Криминальное чтиво Тарантино, при всей виртуозной эквилибристике своих конструкций сохраняет главное условие принадлежности к большой европейской литературе: катарсис.
«Последний сеанс» — трагедия, превратившаяся в пародию,- иллюстрирует дефицит качественного авторского кино, явно ощутимый в программе Локарно.
Главная тема, впрочем, определена и воплощена внятно. «Господа Головлевы» — история опустошения и «обезлюдевания» мира. Опустошителем и душителем всего живого, проводником зла остается Иудушка Головлев в исполнении Евгения Миронова.
Поскольку создатели таких фильмов, как «Обратный отсчет», «забивать» и сами горазды, произведения подобного сорта радуют неформальным, раскованным подходом к драматургии, когда авторов не гнетет обременительная обязанность вычерчивать характеры и отслеживать судьбы заявленных персонажей, а также сводить сюжетные концы с концами. Они творят не по законам жанра, а по наитию, смешивая из своих воспоминаний о популярных блокбастерах неповторимый коктейль, который воспроизвести второй раз невозможно в силу отсутствия рецепта.
Психологии Раджа Госнелл предпочитает вообще не касаться, сглаживая все острые углы: действие происходит в изолированном от реальности заповеднике родительской любви, где нет никаких не то что материальных, а даже просто сколько-нибудь ощутимых бытовых проблем.
Трудно вспомнить в фильмах последнего времени что-то более отрадное, чем то тихое светлое умиление, которое накрывает тебя от «Ананасового экспресса», когда дилер и его покупатель, находящиеся в самом начале прекрасной дружбы, уединяются в лесной чаще от преследователей и, как следует дунув, играют в чехарду.
Вообще в «Царе скорпионов» гораздо больше попыток юмора, чем в «Мумиях»: решив, что человек-скала, взявший пару уроков актерского мастерства, способен к изображению комических реакций, создатели фильма, как умели, внесли некий иронический колорит.
Дэниел Крейг вот уже второй раз разрушает это шаблонное представление о Бонде как неунывающем плейбое, способном перешагнуть через любую, и, не боясь впасть в мелодраматическую слащавость, ничуть не стесняется откровенно страдать из-за женщины.
Если в первой серии авторы фильма пытались над своими героями хоть как-то шутить, оперируя иногда довольно скользкими инструментами вроде ректального термометра, то в сиквеле они не позволяют себе почти никаких фривольностей, которые худо-бедно могли бы развлечь взрослого зрителя.
В сущности, с картинкой создатели фильма постарались, тут спору нет, а вот мессидж всей истории куда-то улетучился.
Анимационный фильм «Кунг-фу Панда» несколько разочаровывает недостатком пародийных элементов и их умеренной язвительностью. Авторы не задаются целью разоблачить туповатость фильмов о восточных единоборствах, а почтительно адаптируют их философию к сказке о зверюшках, которая вселяет надежду на успех даже в самых бесперспективных уродцев.
Все возвращается на круги своя: к традициям родного логоцентризма — делая абсолютно бессмысленной жертву режиссера Урсуляка, добровольно принявшего на себя скучную роль и обидное прозвище эпигона.
Фильм составлен из кусочков разной психологической субстанции: отношения одних персонажей имеют более резкий привкус иронии, а другие растворяют ее, как сахар в кофе, в совсем не искрометных и банальных словах.
Нетипичная экранизация комикса «Железный человек» получилась гораздо приятнее, чем большинство фильмов этого жанра, не в последнюю очередь благодаря отсутствию в ней Тома Круза, активно примеривавшегося на главную роль. Вместо него на экране функционирует гораздо менее предсказуемый Роберт Дауни-младший.
Англоязычная пресса назвала блокбастер «экранизацией карусели», и по итогам просмотра всех трех частей точнее, пожалуй, не скажешь. К третьему фильму от обилия соленой воды пиратская каруселька окончательно заржавела и движется в медитативном темпе колеблемых течением водорослей.
Фильм тоже стоит воспринимать не как пример беспощадного социального реализма, а скорее как поэму о том, что любая жизнь — драгоценный подарок, который надо благодарно принимать.
Миндадзе и Абдрашитов не бросают вызов новому кино — они лишь слегка заступают на его территорию, апеллируя к его излюбленным типажам и способу поведения в кадре.
Впервые Альмодовару удалось создать на экране идеальный баланс эмоций между мужчинами и женщинами: первые не умолкая говорят, а вторые (тоже впервые) — молчат. Слушая и любя исключительно ушами. Может, в этом и состоит секрет любовной гармонии?
Теперь и повелитель сверхбюджетов Джерри Брукхаймер вынужден считаться с тем, что грызуны хотят видеть на экране себя, причем не в качестве мягких игрушек и домашних питомцев из зоомагазина, а в роли отважных бойцов, побеждающих в схватке с человеческим разумом, который в «Миссии Дарвина» является главным источником зла.
Этот урок слепой безграничной преданности, впрочем, не главное, что пропагандирует «Вольт». Есть в запасе у авторов и месседж, что обычным, заурядным, лишенным суперспособностей быть совсем не страшно,- хотя им и не удается скрыть, что это бывает немного унизительно и довольно скучно.
Это самый значительный и самый страшный из фильмов, поставленных в 1960-1970-х годах голливудским классиком, основоположником «черного» фильма Джоном Хьюстоном.
Появись фильм еще несколько лет назад, он был бы воспринят как реликтовый осколок восьмидесятничества и мог снискать разве что тематический успех на Карловарском фестивале. Сегодня, в холодной атмосфере кризисной осени, его ностальгическая теплота согревает почти как добрый шотландский виски.
Несмотря на все потуги якутских кинематографистов примирить христианство с язычеством, последнее по итогам все равно перевешивает как более удобная и эффективная доктрина.
Главная загадка в «Призраке Красной реки» даже не в том, почему с прелестной отроковицы, проживающей в 1817 году в селении Red River в штате Теннесси, по ночам самопроизвольно сползает одеяло. Больше озадачивает, почему ее родителей согласились играть ветераны американского леденящего кровь кинематографа Дональд Сазерленд и Сиси Спейсек.
Достигнута ли в «Мертвых дочерях» эта цель — чтобы кровь беспричинно стыла в жилах, — зависит, наверное, от индивидуальной впечатлительности каждого конкретного зрителя.
