«Море» — недешевое, некустарное, актерское — хорошее кино. Досаду вызывает не оно само, а судьба поднявшей вроде бы голову исландской кинематографии.
«Глубина» — это образцово-показательный трэш, дорогой (по трэшевым меркам) и виртуозно исполненный.
Необъяснимо, как режиссер, у которого были на руках все козыри, умудрился растратить их впустую… Сигала — на курсы повышения квалификации, Сандлера — на свалку, Николсона — на исправительные работы.
Что тут скажешь, этот черно-белый аскетический фильм про мир без женщин — настоящее кино, высокохудожественное. В полной мере «авторское». Не очень, прямо скажем, развлекательное. Когда под очередного Баха ветер сдувает со спящего мальчика покрывало и долго гуляет по комнате, понимаешь: Тарковский свернул-таки мозги всем молодым «авторам» во всем мире и теперь настоящее искусство — это только когда долго течет ручей и пес под дождем мокнет.
Судя по этому неплохому, но тусклому фильму, все у французов прекрасно и в жизни, и на экране — только тогда можно снимать такое прилежное кино, когда есть уже все остальное, от пресыщенности.
Экспериментальный проект, снятый за 200 минут двенадцатью одновременно работающими кино- и видеокамерами, — самый слабый из известных нам фильмов блестящего Кима («Плохой парень»)… Идея интересная, но перформанс так и не превратился в кино.
Фильм лучшего тайваньского режиссера Хоу Сяо Сьена («Город печали») красив той желто-сине-отчаянной красотой, которую подарил миру Вонг Кар Вай. Проникнуться ею мешает способ повествования — отчужденный голос за кадром, который кадры лишь иллюстрирует, но в конце концов, речь именно об этом: как миллениум разомкнул какие-то клеммы и мы безуспешно пытаемся дать искру под безразличный бит электронного мамбо.
Неидеальный по мастерству фильм открывает не только звездные карьеры Серджо Леоне, Клинта Иствуда и Эннио Морриконе, выступающего еще под псевдонимом Дэн Савио, но и эпоху постмодерна, начало которой принято связывать с архитектурой, — однако именно здесь впервые в искусстве ХХ века иронию невозможно отличить от серьезного, а цитату — от прямого высказывания.
У «Телефонной будки», снятой за десять дней и десять миллионов, есть одно очевидное достоинство: фильм длится всего час с четвертью. Здесь же — и недостаток.
Это типовая крупнобюджетная халтура с бессоновской фабрики грез «Europa Corp.». Сделанная без малейшего чувства, но с хорошими ремесленными навыками. Не Голливуд, но сборка, как говорят в магазинах техники, «белая», не Тайвань. Посмотреть и забыть, или не смотреть и не жалеть.
В арсенале режиссеров — ровно два эффектных приема. Первый: замедленные съемки. Второй: кто-то открывает дверь, а за ней оказывается совершенно не то, что по логике должно находиться. Вачовски оба приема эксплуатируют умело, с чувством и размахом. Но не маловато ли для революции? Для фильма, каждая минута которого стоит в среднем миллион американских долларов?
Тут нет ничего изумительного — вполне сносный «полисье», вполне очередной фильм. Но наблюдать за воплощением даже половины сюжетных возможностей, предложенных завязкой… Так увлекательно, что сильная режиссура или современный стиль здесь только помешали бы.
Этому фильму, сделанному под крышей кинотелемагната Canal+ компанией Bee Movies, производящей культурный трэш, можно быть благодарным как минимум за две вещи. Во-первых, за лаконизм: полтора часа, одна тюремная камера, четыре характера, минимум спецэффектов… Во-вторых, за то, что это не Люк Бессон.
Режиссер Никкол («Гаттака») хотел повторить сценарный ход в реальности: личность актрисы держали в секрете; в титрах фильма написано: «в роли Симоны — Симона». Но журналисты сразу же опознали канадскую модель Рэйчел Робертс. Мистификация не состоялась, как, впрочем, и сам фильм, проворонивший массу возможностей. Но смотреть его все равно интереснее, чем иные, более удавшиеся фильмы.
«Рекрут» кажется динамичным. Кажется захватывающим. «Все не так, как кажется», — бурчит без передышки учитель Берк, предательски открывая главный секрет и интриги, и фильма. На тридцатой минуте про эту картину уже понятно абсолютно все.
Удивительная в своем прямодушии картина умудряется избежать тяжеловесного символизма, ложной многозначительности и других опасностей, связанных с местом действия, а в финале, приблизившись интонацией к Харуки Мураками, еще и вышибить слезу. Как и при видеопросмотре «Звонка», испытываешь смутно-тревожное чувство, которое зарождается где-то на пересечении путей — кино, смерти и твоего собственного.
Американские критики написали, что Джонни Ноксвилл сменил Джима Керри и Адама Сэндлера на посту «национального дегенерата №1», но, конечно, родословная «чудаков» не в тупой американской комедии, а в современном искусстве, в Марселе Дюшане и Олеге Кулике, в жестоком перформансе, который своим безрассудно веселым отчаянием задевает самые основы буржуазного существования. Хотя все-таки это американское современное искусство — слишком многие трюки требуют не мужества, а какого-то чисто американского забытья.
Восточные хорроры ведь хороши не спецэффектами: в них главное — умолчания, паузы, нечто такое, что западному человеку не понять, потому и мурашки бегут по коже. У братьев Панг все слишком рационально.
Имоу снял картину этапную, поставил флажок, забил место. Это именно тот фильм, который любители китайских сказок про летающих воинов уже давно с трепетом ожидали.
Клинт Иствуд, уже в общем-то, не менее великий, чем его герой, вполне убедителен в роли гениального подонка Хьюстона, изгоняющего собственных дьяволов. Несколько менее убедителен он в роли постановщика фильма — слишком правилен и прямодушен, чтобы ухватить проблески вдохновенного безумия, которые неизвестно откуда брались в жесткой голливудской системе.
Я пытался ее пересматривать и не смог. Не потому, что больно. После первых пятнадцати минут — хороших, потому что точных и непонятно, куда ведущих, — остается только одно чувство обиды: холокост сохранил жизнь Поланскому, но отнял у меня любимого режиссера.
Конечно, Фиггис — авангардист и деконструктор, но, с трудом дожевывая его фильм, не можешь отделаться от ощущения, что такой авангардизм можно тоннами выдумывать, сидя с утренней газетой в сортире, а за $10000 Берт Рейнолдс и у Астрахана снимется.
Этот фильм засасывает в себя словно аэродинамическая труба.
Придется признать, что для старого поляка это не пеплум, а исповедь. Кавалерович снял бы ее, не будь у него вообще ни гроша…
Это романтическое кино про фантазию безумца, которая только и позволяет выжить в безумном мире. Доля гротеска, тень Босха, пригоршня смеха и волшебство — вот инструментарий Кончаловского, и с ним он подчас обходит в волшебстве любого. Что до перепадов настроения и идейной непоследовательности: если верно, что стиль фильма должен отвечать его фактуре, то «Дом дураков» — попадание в яблочко.
