Бёртон — гений мрачный, что называется, «готический», склонный к садизму. Эту репутацию он умудрился оправдать даже здесь.
«Рубеж» — что угодно, только не халтура: отменный и неумолимый ритм оправдывает пугающий 2,5-часовой формат. Это ни в коем случае и не романтизация войны.
Если Жене и Каро строят пространство на киноэкране по законам журнальной графики, то Бессон — по законам видеоклипа или рекламного плаката. Плоское кино, лишенные глубины кадры, персонажи, вынесенные на первый план. Фирменные бессоновские пробеги камеры или резкие ее падения вниз (как в сцене, где Никита спасается от гибели, бросаясь в шахту мусоропровода) только подчеркивают не то чтобы неумение, но нежелание Бессона принимать во внимание опыт и традиции кинематографа.
«ВМаяковский» шокирует новаторством формы и банальностью, если не пошлостью смыслов.
«Тень» — первый китайский «джалло», как в Италии окрестили триллеры о маньяках — виртуозах холодного оружия. «Джалло» означает «желтый»: жанр, доведенный Ардженто до совершенства, окрестили в честь цвета обложек кровавых бульварных романов. Теперь символику цвета придется переосмыслить.
«Шедевр» — действительно маленький, но уверенно ограненный шедевр, обрекающий критика на беспомощный писк.
Фильма, скорее всего, не было бы, не спровоцируй избрание Трампа холодную гражданскую войну, свой выстрел в которой и сделал Маккей. На Буша и Чейни ему наплевать. Он целится в действующего президента.
Смысл этого гибрида мыльной оперы с триллером заключается в том и только в том, что иранский режиссер снял испанский — или, как ему кажется, испанский — фильм
Ведь «франко-французская постановка» — это и есть кино в жанре самолюбования, упоения столь тонкими эмоциями, что они не различимы невооруженным глазом. Оргия нюансов в отсутствие целого. Банальность, возведенная в откровение. Имитация действия, нервные срывы на пустом месте.
Можно предположить, что Висконти — альтер-эго Зонка. И «Черная полоса» — не только и не столько триллер, сколько горькое и злое высказывание от первого лица.
Ужасы Ардженто носили декоративный, как Фрайбург, антропософский характер. Ужасы Гуаданьино — историософского толка.
Твердовский, похоже, не слишком понимал, как, затащив героя в галлюцинацию, оттуда его извлечь. Проще было бы оставить мальчика в зазеркалье.
Пожалуй, никто еще не позволял себе обходиться с вестерном так, как Одьяр, не препарирующий жанр, а словно вскрывающий его труп. И то — нельзя десятилетиями подряд болтать о смерти вестерна, о которой притворно сокрушалась мировая общественность, и не накликать явление такого вот режиссера-патологоанатома.
Главный конфликт разыгрался между авторами фильма и его героями. Герои уверяют, что они вовсе не такие, какими видятся авторам, а авторы бьют их по голове и твердят: нет, такие, именно такие. Уникальный случай в теории и практике драматургии — сам Вампилов бы не додумался.
Режиссер продолжает благородное дело деромантизации криминального мира — не ордена пусть черных, но рыцарей, а человеческой помойки.
По фильму щедро раскиданы маленькие и большие тайны. Ладно еще, что какие-то из этих тайн так и остаются неразгаданными. Но их обилие никак не компенсирует отсутствие Тайны с большой буквы и вызывает лишь скорбную ностальгию по вязкой, роковой атмосфере обреченности, которая составила славу Полански.
То, что Америка не изжила расизм,- не новость. В демонизации Трампа гражданской смелости нет: вступиться за него — это был бы поступок. И беда не в том, что страстность Ли оборачивается истерикой, а в том, что он присоединяет к массовой истерике голос, драгоценный прежде всего оригинальностью и скептицизмом.
Однако беда в том, что для трезвого человека нет ничего скучнее и/или отвратительнее, чем наблюдать за обдолбанным существом. Ноэ же, отказавшись от визуализации кошмаров героев, предлагает именно это.
Главная беда и тайна фильма в том, что в нем нет ровным счетом ничего, чего уже не было у Гиллиама.
Кино имеет дурную привычку расписывать жизни знаменитых людей как партитуры, придавать им железобетонную драматургическую структуру. И только Атеф сумела снять жизнь звезды просто как человеческую жизнь, печальную уже потому, что смерть неизбежна.
Единственная мораль, извлекаемая из фильма, вполне мракобесна: пресловутое «непоротое поколение» не грех бы и выпороть.
Она не стала психопатическим феноменом масскульта, как «Звездные войны». Не шокировала катастрофизмом съемок, как «Апокалипсис сегодня». Не угодила в «проклятые фильмы», освистанные современниками и оцененные потомками. Она — тот самый черный монолит из пролога.
Цзя в мелодраматической форме рассказывает историю о том, что произошло с Китаем в последние два десятилетия — годы китайского «экономического чуда». Возможно, из-за жанровой упаковки «Пепел» и остался в этом году без каннских призов — зато интонация жестокого романса неожиданно приближает его к российскому зрителю
От латиноамериканского искусства все подсознательно ждут секса, насилия и мистического экстаза. Наверное, этот стереотип оскорбителен для самих латиноамериканцев, но тут уж ничего не поделаешь. За последние полчаса фильма Дьегиш эти ожидания оправдает до одури.
«Отель» — фильм, настолько усталый и конспективный, что кажется даже не пятым, а десятым сиквелом несуществующего опуса.
