новеллы, история профессора Ашенбаха - это с самого начала история чувственной любви. Тогда как в книге дорога к ней долга и отнимает у профессора все оставшиеся душевные силы. И собственно этот путь - путь предательства, когда Ашенбах в конце концов оскверняет чистоту своего чувства. В свои последние минуты он наблюдает, как мальчик, еще недавно поцеловавший Тадзио, втаптывает его в грязь. Но разве не то же проделал с Тадзио и он, Ашенбах? Разве не он невольно прижимал руку к губам, как будто сам запечатлел на щеке своего божества поцелуй, и разве не отравилась его душа смрадом, как Венеция заполнилась до краев холерным духом? Венецию дезинфицируют, и, кажется, что и Ашенбах еще может очиститься, спасти Тадзио и возвысить свою любовь, но он бессилен перед желанием обладать. И ждут влюбленного нарисованное лицо, падение и гибель в одночасье и все-таки в последний миг, в грязи ли, издали, но видеть его!

Как много смыслов у этой короткой новеллы? Стремление к прекрасному, вечные метания духа, библейские истины о сотворении кумиров, слабость человека, и саморазрушение, и мучительный выбор предателя...

И так же мучительно смотреть этот фильм. Когда уже понимаешь, что прочтение не то, что оно как-то пошлее что ли и отступает в этом от книги, и можно и нужно отвернуться и сохранить первое вдохновенное впечатление, но нет, не отворачиваешься и думаешь только о возможности созерцать, точно так, как Густав Ашенбах, который привык считать красоту результатом труда, забывает об отъезде перед лицом Тадзио.

И вот первое удивленное восхищение профессора и мысль о том, что не может найтись в свете что-то 'более счастливо сотворенное'. Да! В этот момент хочется смотреть фильм без перевода, как Ашенбаху не хотелось понимать польскую речь, чтобы не различать обычные суетные слова, а лишь слушать и слушать ее как музыку. В этот момент Тадзио все еще красив книжной небесной красотой, а 'любящий ближе к божеству, чем любимый'. И, кажется, не нужно дальше. Вот теперь отвести взгляд! Но как-то незаметно это отстраненное любование переходит в одержимость. И бесконечно долго тянутся на экране улицы вечного города, бесстрасно скользят мимо гондолы, медленно набегают на берег волны, и все это время глазами Ашенбаха выискиваешь маленького божка и ждешь его мимолетного появления и уж вовсе не размышляешь о том, может ли быть благо от такой красоты.

Такой он до последнего идеального кадра - фильм-издевка, фильм-насмешка, фильм, улыбающийся ангельской улыбкой мальчика, созданного как будто только для этой одной роли, кажется, так и не принесшей ему счастья. И хочется обхватить себя руками, как отчаявшийся писатель, потому что не любя, отталкивая, но все-таки пересматривая фильм понимаешь, что каждый раз ради воплотившейся красоты забываешь всю неуловимую прелесть книги. И как трепещущий Густав Ашенбах при всей неприемлемости для него этих слов, при всей их абсурдности шепчет 'Я люблю тебя!', так принимаешь и этот фильм со всей его ненужной чувственностью и всеми неуместными пороками, которые человек сообщает прекрасному.

Прошу учесть, что это частное мнение, и вы можете с ним не соглашаться.

Незамысловатый сюжет постепенно затягивает, наблюдая за тем, как Густав - Дирк Богард переживает свои ощущения. Скользнув однажды взглядом по юноше с женственными чертами, он не заметил, как оказался в плену неосознанных чувств. Образ Таджу - Бьёрн Андрэсэн затронув темные уголки бессознательного Густава изменяет его восприятие окружающего.

Таджу юноша с гомосексуальными наклонностями, надень на него женское платье и, скорее всего никто и не заметит метаморфозы. Пытаясь подчеркнуть это, режиссер показывает сцену на пляже, в которой Таджу нежно обнимает другой парень, а затем целует в щеку. И от созерцания этого действия на лице Густава пробегает улыбка, позволяя нам проникнуть в его мысли.

Так взгляд за взглядом и, Густав оказывается пленен улыбкой польского юноши. Его глаза, словно гончие, постоянно пытаются отыскать Талджу среди толпы. Признав, что его влечет к юноше он приходит в неистовое отчаянье, пытаясь бежать. Но от себя убежать не возможно и полный грез он вновь возвращается туда, где впервые испытал это новое для себя чувство.

Ведя диалог с мнимым другом Альфрэдом - Марк Бэрнс, он пытается объяснить себе природу этих чувств в приобретении новых ощущений необходимых творческой натуре. Но обман очевиден, он не творит, а свои чувства прячет как можно глубже, скрывая их от посторонних глаз. И в финале обман раскрывается осознанием того, что ему никогда не догнать плод свой фантазии. Это подрывает его истощенные силы и вырывает из его угасающего тела жизнь. Осознание всей иронии судьбы, вызывает у Густава приступ смеха. Его последнее произведение оказалось фальшивым в силу того что, притворяясь, он так и не раскрылся.

И теперь ему не зачем жить. Мудрость, истина, человеческое достоинство, все кончилось! Нет ни одной причины, по которой ты не можешь отправиться в могилу со своей музыкой.

Очень личный проект итальянского режиссера. Экранизировав роман нобелевского лауреата Томаса Манна про композитора Густава Малера (его музыка звучит в картине), Лукино Висконти тем самым выплеснул на экран свои тревоги и переживания.

Смотреть фильм порой мучительно трудно, он неимоверно тягуч. Но при этом практически не провисает и смотрится с интересом. Зритель начинает переживать муки, которые на экране испытывает герой Дирка Богарда. Потеряв себя в искусстве, он неожиданно находит вдохновение в маленьком мальчике Тадзио. И жизнь понемногу возвращается в его уставшее тело. Чтобы затем покинуть его навсегда.

Красивые и долгие планы ктальянских улочек и пляжей перемежаются со флэшбеками, из которых становится понятно, что искусство главного героя, его музыка стала мертвой. В ней нет уже той искры, какая была раньше. В жизни композитора нет любви, и позже он находит ее в весьма необычном виде. Но это урок нам, что любовь не всегда приходит к нам такой, какой мы ее ждем. Она бывает очень и очень разной. Даже этот подчеркнутый гомоэротизм не вызывает отторжения, потому что здесь нет пошлости. Все показано очень красиво. Порой даже мучительно прекрасно. Чувства не должны быть грязными и режиссер хорошо это демонстрирует на экране.

Очень интересен контраст той Венеции, которая показана режиссером. С одной стороны красивая и помпезная для туристов, с другой грязная и неопрятная для горожан. Режиссер как бы предупреждает, что и жизнь, и любовь могут иметь две эти абсолютно разные и непохожие стороны. Висконти, ровно как и ван Сент представляет ветвь упаднического (мертвого) кино, воспевая тех, кто по каким-то причинам непохож на всех. Своеобразный декаданс. Но черт побери, очень чувственный и красивый. Без дураков.