Сериалу не нужно стыдиться принадлежности к почетному жанру высококлассного мыла — в конце концов, мелодрама со слезой и стрельбой — это вотчина таких классиков, как Дуглас Серк, Фассбиндер и Альмодовар, которые умели замесить из этого теста хоть элегию, хоть трагедию, хоть фарс. В сериале присутствует то, другое и третье — и еще немного мизантропии, особенно достается мужчинам.
Не предлагая ничего принципиально нового, «Призрак» вполне успешно передает саму ауру фильма-прототипа. То есть тот самый «призрак», электронный эвфемизм души, не уничтожаемый никакими трансформациями и адаптациями остаток, который в мифологии оригинального, японского «Призрака» выгодно отличал цифровой слепок разума от его природного оригинала.
Легендарные времена сменяются фарсом, прежние кумиры рассыпаются в прах, в жизни нет ничего постоянного — и в этом трагедия любого, кто не живет настоящим, а цепляется за прошлое. Райан Мерфи удвоил смысл послания, позвав к микрофону старую гвардию Голливуда, теперь отставленную от ролей, как Дэвис и Кроуфорд более полувека назад. И надо видеть, как матерые вчерашние звезды показывают класс.
На экране осталась одна красота — идеальная, неповоротливая, невыразимая красота космоса, воды, мхов, лишайников и океанов огня.
Классическая сюжетная машинерия поставлена, как всегда у Вербински, на вполне современные рельсы и развивает идею о том, что большой капитал в буквальном смысле слова отравляет существование всех, кто по долгу службы обеспечивает функционирование его потоков. «Волшебная гора» Томаса Манна, помноженная на антиглобалистскую критику, передает привет «Острову проклятых», а также всей фильмографии Гильермо дель Торо.
По Брессону, деньги — средство обращения не только товаров и желаний, но и сцен, кадров, чувств. Здесь они не только и не столько символ безнравственности капиталистического общества, но и нить судьбы, ведущая к искуплению. В последней своей картине Брессон сделал деньги кинематографическим условием трансформации экономики обмена в экономику дара. В конечном счете именно это движение его интересовало всегда.
Несмотря на внушительную длину (2,5 часа), драма из жизни ничем не примечательного сантехника родом из крошечного американского городка смотрится на одном дыхании.
Дети увидят на экране то же самое, что их родители 26 лет назад, а родители обрадуются тому, что за 26 лет хотя бы тут ничего не изменилось. Вряд ли «Красавица и Чудовище» станет от этого снова великим фильмом, но кассовые сборы ему обеспечены.
Фильм Жака Риветта документирует, как свобода превращается в жизнь, и уже нельзя сказать, победа это или поражение.
Лучший новый телепроект этой зимы, который хоть и не является спин-оффом «Во все тяжкие», но наследует ему по самой что ни на есть прямой
Шьямалан в первую очередь формалист, а не проповедник, и оригинальные наблюдения за жизнью нужны ему для решения чисто декоративных задач, для травестии сюжетной логики голливудского жанра и актерского амплуа.
«Персонального покупателя» стоит смотреть, как эксперимент в жанре, где, казалось, уже нельзя сказать ничего нового: призраки, согласно ему, необязательно скрываются в заброшенных домах, они постоянно вокруг нас — но в этой компании мы всегда одиноки.
На наших глазах из портрета «лишнего поколения», каким был «На игле», дилогия Бойла внезапно вырастает в портрет поколения, которое останется в истории. Потому что оно нашло своего летописца — такого старомодного и сентиментального, как Кочерыжка. Как Дэнни Бойл.
Детективная сторона дела Ларраина интересует в последнюю очередь. У него нет ничего общего с пламенным Оливером Стоуном. У него вообще нет ничего общего с Голливудом в любом его варианте, гламурном или диссидентском. Хоть «Джеки» напоминает лучшие образцы американского независимого кино, все равно видно, что Ларраин — «другой»
В «Тони Эрдманне» эти два уровня политического — прямой разговор на тему нового европейского порядка и тонкое наблюдение за тем, как этот порядок трансформирует частную жизнь европейцев,- сосуществуют и переплетаются. И именно это дает героям (и зрителям) возможность выхода в пространство чистой человечности
Перестав спорить с веком и не пытаясь заставить себя ему соответствовать, Джармуш занялся тем, что ему всегда лучше всего удавалось: наблюдением за жизнью, само течение которой может сложиться в поэзию.
Самый дорогой фильм в истории китайского кино, снятый самым титулованным китайским режиссером, оказался то ли детским фэнтези, то ли компьютерной игрой
Проблема «Лунного света» на данный момент лишь в том внимании, которое на него решил обратить мир. Если вынести за скобки премии, признание, актуальную повестку и прочие индустриальные глупости, то «Лунный свет» окажется тихим, мудрым и человечным фильмом о бесконечной сложности простых чувств. Такого же рода внимания он и заслуживает.
«Все мои персонажи перестреляли друг друга в первом акте, потому что у меня не хватило для них остроумных реплик на второй»,- однажды сострил Фицджеральд. Своим биографам они с Зельдой оставили достаточно материала на сезоны вперед.
Единственным комплементарным объяснением случившегося с Вендерсом может быть предположение, что «Прекрасные дни..» — это репрезентация не столько текста или творчества, сколько мучительного творческого тупика, провоцирующего писателя на отчаянные всплески афазии.
Для Фархади «Коммивояжер» — отчасти самоповтор, он уже не раз рассказывал о боли и гордости «маленького человека». Режиссер по-прежнему остается верен своему главному принципу — уважению к людям и к их поступкам, какими бы они ни были, к тем, кто держится из последних сил. Но каждый его новый фильм рассказывает об этом с такой безжалостной точностью и одновременно с таким тактом, что хоть снова «Оскара» ему присуждай.
По большей части сухая документация вытаскивает на поверхность желания и переживания, подавленные, но подкожно присутствующие в каждом из нас. Все мы без конца делаем снимки, чтобы сохранить значимые для нас мгновения — так и для охотника нет ничего важнее, чем сфотографироваться с поверженной жертвой. В фильме этот ритуал занимает центральное место.
Создатель сериала Стивен Найт не играет в игры — тут нет никакого иронического прищура, никакой дистанции, никакого, прости господи, постмодернизма. Это честное шоу, восхитительное своим простодушием, и единственный законный способ получить от него удовольствие — тоже не пытаться держать дистанцию, а просто сдаться на милость победителя.
Одно замечательно в фильме Кончаловского: весь его смысл сконцентрирован, как это бывает только у великих писателей и режиссеров, в последней фразе, последнем плане. Закадровый голос Бога разрешает Ольге отправиться в рай. «Бог — это я»,- декларирует Кончаловский,- но разве настоящий режиссер не бог в сотворенном им мире, каким бы этот мир ни был.
Фильм Скорсезе остается вполне голливудским, хотя и в духе старой школы. Его действие развивается несколько монотонно, но, во-первых, монотонность всегда можно считать торжественностью, а во-вторых, драматургия при этом имеет классическую структуру с поворотами сюжета в нужных местах.
