Сквозь, казалось бы, благонравный фасад этой комедии внятно просвечивает другая, саркастическая мораль. «Короче» можно понять и в том духе, что маленькие люди обречены на малые дела — и как бы они ни устремляли свою волю к решительным переменам, обстоятельства всегда поставят их на место
На этот раз ледяной взгляд Ханеке на удел человеческий совершенно не вызывает ни тревоги, ни ужаса, ни эмпатии — даже если вы ненавидите детей-видеоблогеров так же, как режиссер.
«Вечеринка» — все-таки не слепок, но спрессованный шарж, ужатый в час с небольшим концентрат всего того безумия и бессилия, которое накопилось в прогрессивной, условно левой интеллектуальной среде за время ее самодовольной институциализации.
Исходный материал Хамдамова, самурайский экшен — тямбара, вдруг оденется березовой корой и медведем на задних лапах двинется в русский лес. Играя с японской головоломкой, Хамдамов выдувает из ничего, из пустого мешка, целый жанр, который мог бы существовать в русском кино, пойди история совсем другим путем.
Свою финальную работу Каурисмяки выполнил также без пафоса и надрыва, с той же неспешной невозмутимостью, с какой его герои всегда творят добро — не какое-то героическое, а простое, бытовое, повседневное, не лишенное строгости и спасительного сарказма.
Стремясь по возможности уйти от скучных вопросов политики, Хазанавичус невольно все время возвращает зрителя к ним. Отказываясь снимать политическое кино, желая сделать нечто противоположное, он вынужденно приходит к кино, снятому политически
«Осколки» действительно говорят на кинематографическом эсперанто, одинаково понятном и здесь, и там, они и не эксплуатируют русский макабр, и не пытаются импортировать в него партию заграничных культтоваров.
Лишенный обычных для фильмов Эстлунда саспенса, изматывающего чувства неловкости и стыда за персонажей, нагнетаемых тонкой работой с длительностью, «Квадрат» оказывается лихим фельетоном, беллетристической сатирой (в том числе и на самого себя).
Феноменальная популярность фильма говорит о том, что Фасбиндеру наконец удалось решить задачу, стоявшую перед «новым немецким кино» вообще и перед ним в частности: представить Германию миру и одновременно предъявить немцами их узнаваемый портрет.
Это филиппинские «Унесенные ветром», но снятые в эпоху напалма. Возвысив трагедию провинциальной землевладельческой знати до вагнеровских масштабов и приправив многочисленные разговорные сцены кровавым экшеном в духе Сэма Пекинпа, Галлага тонко отредактировал жанр голливудской саги
«Прочь» — один из самых остроумных, легких (несмотря на литры пролитой к финалу крови) и смелых в отношении со скользкой темой межрасовых отношений фильмов последних лет. Это, безусловно, «черное кино», но снятое без своеобразного гетто-акцента
Не предлагая ничего принципиально нового, «Призрак» вполне успешно передает саму ауру фильма-прототипа. То есть тот самый «призрак», электронный эвфемизм души, не уничтожаемый никакими трансформациями и адаптациями остаток, который в мифологии оригинального, японского «Призрака» выгодно отличал цифровой слепок разума от его природного оригинала.
Спортивная драма постепенно превращается в провинциальную элегию, в историю возвращения деревенского парня из городского приключения. Большой спорт вреден. А дома лучше.
Шьямалан в первую очередь формалист, а не проповедник, и оригинальные наблюдения за жизнью нужны ему для решения чисто декоративных задач, для травестии сюжетной логики голливудского жанра и актерского амплуа.
В каком-то смысле «Покупатель» — даже не бастардный фильм ужасов, а настоящий киберпанк, фильм о постиндустриальном настоящем, старающемся скрыть свое присутствие, выдать себя за пусть недалекое, но будущее.
В «Тони Эрдманне» эти два уровня политического — прямой разговор на тему нового европейского порядка и тонкое наблюдение за тем, как этот порядок трансформирует частную жизнь европейцев,- сосуществуют и переплетаются. И именно это дает героям (и зрителям) возможность выхода в пространство чистой человечности
Единственным комплементарным объяснением случившегося с Вендерсом может быть предположение, что «Прекрасные дни..» — это репрезентация не столько текста или творчества, сколько мучительного творческого тупика, провоцирующего писателя на отчаянные всплески афазии.
«Молчание» — не просто фильм. Это форма существования старого религиозного контента в новом медиа: не на фреске, мозаике или в алтарной живописи, а в аудиовизаульном произведении для широкого экрана.
«Коммивояжер» мало чем отличается от предыдущих работ Фархади: это все тот же квазипроцедурал, в процессе которого раскрываются не только интересные подробности загадочного случая, но и самые темные стороны человеческих характеров. В этой постоянности чувствуется не скука предсказуемости, но уверенная рука настоящего auteur`а.
Собственно, секреты ремесла — это главное содержание смешной производственной драмы Чарльза Покела. Лекции о видовом составе елочного базара, о правилах ухода за деревом и хитростях маркетинга едва ли не увлекательнее необычайных рождественских приключений грустного бородача.
«Новые тихие» тяжело рефлексировали о неуловимости русской фактуры, в лепешку расшибались, пытаясь схватить за хвост реальность, — а Твердовский просто создает этот хвост при помощи роботехники и пририсовывает к нему все новые и новые кошмары, вываливает на зрителя все самые щекотливые тропы и мотивы, существовавшие в российском кино последние 10 лет.
Анализировать поступки героев тут нет смысла — этих людей не существует, а значит, нет у них ни мотивов, ни стыда, ни совести. Есть только моральное беспокойство братьев Дарденн, находящее выражение в совершенно толстовской, намеренно лишенной выразительных средств назидательности.
Нарядная, как кимоно невесты, мрачная, как кунсткамера ночью, извращенная и в то же время наивная, словно эротический романчик в мягкой обложке, перегруженная деталями интерьера и зигзагами сюжета, «Служанка» несет на себе все признаки режиссерского стиля Пак Чхан Ука, автора барочного и эклектичного. Это величественное — даже громоздкое — и одновременно смешное кино
Звенящая пластмассовым эхом электронного саундтрека пустота «Неонового демона» способна лишить дара речи любого критика-интерпретатора: осмысленному прочтению фильма (как сатиры на Лос-Анджелес или на фэшн-индустрию, как программно мизогинического хоррора, как трагедии, как комедии, наконец) препятствует его вызывающее, демонически-претенциозное пижонство.
Панорама тихой и уютной европейской безысходности удается Доминику Моллю вполне убедительно и уморительно.
