Миру «Дау» присущи контингентность и внутренняя событийность. Совершенно очевидно, что проект вышел далеко за пределы личности своего автора, превратившись в своеобразную ризоматическую структуру, при отсутствии четкой вертикали в организации и вообще какой либо упорядоченности.
В контексте нынешнего фестиваля бэд-трип Феррары-Дефо — одна из самых бодрых картин, несмотря на всю свою сомнамбулическую меланхоличность, в равной степени сторонящаяся и открытой провокации, и компромиссно-конвенционального кинематографа.
В целом, нынешний фильм Перельмана — точно такое же формалиновое творение, берущее за основу плоть ужасающего, но давно уже убитого зверя национал-социализма, достаточно фотогеничного для глянцевой прессы и для того, чтобы прибавить к нему, если не приставку «арт», то хотя бы приставку «поп».
От музыки, как самого «чистого» по форме искусства, в литературу и кино (и в фильм Кристи Пую в частности) пришёл принцип композиционной организации пространства произведения, когда в работе над ним, по крайней мере, на первой стадии, ещё не участвуют слова и их значения.
В «Моем году Сэлинджера» — эдаком миксе «Полночи в Париже», «Стажёра», «Дьявола..» и вообще всех фильмов про карьерный рост — никаких кривляний, двусмысленностей обиняков и экивоков. Только новая искренность и суровый стиль. Наивность и слабодушное умиление.
Гротеск «Номеров» Сенцова — не пародия как критика, но пародия критики. Пытаясь предвосхитить реализацию своего воздействия, произведение терпит неудачу.
Невнятность картины Ларраина немного смущает. Как будто бы не хотелось никому угодить и снять нечто бескомпромиссное, уникальное, идущее поперёк, а получилось, кажется, как всегда — не плохо, но и не вразумительно.
Фильм больше о человеке, чем о человечестве; он располагается исключительно в индивидуальном измерении, не декларирует, а исследует; а ещё напоминает, что порой, если не смеяться, можно сойти с ума.
Название фильма неслучайно латинское, один из центральных мотивов — homo cosmicus, новый гражданин мира, нуждающийся также и в lingua franca, функциональном языке, опять же, для коммуникации с другими.
Сама работа Мейреллиша для Netflix в хорошем смысле этого слова эклектична. Документальные кадры сменяются здесь стилизацией под пленочную съёмку, а медитативные пейзажи из фильмов Терренса Малика — барочными интерьерами и образами популярной культуры.
Кристофу Оноре, так много снимавшему о сексе, Франции и жизни богемы, наконец удалось создать нечто большее, чем просто фильм о французской богеме, занимающейся сексом, даже с учётом того, что при первом приближении зритель ничего сверх этого и не разглядит.
В полуреалистическом фильме Жереми Клапена «Я потеряла своё тело» поэтический образ отсечённой кисти руки становится универсальным: вокруг него центробежной силой вращается все произведение.
В «Дождливом дне…», как и в других фильмах режиссера, люди по-прежнему находят себя в мелких разборках, чтобы уйти от действительно значимых проблем.
Это грандиозное монтажное историческое кино, возрождающее авангардистский дух киноков и документалистскую эстетику Эсфирь Шуб.
Можно было бы допустить, что это кино для подготовленного фестивального зрителя, но готовым к нему быть попросту невозможно. В этом расширении границ дозволенного на экране — и его слабость, и преимущество.
Образность и эстетика «Джокера» не новы. Они повторяют Скорсезе и Кубрика, а ещё Бодлера, Отто Дикса, Люсьена Фрейда и длинный ряд авторов, в том числе не имеющих отношения к кинематографу. Но вынося эту форму на почву комикса, Филлипс делает то, что сделала когда-то лондонская школа в изобразительном искусстве — балансирует на грани реалистического портрета (который он создаёт в соавторстве с одним из лучших современных актёров) и беспредметности.
Правых и виноватых у Баумбака не существует. И хотя в фильме есть противоборство и истерики, истеричности в нем нет. Съёмка на 35 мм плёнку оператора Робби Райна и тёплое, мягкое и субтильное цветовое звучание задают нужный градус.
В кадре высмеивается все, что можно (и даже нельзя, но очень хочется): от современного искусства и псевдонаук до Северной Кореи. Вышеупомянутый комизм на материале трагедии удаётся режиссёру блестящим образом.
Новый фильм Кантемира Балагова — настоящее произведение искусства. Изысканное, балансирующее на опасной грани между прошлым и настоящим, на тончайшей плоскости мгновения — почти хрустального, совсем как фигура главной героини в первых кадрах.
Здесь звучит город — пространство фильма — индустриальным шумом, industrial noise, и разговорами на смеси французского и арабского, английского и французского, franglais, что само по себе является своеобразной ономатопоэзией.
Сериал не блещет новаторскими решениями и будоражащими событиями, однако является настоящей находкой для психоаналитика (как, собственно, и персонажи).
Несмотря на внешнюю оболочку, напоминающую нуарные или даже скорее неонуарные ленты, в «Перри Мейсоне» HBO отсутствует одно из главных достижений итальянского, в частности, неонуара — переход от образа-движения к образу-времени, от линейной последовательности событий и движения нарратива — к внутреннему, объемному миру персонажей.
