«Три билборда» — трагедия пополам с черной комедией: есть где поплакать и есть где посмеяться. После «Семи психопатов» режиссер отходит от бессердечного постмодерна в сторону чего-то более возвышенного и осмысленного, грубо говоря, от истерики к меланхолии, от Тарантино — к Коэнам.
Фильм переполняет энергия импровизации и ощутимого актерского удовольствия. Блестящий состав исполнителей играет не менее представительный набор социальных масок.
Хаос вместо баланса, смерть вместо Силы. Джонсон заставляет зрителей повзрослеть, запросто показывая, что лазерный меч — всего лишь игрушка, а космический флот — пустое там, где бьются не Добро и Зло, а простые человеческие амбиции и обиды.
Не исключаю, что в связи с развитием скандала Netflix уже разрабатывает (и правильно делает) сценарий игрового фильма — мощного политического триллера, в котором роль президента Путина мог бы исполнить Кевин Спейси (упс!).
Все это не выглядит смешно только благодаря самоотверженной игре Николаса Холта, который успешно интерпретирует главного героя как, в общем-то, симпатичного парня, деформированного сначала несчастной любовью, затем — войной, а после — славой.
Все это уже, конечно, было — и прежде всего у самого Лозницы. Вторичность, самоповторы и карикатурные преувеличения — это не страшно: в конце концов, в этом может заключаться авторский стиль. По-настоящему страшно, что режиссера уже совсем не занимают те, о ком он рассказывает.
Аперитив, закуски, первое, второе, сыры, десерт — на эту благостную повестку герои отвечают раздражением, сарказмом, ресентиментом, гневом. И за искусную сервировку этих блюд Моверман точно заслужил свою пару мишленовских звезд.
То ли ретрофутуризм с телефонами, автомобилями и синематографом, то ли куртуазная почеркушка из девичьей светелки, то ли высокая драма о принятии государственной судьбы. Любой выбор был бы впору. Но договориться о том, во что должна вырасти «Матильда», и кого предстоит сыграть команде первоклассных актеров, авторы фильма, кажется, так и не смогли.
При бюджете меньше десяти миллионов долларов «Салют-7» выглядит на все сто.
Возможно, через несколько лет фильм Эньеди уже не будет производить такого острого впечатления, какое он производит в современном громокипящем, до крайности политизированном пространстве. Но сейчас именно эта неприкаянность и неуместность кажется его сильной стороной.
Изображение апокалипсиса — это серьезное испытание для любого состоявшегося кинематографиста с возможностями. Тест на способность артиста к самоограничению. И Вильнев, следующая надежда Голливуда после Нолана, его блистательно проваливает. Он дарит нам красные пустыни, напирающий на гигантскую стену океан, брошенные города, дарит циклопические мусорные кучи и отбирает 163 минуты времени.
Это грустный фильм, который даёт своему зрителю чуть больше, чем эта грусть. Но не настаивает на этой грусти. Кому-то смешно, кому-то страшно. Конец у всех один. Но пока мы живы, есть возможность сдать назад и не лететь на своём звездолёте с удушающей ближнего скоростью.
Резо Гигинеишвили оказался тонким постановщиком. Он отпустил материал на волю. И в обстоятельствах благополучной по советским меркам, красивой, буржуазной Грузии смог передать ощущение духоты, сладкого гниения и тотального «нрзб» доперестроечных 80-х.
Конечно, любой фильм в сути своей метафора, которая рассказывает не совсем то, что показывает. Но этот душный и пышный мираж не она. На сей раз экран изъясняется со всей возможной прямотой. И именно за это стоит ценить «маму!».
Главная проблема «Гоголя» — это не сало и сальности, а размер экрана, на котором фильм выходит в прокат. Это понимают, кажется, все, кроме отдела рекламы, который толкает зрителям свое кино как условный русский блокбастер
Фильм захватывает не морализаторством, а тревожной внутренней вибрацией и странным жанровым непостоянством. Из сатиры о современном искусстве он мутирует в «комедию наблюдений» или классический deadpan, чтобы в конце концов превратиться в социальный триллер
Трей Эдвард Шульц, кажется, и не думал снимать хоррор в общепринятом смысле этого слова. Он лишь создал на экране предпосылки и обстоятельства, чтобы вместе со зрителем наблюдать за тем, что произойдет дальше.
От Реннера веет спокойствием Джона Уэйна, а от «Ветреной реки» — ностальгией по миру, где любую трагедию можно было если не исправить, то хотя бы перечеркнуть — оставить в бескрайнем просторе и начать жизнь заново.
Режиссера пока рано зачислять в кубрики, как это делает, например, газета The Guardian. Красивые кадры Нолана, из которых так удачно складываются рекламные виньетки, как сэндвичи с джемом, которыми кормят в фильме спасшихся — хороший вариант к чаю, но маловато для мишленовской звезды.
Каким-то неведомым способом сообщает «Аритмия» намного больше, чем говорит. Фильм, как и его главная героиня, по сути ничего прямо не формулируя — только один раз она срывается в страстный, истерический монолог, — умудряется быть предельно внятным. Такой внятности взыскует не мозг, но сердце.
«Теснота», в которой от любви (родительской и другой, первой) действительно не продохнуть, так она сжимает грудь и давит на виски, не этнографический экскурс. Это живая история, которую авторы достали откуда-то из темного уголка детской памяти
Да, у каждого из нас есть своя маленькая загубленная мечта. Кто-то хотел написать бестселлер, кто-то — снять блокбастер. А кто-то быть и бить, как Джина Карано. Тот, кто помнит об этой загубленной мечте каждого, может, еще и не Данелия, но уже практически Микаэлян.
Снова безапелляционные диагнозы, снова крайнее режиссерское высокомерие по отношению не только к зрителям (эти потерпят), но и к собственным героям.
Исключительность «Города» в том, что он говорит со зрителем на языке, который тот, кажется, подзабыл (это же может стать большой проблемой в кинопрокате), в его человеколюбивом темпе и внятной романной драматургии, которой хватает такта и полутонов не только запечатлеть главного героя во всей красе маний, но и дать объемный второй план
Реальная история первой вылазки в открытый космос обещала зрителю богатый экстремальными событиями триллер, а он обернулся на экране дряблым, почти трехчасовым соцреалистическим эпосом, безнадежно устаревшим и тяжеловесным в своей сценарной механике.
