Его внешняя форма – антицерковный пасквиль, творение заблудших в неверии людей (режиссера, сценариста(?), актеров, а главное – продюсеров и спонсоров, его финансирующих). О том, что в сегодняшней, странной для всех, жизни христианство ничем помочь не может, а только усугубляет людские тяготы.

А куда их еще усугублять, если в показе беспросветных трудностей, неустройств и даже мерзостей режиссер совершенно типичный либерал? Поэтому изображенная жизнь – как и сам фильм – серая и тяжелая, люди здесь – сплошь издерганные психопаты, а все, относящееся к Церкви - неприкрытая и типичная богоборческая карикатура на нее. Вплоть до, на первый взгляд, нормального священника (что для героев фильма редкость), который делает полезные дела, на самом деле являясь тайным владельцем склада для перевалки непонятно чего (и от этой непонятности еще более зловещего), позволяющего платить честному, но потерянному атеисту, по доброте принятому им на работу, аж по 100 тыщ!

Но особенно отвратительна - в ключевой для фильма роли верующей бабушки – немолодая, с иссушенным лицом актриса Татьяна Владимирова, сыгравшая роль обесчеловеченной и маловменяемой фанатички, в последнем приступе наступающего маразма. Под благообразностью бабушки с первых кадров ощущается тяга к насилию, ханжество и фальш, и для нее жизнь – лишь место страданий и переход к смерти. В которых упрекают и которую дружно разоблачают остальные герои. Особенно в кульминационных сценах фильма - почти удавшейся попытке самоубийства внучки. То есть полный набор прогрессистских штампов, характерных и для зарубежного, и для советского, а теперь и для нынешнего «освобожденного» левого кинематографа.

Однако есть в фильме возможность и другого взгляда. На котором, как на индульгенции, могут настаивать упомянутые выше деятели. И в этом вполне себе постмодернистские (много зла и немного добра для вкуса). Мол, есть еще те мотивы. И каждому свое. (Да вот только считать ее могут только глубоко думающие и сильные в православной вере люди – а таких по-любому очень немного).

И такая возможная трактовка фильма - это приговор для живущих практическим язычеством людей. Материализмом, атеизмом, либерализмом, верой в партию и коммунистическое будущее. Какими бы красивыми словами герои фильма подобное мировоззрение и следующую из него жизнь ни называли и с чем бы ни связывали – с культурой, философией и даже с пародией на веру (характерны проходящие сквозь фильм и для разных героев тот же Ницше или шаманские африканские учения). Но они все – разных возрастов и условий - приходят к полному жизненному краху.

И даже явное обращение к ним в такой экзистенциальной ситуации Создателя в форме чуда (спародированного и потому «перечеркнутого» в их сознании безумной бабушкой) не способно вытащить их из плена бессмысленного безверия и безверного безмыслия.

А робкая попытка завершающего вполне себе либерального хеппи-энда больше похожа на дурную бесконечность. С конвульсиями продолжающегося несмотря ни на что жизненного пути (уход из семьи, защита диссертации, воссоединение матери и дочери и т.п.), игрой на дудочке над больной, ухмыляющейся африканской маской и хорошо слышимым матом по отношению ко всему – к себе, к другим, к самой жизни.

Тех людей, которые за небом, красотой и любовью не способны увидеть Бога. И придти к нему.

Язычники, однако.