Можно предположить, что Висконти — альтер-эго Зонка. И «Черная полоса» — не только и не столько триллер, сколько горькое и злое высказывание от первого лица.
Ужасы Ардженто носили декоративный, как Фрайбург, антропософский характер. Ужасы Гуаданьино — историософского толка.
Твердовский, похоже, не слишком понимал, как, затащив героя в галлюцинацию, оттуда его извлечь. Проще было бы оставить мальчика в зазеркалье.
Пожалуй, никто еще не позволял себе обходиться с вестерном так, как Одьяр, не препарирующий жанр, а словно вскрывающий его труп. И то — нельзя десятилетиями подряд болтать о смерти вестерна, о которой притворно сокрушалась мировая общественность, и не накликать явление такого вот режиссера-патологоанатома.
Главный конфликт разыгрался между авторами фильма и его героями. Герои уверяют, что они вовсе не такие, какими видятся авторам, а авторы бьют их по голове и твердят: нет, такие, именно такие. Уникальный случай в теории и практике драматургии — сам Вампилов бы не додумался.
Режиссер продолжает благородное дело деромантизации криминального мира — не ордена пусть черных, но рыцарей, а человеческой помойки.
По фильму щедро раскиданы маленькие и большие тайны. Ладно еще, что какие-то из этих тайн так и остаются неразгаданными. Но их обилие никак не компенсирует отсутствие Тайны с большой буквы и вызывает лишь скорбную ностальгию по вязкой, роковой атмосфере обреченности, которая составила славу Полански.
То, что Америка не изжила расизм,- не новость. В демонизации Трампа гражданской смелости нет: вступиться за него — это был бы поступок. И беда не в том, что страстность Ли оборачивается истерикой, а в том, что он присоединяет к массовой истерике голос, драгоценный прежде всего оригинальностью и скептицизмом.
Однако беда в том, что для трезвого человека нет ничего скучнее и/или отвратительнее, чем наблюдать за обдолбанным существом. Ноэ же, отказавшись от визуализации кошмаров героев, предлагает именно это.
Главная беда и тайна фильма в том, что в нем нет ровным счетом ничего, чего уже не было у Гиллиама.
Кино имеет дурную привычку расписывать жизни знаменитых людей как партитуры, придавать им железобетонную драматургическую структуру. И только Атеф сумела снять жизнь звезды просто как человеческую жизнь, печальную уже потому, что смерть неизбежна.
Единственная мораль, извлекаемая из фильма, вполне мракобесна: пресловутое «непоротое поколение» не грех бы и выпороть.
Она не стала психопатическим феноменом масскульта, как «Звездные войны». Не шокировала катастрофизмом съемок, как «Апокалипсис сегодня». Не угодила в «проклятые фильмы», освистанные современниками и оцененные потомками. Она — тот самый черный монолит из пролога.
Цзя в мелодраматической форме рассказывает историю о том, что произошло с Китаем в последние два десятилетия — годы китайского «экономического чуда». Возможно, из-за жанровой упаковки «Пепел» и остался в этом году без каннских призов — зато интонация жестокого романса неожиданно приближает его к российскому зрителю
От латиноамериканского искусства все подсознательно ждут секса, насилия и мистического экстаза. Наверное, этот стереотип оскорбителен для самих латиноамериканцев, но тут уж ничего не поделаешь. За последние полчаса фильма Дьегиш эти ожидания оправдает до одури.
«Отель» — фильм, настолько усталый и конспективный, что кажется даже не пятым, а десятым сиквелом несуществующего опуса.
В общем, получилось кино о верном муже, заботливом отце и стойком мученике зверской пенитенциарной системы. О хорошем человеке неопределенных занятий, свободном, так сказать, художнике.
С точки зрения кинокритики об «Игре», снятой уныло по-телевизионному, сказать нечего. Ни к триллеру, ни к психологической драме она никакого отношения не имеет.
При желании смысл в «Клубе» найти можно. Интерес Кокса к Ханту и Карни объясним конгениальностью их талантов. Бездарный режиссер снимает кино о бездарных преступниках: чем не концепт?
«Напалм» — прощальный поклон, двусмысленная исповедь и клятва верности, которую принес 91-летний режиссер главной заповеди интеллектуалов экзистенциалистской эпохи: переустраивая жизни, не забывать о ее радостях, а занимаясь сексом, помнить о классовой борьбе.
Фильм констатирует: такие вот рыцари и других у нас нет. И даже восхищается монументальной безжалостностью гекатомб во имя демократии и национальной безопасности: словно упыри-бюрократы исполняют волю античных богов.
Личность Эскобара — при всех режиссерских намеках на его неоднозначность — так и не сфокусирована. Фильм скользит по поверхности, констатирует факты, и все. А это черта фильмов «категории Б»: такие некогда снимали в США о Диллинджере и Че Геваре.
Все — от комических падений и еще более комических попыток совокупления до шуток и выстрелов — кажется заторможенным. Фильму хочется дать хороший пинок, чтоб он наконец зашевелился.
Пожалуй, это высшее достижение израильского кинематографа — шедевр, подготовленный школой антисистемного кино, набиравшей силу на протяжении четверти века
Беда фильма в том, что он нарушает принцип «бритвы Оккама», сформулированный философом XIV века: «Не стоит умножать сущности сверх необходимого». Умножив сверх необходимого количество фантазийных миров, авторы обрекли фильм на бешенство энтропии.
