Эта история преступника с амбициями суперзвезды поражает не новизной сюжета (в конце концов, отгремели «Прирожденные убийцы», да и «Генри: портрет серийного убийцы» успел подзабыться), но мягкостью подачи и смачностью деталей.
Лабораторная работа Маршалла доказывает: с понижением уровня тестостерона отпадает желание хохмить — на смену постмодернистскому юмору приходит основательность психологических трактовок. Нагнав клаустрофобической жути, режиссер плавно движется к живописному озеру крови и застрявшим в черепах ледорубам. Что ж, наверное, это и в самом деле самый действенный способ избавления от психологических травм.
«Синдбад» пропитан ностальгией по fin de siècle в его венгерском изводе. Золтан Хусарик — потайной классик, выбившийся в режиссеры из художников по костюмам, — отдается прозе полузабытого писателя Дюлы Круди, по-гурмански смакуя подробности…
Снятая для телевизионных нужд скромная история очередного британского юноши на грани нервного срыва «Сделано в Британии» поражает не новизной, а силой подачи.
И все же «делает» этот фильм не точно выбранная форма. Куда важней для него появление на экране заплаканной девушки Хэтэуэй, ни до, ни (пока) после не сыгравшей ничего сильнее.
Однако если отделить версию Фрирза от чисто дистрибьюторских страстей, то окажется, что режиссер, до того известный как постановщик занятных драм из жизни современного Лондона, предложил совершенно особенный взгляд на классику эпистолярного романа, говорящий куда больше не о Франции галантного века, но об общественных настроениях 80-х годов века двадцатого.
«Бег всегда был серьезным делом в нашей семье», — констатирует Колин, имея в виду привычку бежать от себя. Если в 1959-м экранизацией пьесы «Оглянись во гневе» Тони Ричардсон открыл «сердитым молодым людям» дорогу в большое кино, то в 1962-м «Одиночеством» показал, зачем им вообще стоило в это кино идти.
Снятый за копейки очень личный, черно-белый дебют Кевин Смита можно назвать последним неожиданным дебютом поколения видеотек. Совсем скоро такие залихватские полулюбительские старты будут уже невозможны.
В противоход своим строгим черно-белым учителям Лоуч наделяет камеру правом на красоту: «Кес» до сих пор остается самым живописным его фильмом, изысканным, акварельным, спорящим с деловито-неприхотливой телевизионной стилистикой прочих его работ.
Эньеди отдает должное папиному кино венгерской «новой волны», которое гордилось нелинейным монтажом и прустовской созерцательностью.
Не сбивая беспечное театральное дыхание первоисточника, американец превратил изящную британскую безделушку в полнокровное высказывание о смене эпох…
Из тесной, до отказа заполненной постмодернистскими гэгами квартирки сериала «Spaced» они вышли в мир большого кино, вооруженные до зубов крикетными битами и пластинками лейбла Ninja Tunes, не просто для того, чтобы поиграть в жанр, но чтобы наглядно пояснить: ничто не меняет человечество, и тем более не изменит апокалипсис.
Полифонические диалоги, нетривиальный монтаж и эпический размах заставили, например, Алексея Германа выразиться по поводу фильма в том ключе, что, дескать, если русская литература вышла из гоголевской «Шинели», то ленинградский кинематограф — из фильма «Друзья и годы». Да, действительно, понятие «ленинградская школа» начинается именно здесь.
«Доживем до понедельника» сыгран на полутонах и деталях, в случайных репликах здесь правды больше, чем в центральных сценах. Его не зря называют одним из самых загадочных фильмов отечественного кино.
Формально начиная там же, где и другие товарищи по британской «новой волне», — то есть с героя, недовольного правилами косных родителей и тупого начальства, — Шлезингер в «Лжеце» отпевает поколение, буквально на пальцах объясняя, что для общественных перемен, может, и есть причины, но нет никаких предпосылок.
Уклоняясь — в полном согласии с названием фильма — от выполнения своих прямых обязанностей, о герое вообще мечтает режиссер, вместо сюжета в обычном понимании этого слова предъявляющий многочисленные обещания сюжетов. Которые косвенным образом сбудутся: Линклейтера «Бездельник» вынесет на гребень поднявшейся «независимой» волны, а Остин впоследствии станет одним из оазисов новомодного мамблкора.
«Алфи» всегда казался скорее изящной безделушкой, нежели большим фильмом, пока на истинную его цену не указал ремейк нулевых с Джудом Лоу в образе смазливого метросексуала.
Рыхлый, словно кекс «Столичный», фильм, конечно, одаривает зрителя многочисленными изюминами презабавных сцен. Если честно, смешно до колик… Однако нехватка постановщика, умеющего укрощать безбрежную стихию фантазии и налаживать ритм, чувствуется в этом кино, как мало где еще.
Для нашей публики «Ледяной», думается, будет хорош именно как отменный фикшн, наследующий гигантскому корпусу классических высказываний о мелкопоместной мафии. Вромен аккуратно заимствует что-то из «Славных ребят», что-то из «Клана Сопрано», что-то из «Донни Браско».
Интонацию старомодного удивленного простодушия, которую Малику обыкновенно ставили в вину, он сумел обратить в свое главное оружие — говорить об автопародийном характере «К чуду» могут только вконец окаменевшие сухари. Ведь рассказать о любви сегодня можно, лишь поразившись тому, что она до сих пор существует.
Восстановив в правах попранное на пожухлых «Трахальщиках» кинематографическое изображение (временами «Каникулы» походят на идеальный постмодернистский флик из 90-х, временами дают фору Теренсу Малику и Гасу Ван Сэнту), Корин идет войной против кинематографического нарратива.
Лишенные хребта истории (сценарий, кажется, был написан в школьной тетради на дюжину листов), «Каникулы» держатся на одной лишь мускульной силе монтажа и саундтрека, на одном лишь чувстве пластического и природном обаянии вчерашних диснеевских звезд (трио главных героинь — кумиры школьников), на допинге рефренов и рифм.
Это кино-протест — против себя, против сложившейся фестивальной репутации, против шаблонов, засевших в критических головах. Уже само название (хулигански заимствованное не только у Егора Летова, но и у Геннадия Шпаликова) указывает критикам: делаю, что хочу — не мешайте! Но еще важней этой вольности радикальные перемены в главном герое и визуальной стилистике.
Усыпив бдительность зрителя сатирическими подробностями из жизни религиозной фанатички средней руки (блистательная Мария Хофстаттер, уже не впервые сотрудничающая с Зайдлем, добивается документального правдоподобия), режиссер выходит на новый уровень, впуская в дом женщины полупарализованного бородача-мусульманина Набиля (Набиль Сале), который въезжает к Анне Марии, как к себе домой. Как мы выясним позднее, у него на это есть вполне законные основания — он ее муж.
Он солиден, как шерстяной костюм, снят на семидесятимиллиметровую пленку (увидеть его в таком варианте в России будет едва ли возможно), поигрывает мускулами отменных актерских работ, завораживает деталями 40-50-х. Фильм Андерсона, после «Нефти», видимо, жаждущего глобальных обобщений, создан для пристального рассматривания.
