Рассказ Толстого заканчивался на каторге, и мы могли только догадываться о том, что будет на свободе. Для Диаса это возможность раздвоения: на жизнь в тюрьме и вне ее, на две личины героини — одновременно святой мученицы и женщины, одержимой местью.
Последние минуты фильма и становятся зыбкой репетицией нескольких утопий, осторожным предугадыванием будущих практик, ненастойчивым предложением, импульсом.
За всей открыточной красотой одного конкретного города и истории любви, связанных, неутихающей музыкой, ярким солнцем и атмосферой прекраснейшей беспечности, так присущей юности, скрывается лишь пустота и потерянность самих героев.
Именно осознание окончательного исчезновения эпохи пленочного кинематографа, как неотъемлемой части кинематографа классического, и вызывают эту особую синефильскую грусть, граничащую на протяжении всего фильма с блаженной улыбкой от увиденного на экране.
Режиссер Дэмьен Шазелл оказывается современным безумцем, помешанным на мюзиклах. А сам фильм и вовсе становится тождественен самой музыке — с ее спонтанностью и импровизацией, сменой настроения, шероховатостями и эмоциональностью.
