Не хватает огня, огня. Того самого огня — интеллектуального, сексуального, психоделического,- который «маленькие солдаты» из тусовок 1980-х призывали себе на голову, забыв, «что они бумажные».
Если расовое самосознание и этническое достоинство у экранной Ма хранятся в подсознании, зато в стихийной целостности, то участники ее «банды» воплощают разные их аспекты.
Все в окружающем мире прозрачно, проветрено, хрупко, но надежно: Хон не дробит визуальный ряд, работает с архитектоническими планами-эпизодами.
Отец в завораживающе отвратительных шедеврах на тему мутаций человеческого тела предрекал эру техногенного, ползучего, вязкого апокалипсиса. Сын довольствуется обрезками как пленки с монтажного стола отца, так и его некогда революционных идей.
Сегал пикирует то на одну цель, то на другую, не отбомбившись ни по одной. Он куда-то так дико торопится, что за ним не поспеваешь.
«Удалить историю» — как раз отличное противоядие от высокомерного отношения к лузерам.
«Макдональдсы» ныне функционируют более чем в ста странах на всех континентах. И добровольно перекусить в них можно только разве что в условной Киншасе или на самом глухом берегу турецком. Просто потому, что больше негде.
Происходит удивительное: Линч выходит по ту сторону китча, по ту сторону пошлости, прорывается к зрительскому подсознанию. Вульгарное оказывается прекрасным, подлинным, примитивное — полным глубочайшего экзистенциального смысла.
«Последний министр» — комедия именно о глупости в ее высшей — бюрократической — форме развития.
«Белый, белый день» — тот редчайший случай в современном кино, когда претензии не кажутся претенциозными, метафизика органична, а поиски героем справедливости и скорбь по утраченному раю вызывают не глухое раздражение, а человеческое сочувствие.
Переварить фильм можно, только лишившись памяти о великолепных героях фильма Пола Верхувена, которых Дизель со товарищи имитируют на уровне колхозной самодеятельности. В своем роде уникальный фильм: его идеальный зритель — его же герой, человек без памяти.
Кристен Стюарт эта роль не по росту, не по чувствам. Ее Сиберг — жесткая, необаятельная кукла, старательно исполняющая все сценарные ремарки.
То, что раскрашенный холст, картон и гипс былых времен переведены в цифровой формат, никак не делает «1917» «фильмом будущего», каким его замыслили авторы.
Это был тренд эпохи — напоминание о том, что революции жива, революция возможна. Дух революции пытались убить инквизиторы, фарисеи и книжники, но этого не получилось, и революция все равно возможна.
Народ наверняка оценит фильм Пармас по достоинству: от души отсмеется и быстро забудет. Так ведь шедевра на все времена никто и не обещал.
Эммерих уговаривает поверить в катастрофическую версию событий. Каждый бомбардировщик, пикирующий на японский авианосец, кажется последней надеждой Америки. Каждый солдат — ее последним защитником.
Шик северного нуара в том, что играет он вопреки всем правилам.
Весь фильм строится на ожидании «чего-то страшного». Причем страх нагоняется средствами из арсенала не просто символизма-декаданса, но символизма-декаданса, с запозданием и по мере сил переработанного российской провинцией.
Вуди Аллен пошел ва-банк, доказав, что ради красного словца не пожалеет даже родной город.
Прихотливая матрица фильма — не претенциозный авторский произвол. Велединский (по первой специальности он недаром корабел) выстроил его, рассчитав прочность конструкции, приноровив к прихотям океана, заложив в чертежи свою философскую утопию.
Жанр фильма — визуальный шум наподобие шума, который создает театральная массовка, изображая гул толпы; статисты наперебой твердят: «О чем говорить, если не о чем говорить».
Режиссер, который, очевидно, не любит свою работу, снял кино о воре, так же тяготящемся своим ремеслом: что может быть гармоничнее.
В общем, ни толкового разврата, ни дельного кровопролития у героев не вышло. Зато у авторов случайно получился издевательский приговор собственному фильму.
Нил Маршалл выдает в «Хеллбое» несколько таких эпизодов, после которых патентованному визионеру Терри Гиллиаму остается только удалиться в дом престарелых поэтов.
«Высшее общество» — прикинувшаяся философским опусом калька с распространенного в 1980-1990-х годах поджанра фильма ужасов о гетто будущего, населенных изгоями общества.
