Это человеческое кино о человеческих слабостях и великой силе их преодоления.
Получилось как минимум очень убедительно. Ближе всего «Гений» к картинам оскароносца Томаса Хупера, и будет неудивительно, если осенью заговорят о номинации по меньшей мере для Ферта — фильм Грандаджа можно смело ставить в ряд хотя бы с «Король говорит!».
Все-таки «Лазурный берег» уникален, это фильм-обманка: ожидаемая битва полов тут растворяется в нежности, в ней же тонет и кино про секс между двумя секс-символами. Брэду Питту принадлежат несколько великолепных сцен, в которых он не говорит ничего, а просто остается рядом: вместо кассовой мелодрамы выходит негромкая апология мужской преданности, совершенно нетипичная для поп-культуры в ее нынешнем состоянии.
Житейскому делу, тянущему на роман или по меньшей мере сериал производства HBO — вобравшему в себя честолюбие и ревность, дрязги и глупость, любовь и очарованность искусством и трагедии поломанных карьер, а то и жизней — английские документалисты предпочли символизм простейшего толка: «В стране бардак — в театре тоже бардак». А стоило ли огород городить ради такого нехитрого вывода.
Когда жадность становится настолько всеобъемлющей, что каждая стриптизерша покупает в кредит несколько домов, не думая о выплатах, невольно задумываешься о том, что финансовый кризис, быть может, — справедливая кара для мира, так глубоко погрязшего в алчности. «Игра на понижение» — это своего рода Содом и Гоморра.
Маклин возвращает вестерну мудрую созерцательность и простоту интонации: его фильм, снятый в Новой Зеландии, фантастически красив и сбалансирован как хорошее оружие.
Безжалостная в своей продолжительности повесть о настоящем человеке превращается в серию «Ну, погоди!», расширенную до полного, если не переполненного, метра
Жанровая неопределенность, лучше даже сказать нерешительность, передается каждому из трех рыбно-мясных героев. Каждый из них, как чупакабра, которую в «Холодном фронте» выбрасывает на берег, словно скелет кита в «Левиафане», может оказаться либо сказочным монстром, либо овца овцой, но так и не решается шагнуть по ту или иную сторону метаморфозы.
Заразительное и беззастенчивое авторское самоупоение трудно не разделить, особенно если вам в принципе близок творческий стиль мастера.
Джей Джей Абрамс — идеальный, сферический тамада в вакууме, который знает и любит свою аудиторию. Новый галактический мир он строит с учетом всех возможных вводных. Никто не забыт, ничто не забыто.
Парадокс в том, что целью почти монашеской жизнь селян как будто является спасение, но на самом деле в этой ситуации совершенно неважно, есть ли бог. И неважно, есть ли автор, который сочиняет историю фильма, поскольку никакого контроля над этой историей он, как и Господь, не имеет.
В кинематографе Тарамаева и Львовой дореволюционное кино переживает свое второе рождение. Те же изящные кадры, возвышенные сюжеты и хрупкие герои, населяющие условный мир условной красоты.
Фильм про сегодня. Фильм, который всю дорогу смотришь на эмоциях. Фильм, где интересно, что за следующим поворотом. Фильм, глядя который не отвлекаешься на такие пустяки как а) как он сделан, б) где проходят культурные аналогии. Раз не отвлекаешься — значит, он сделан именно так, как надо
Сериал «Озабоченные» — как раз о тех, кто понимает, что к чему, чуть позже, чем это следовало бы сделать. По этому поводу и озабоченность.
Современное российское кино в том виде, в котором мы его знали последние пятнадцать лет, дошло до своего естественного тупика. С этим тупиком его авторы обходятся по-разному: кто-то снимает эксцентрические комедии, а кто-то, как Бакурадзе, стремится выпрыгнуть из него, очертив свои пределы. Наложив на свой фильм концептуальную рамку, он пытается искусственно приобщить зрителя к тому, с чем он не может установить прямой связи. Но ведь он и не должен!
Поиски утраченного времени — именно то, чем будут заниматься сам агент 007 и авторы фильма о нем на протяжении двух с половиной часов «Спектра», не только самой продолжительной, но и самой убаюкивающей из 24-х дорожек с долгоиграющей пластинки «Бондиана».
Слава Богу, что эту мутную бессмыслицу выделил из коллективного бессознательного в отдельно-стоящий фильм и вывесил на всеобщее обозрение чужой мужик — потому что не будь этого фильма и приснись не дай Бог такое ночью самому, потом ни с каким психотерапевтом не выкарабкаешься и вся жизнь пойдет под откос.
Каждый человек — хранилище памяти, травм, комплексов, чужих слов, чужих прикосновений. Иногда эти скелеты оживают и выбираются наружу. Могут победить мертвые. Могут — живые. Но на месте боя в обоих случаях останутся следы. Шарлотта Рэмплинг говорит об этом без слов в последнем кадре — одним жестом и одним взглядом.
По факту, мы имеем готическую мелодраму, в которой нет ничего, чего мы не видали раньше, разве что инцест назван вслух и своим именем
То, что перед ним всего лишь (всего лишь?) кино, зрителю действительно надо напоминать. Как всегда у Бакурадзе, в кадре — слишком живые герои, слишком живая жизнь, которая, как и прежде, гипнотизирует тебя, приковывает к себе, обездвиживает.
«Стажер» — не про конформизм и нон-конформизм, не про старую и новую мораль, и уж конечно не про, не приведи Господи, дух и материю. Он про баланс личной гигиены и социального комфорта.
Ноэ не снимает интеллектуальное кино, он работает с техниками воздействия и восприятия. Кинематограф для него, в первую очередь, — медиум сентиментальных единиц воздействия. Но важно то, что в «Любви» с помощью этих сентиментов режиссеру все-таки удается пробиться к чувству великой и подлинной силы.
Кауфман снова заставляет нас жить в чужой голове, но новая — анимационная — форма не отстраняет зрителя от вымышленной, рукотворной, поражающей отдельными деталями, созданной при помощи «Кикстартера» вселенной; напротив, она парадоксальным образом делает этот мир еще более реальным.
История четверых о накаляющих пространство токах уже была рассказана в кино, и не раз, но почему бы не снять на подобный сюжет кино о неслышном крике?
Новое русское кино так и не научилось разговаривать, все, что длиннее междометия, кажется на экране фальшивым, но Сокуров имеет право говорить и говорит за всех (и в жизни, и в кино); «Франкофония» оставляет впечатление словесной и визуальной импровизации.
