Опыт главного героя близок всем, у кого хотя бы раз в жизни проносилась в голове мысль о правильной загранице и неправильной родине. Тошнотворной, невежественной, идиотской, отталкивающей — и далее по списку.
Штампование боевых киборгов добром не заканчивается — Джеймс Кэмерон когда-то сам поведал миру эту истину. Все предпосылки ведут к тому, что «Алита», сделав первый шаг, так и застынет, растянувшись в неестественной человекоподобной улыбке.
Ужас фильма — не в отпиливании голов и не в изнасиловании немецкими специалитетами, а в наглядной демонстрации того, что царство теней всегда находится рядом с царством света.
Этот фильм — огромные уши локатора, которые направлены на небо, в котором летает только одна птица. А за локатором стоит главный герой.
Происходящее на экране моментально начинает напоминать театр. Театр этот не то чтобы какой-то плохой, но до жути старомодный, классицистический. С непременным конфликтом разума и чувства, тремя единствами, статикой и жесткими рамками амплуа, в которые утрамбованы лишенные привычного развития характеры.
Интуитивное подчинение материалу — несомненный плюс Лантимоса, который строгим концепциям предпочел переменчивый тон, сделавший целокупность «Фаворитки» интереснее и затейливее ее слагаемых.
Из этого вообще мог бы получиться удивительный фильм, стоило автору предпочесть петит капслоку и взять мишень покрупнее, чем повадки новой буржуазии.
Дикое, грубое, нахальное, смешное, невменяемое и при этом очень вменяемое кино с зарядом благоразумия, которому всем бы нам у «Холмса и Ватсона» поучиться.
«Дау» не просто комментирует сам себя, он задает вопросы зрителю — что есть в тебе такого, чего ты не хочешь о себе знать? Где границы, за которые ты не способен зайти, и чем можно их сломать? Какое ты животное?
В этой «рождественской» истории о том, что хоть мы все и очень разные, но в правах равны, вместо вроде бы неизбежного дидактизма автор находит тон великого утешителя.
Продукт рискованной гибридной селекции, «Стекло» — цветок запоздалый и бутон не распустившийся, но по-своему очень нежный; Шьямалан, кажется, никогда не был таким сентиментальным.
Кажется, перед нами совершенно личная история режиссера, который никак не выберется из полосы творческих неудач. Этим она и близка классическим нуарам — возникшим не от хорошей жизни историям о вечном поражении.
Фильм снят с точки зрения самого времени. Головокружительный синемаскоп, стелющийся по высоким равнинам штата Тласкала, просто и не может быть чем-то человеческим.
Хоррор по роману Рю Мураками, снятый любителем хорроров для других любителей хоррора.
«Елки» всегда были искусственными и не особо правдоподобными — но никогда такими уставшими и без грудничковой творческой жадности высосанными из мизинца.
Этот фильм мог быть снят в 1970-х. На большом экране он выглядит фантастически красиво, словно и сам, как Лазарь, выпал из своего времени.
Фильм «Процесс», коротко говоря, — хроника того, как исторический спектакль трещал по швам. Но именно этот «треск», именно немыслимая самодеятельность всего происходящего на экране и означает, что спектакль удался
Фильм страстно желает казаться высоколобым: даже деление на шесть актов и эпилог свидетельствует скорее об амбиции сойти за умного, нежели о том, что без этих главок композиция затрещит по швам.
«Вдовы» — агитка, но упакованная в формат добротного, со всеми положенными пируэтами, криминального триллера, красивого, нервного, предсказуемого и непредсказуемого ровно там, где нужно.
Это кино о том, что наши цифровые привязанности ничуть не менее важны прочих жизненных, можно было бы обставить, как Спайк Джонс в картине «Она», а можно так: улюлюкая, пересмешничая и разбрызгивая людей по стенам. Хорошо, когда есть обе версии.
Разговаривая просто, громко и чуть ли не лозунгами, Гарроне все же не фальшивит. Мужественно констатирует, что времена хороших и плохих давно закончились. Остались только злые.
«Холодная война» Павликовского не то, чем кажется. Название — мираж, привычный исторический оксюморон прирастает новым смыслом: это фильм не об идеологическом и военном противостоянии и даже не о пересечении государственных границ, а о любви, разрезанной ими
«Три дня Виктора Чернышева» иногда называют ответом на «Мне двадцать лет» Марлена Хуциева. Мол, три года разницы — и такая перемена в интонации. Мечты сменились разочарованием, умытый дождями асфальт — осенней пылью, движение — стагнацией. Диалог со старшими — взаимной глухотой.
Фильм очень хочет быть странным — но заодно ещё и пытается придумать, зачем ему быть странным, как будто для этого нужны причины. И придумать не может.
Проблема «Проигранного места» — в размытости предлагаемых правил. С каких позиций все это оценивать? Если судить фильм по законам дебюта, то пока неясно, с чем и ради чего Надежда Михалкова пришла в кино. Если судить по законам хоррора, то это совсем не страшно.
