«Изумительный» же — не криминальный эпос и даже не политическая сатира, а, в общем-то, комедия. С рок-н-ролльной энергией и размашистым, избыточным, скорсезевским почерком Соррентино («Последствия любви») представляет итальянскую политику как что-то среднее между католической мессой и вечеринкой с карликами и шлюхами.
Бессон последовательно и сознательно играет на понижение: он шутит глупее, чем может, он тормозит, когда его начинает нести (а что может быть прекраснее). В его голосе слышится легкое раздражение человека, который продолжает читать засыпающему сыну сказку, хотя матч по телевизору уже начался. Бессону отчаянно хочется быть Спилбергом, но тот и вправду, кажется, не вырос в свои 60 с лишним.
Режиссер незаметно, но очень умело имитирует непосредственность реакций: герой что-то решает, потом передумывает, что-то делает, потом делает иначе. Он спотыкается, у него что-нибудь выпадает из кармана. Саспенс построен не столько на радикальных поступках, сколько на микродвижениях. В итоге Силвиу — не первый гопник, которого кино затягивает в почти античный сюжет, но один из самых убедительных.
Все эти перекрещенные судьбы должны бы складываться в гимн родительской заботе и надежде на лучшее, но, увы, скорее скручиваются на манер порции сахарной ваты на палочке.
Получается, конечно, куда более стройно, но непривычно — люди в эпопее про Хищников были скорее вспомогательным реквизитом.
Первый час с восторгом следишь за последовательностью почти несвязанных зарисовок из жизни сообщества, разделенного не хуже, чем уэллсовские элои и морлоки, — и становится ясно, зачем на самом деле нужны фильмы с прыгающей камерой, живым звуком и непрофессионалами, играющими самих себя: для этнографических исследований.
Старая избитая формула «побитый очкарик берется за оружие и превосходит в насилии самых отъявленных насильников» была вдоль и поперек использована американцами в 1970-х. Ближе к концу герой бреет голову — ничего не напоминает? Правда, по улицам Дублина этот новый Франкенштейн общества безнаказанности еще не гулял, и для поклонников поджанра топографический интерес может наделить смыслом ознакомление с этим кровавым и резво сварганенным опусом.
И есть у меня большое подозрение, что время действия выбрано как дань легендарному новозеландскому фильму «Беглец», в середине 1960-х сильно скрасившему и наш кинопрокат.
В фильме чувствуется дыхание западного пролетарского кино 70-х; непонятно, насколько сегодня действенны такие агитки, но проблема неготовности отстаивать свои права у пролетариата бывшего соцлагеря — налицо, и ее как-то надо решать.
Казалось, этот-то жанр точно канул в лету где-то после смерти Сталина, но находятся еще энтузиасты, готовые реанимировать и такой раритет. Честные 3 часа по тексту известной пьесы в старательном исполнении довольно дельных актеров.
Пора убивать за очередную постановку «Вишневого сада».
«Разные матери» сняты по мотивам «случая Кесьлевского» на станции, где пятеро документалистов проводят полсуток, размышляя, какой фильм у них получится, а выходит то, что было надо совсем не им.
Наконец-то в большом конкурсе просто кино про любовь в старом комфортабельном городе, когда единственная забота — ревновать, закатывать истерики, пытаться картинно покончить с собой, бить по лицу и успокаивать, утешать, приводить в чувство, целовать, носить на руках.
Жанр фильма — романтический лубок: поля тюльпанов, в которые падают раненые солдаты — яркие, как на туристической открытке, а вершины гор — пепельно-дымчатые, как на пачке небезызвестных папирос. Режиссер Инеке Смитс вообще — мастер, сродни Дюма, находить удивительное рядом в недавней истории и превращать его в еще более удивительную беллетристику…
Поездки по дамбе навстречу рассвету, четверо у кромки моря в вечерней прохладе, лампа над дверью в кромешной приморской тьме, грусть расставания и чувство, что жизнь просыпается между пальцами, как песок, — все лучшее, что можно ждать от таких каникул и фильма о них, здесь есть.
Снятая под любительское кино на 16-миллиметровую пленку история суррогатной семьи, душевных пикников и старомодных представлений в промозглой, но согретой вином из пластиковых стаканов римской осени, соединила подлинный дух итальянского неореализма с образами современной бродяжки-Европы. И Патти — это, конечно, Мама Рома наших дней.
История видится глазами маленькой дочери арестованного офицера и его жены, ее детская фантазия присваивает личной драме черты народной сказки «Принц слез», так что вся история обретает ореол современной легенды, а участники становятся похожи на заколдованных принцев, фей и злых чародеев.
Фильм с красивыми парнями, старой итальянской эстрадой, убийственными шутками и крепким сюжетом — после того, как Альмодовар приуныл, турецкий эмигрант Озпетек забил место главного поставщика развлекательного гей-кино («Окно напротив»), и в этот раз не уронил свой репутации.
Роскошный старомодный триллер, с мистикой и политикой, поместьем, жителей и гостей которого подбирал словно сам король детектива Джон Диксон Карр, вечными дождем за окном и туманом над автострадой, прожекторами, пронизывающими ночь, и настольными лампами, позволяющими в ночном уединении совершать опасные открытия.
Статичные мизанcцены горцев в черкесках, на пошив которых использовали материал, наводящий скорее на мысли не о Черкесии, а о Черкизоне, реплики, подаваемые, как в любительском театре, и главное — 40-летняя Джульетта, объемистая достаточно, чтобы в объятьях раздавить cубтильного возлюбленного. Которая на голубом глазу воркует лирические трели со сладкоголосостью юной Элизабет Тейлор. Ни дать ни взять восточные мисс Пигги и лягушонок Кермит!
Тур-де-форс 66-летней дивы корейского кино рубежа 60-70-х годов Юн Чжон Хи, после замужества за прославленным пианистом обосновавшейся в Париже и вернувшейся в кино после огромного перерыва, чтобы наделить незабываемым, безропотным и зачарованным лицом этот новый 2,5-часовой опус модного режиссера-соотечественника Ли Чхан Дона. Приз за сценарий в Каннах-2010.
Цифровое изображение делает предельно неаппетитным решительно все. Вот и в этом цифровом японском фильме, где постоянно что-то готовится, жарится, режется, подается на стол и отправляется в рот, неаппетитны креветки, печень, моллюски и даже ни в чем не повинная спаржа. Как неаппетитны и проблемы трех пар, зациклившихся на экзистенциальной проблеме питания так же самозабвенно, как персонажи «Корриды любви» — на сексе.
Видно, что автор знает проблему изнутри, что в случае остросюжетных произведений всегда приятно, но когда именно американцу не позволяет развернуться бюджет, это особенно бросается в глаза.
Ребятам из кабинета министров, мыкающимся с порядковым номером на рукаве на перекрестке всех ветров, конечно, не позавидуешь, но временами от пленки глаз не оторвать — это беллетризированный сюжет «Международной панорамы»-1973.
Все очень хорошо, единственное — зачем в современном фестивальном турецком кино герой в поисках себя непременно носит нечесаные кудри по подбородок и бороду, как популярный персонаж совершенно неисламского ряда? Во-первых, неприятно смотреть, во-вторых, какой-то двойственный создается эффект: с одной стороны — прильнем к корням, с другой — когда уже наконец примете в Евросоюз?
