Казалось, именно Жак Одьяр, минуя политические клише, способен перевести борьбу этносов и религий в универсальный жанрово-психологический регистр. Но, в отличие от многоцветного «Пророка», «Дипан» вышел одноцветным, и художественная правда так и не родилась.
Тарамаев и Львова, похоже, чуть ли не единственные авторы в новом российском кино, кто видел «Гибель богов» Висконти. И не просто видели, но включили в свой художественный контекст: именно в нем с безусловной поправкой на время работают и режиссеры, и оператор фильма Азиз Жамбакиев, и художник Тимофей Рябушинский.
«Новейший завет» превращает печаль в иронию, а драму — в несколько сладковатую комедию, которая завершается апофеозом всеобщего счастья на планете с легкой женской руки.
Федорченко стал певцом локальных культур, пока еще не до конца раздавленных катком глобализации. В этом воспевании нет пафоса, зато есть ностальгия по утраченному и трогательный трагикомизм.
В результате жесткого монтажа, который пришлось гармонизировать с помощью обильного саундтрека, «Черная месса» производит впечатление дайджеста классического гангстерского фильма, режиссер которого то и дело по-ученически дает Скорсезе.
Высокое и низкое слились в непристойном соитии. Компромисс в определенном возрасте столь же невинен, как суицид: доживите до этих лет, а потом судите.
Не переходя в область гротеска или карикатуры, фильм язвительно высмеивает лицемерие, лежащее в основе уклада, в котором доминируют не столько даже мусульманские догмы, сколько южный и восточный мужской шовинизм.
В фильме нет ни матерной лексики, ни секса — ночное свидание влюбленных показано с целомудрием, достойным советских стандартов студии Горького. Но удивительным образом «14+» — это редкий фильм, в котором не чувствуется фальши и условности в изображении жизни подростков, а пронизывающие его, особенно ближе к финалу, теплота и доброта не оборачиваются патокой.
Ридли Скотт в сцене возвращения «марсианина» на космическое судно дал понять, что ему не чужд опыт «Гравитации», однако новому технологическому роману предпочел традиционный — очень человеческий и очень американский.
Моретти достиг компромисса с жизнью. И не только с личной, но и с общественной — он по-прежнему левак, но без эпатажа и радикализма. Кто-то даже назвал его новый фильм консервативным. За такое в молодости Моретти, недолго думая, пустился бы в драку. Сейчас он де-факто признает расхожую, приписываемую Черчиллю банальность: кто в юности не был революционером, у того нет сердца, кто в зрелости не стал консерватором, у того нет мозгов.
При всей своей вынужденной скромности «Такси» — маленький шедевр и мощное высказывание на тему несвободы
Все же главные достоинства фильма сосредоточены в визуальной плоскости. Что касается персонажей, они довольно стереотипны, а их отношения почти бесконфликтны, хотя реальные события, положенные в основу фильма, давали в этом плане куда большие возможности.
Кажется, в фильме воплощена мечта сталинских идеологов от культуры: тогда говорили о борьбе хорошего с лучшим как единственном конфликте при победившем социализме. Видно, Франция уже достигла этого блаженного состояния. Во всяком случае в картине Берко драматизм возникает исключительно от гормональных нервных срывов.
«Японскую невесту» поставил бельгиец Стефан Либерски. В его режиссуре много обаяния и маленьких достоинств, но в общем он остается на уровне взятой им литературной основы — милой, но не более того беллетристики Нотомб.
Андерссон сумел пройти через эпоху постмодернизма, не поступившись своим авторским началом, но сохранив качества раннего «наивного» кинематографа — эксцентрику, юмор, любовь к пантомиме. Сегодня все это оказывается как нельзя более пригодным для описания постапокалипсиса XXI века — во всяком случае другого языка для этого еще никто не придумал.
Понятно, что тема беженцев и их адаптации болезненна для сегодняшней Франции, пережившей трагедию с нападением на редакцию «Шарли Эбдо», да и для всей Европы тоже. Казалось, именно Жак Одиар, минуя политические клише, способен перевести межэтнические конфликты в универсальный жанровый и психологический регистр. Но, увы, победили дежурные политкорректность и мультикультурность.
«Конец истории» с безнаказанным накоплением капитала и мегаломанией нуворишеских проектов кончился. Инсталляция нашей жизни начала кровоточить. Пришла совсем другая эпоха, кульминацией которой, кто знает, окажется 2017 год. А может, компрессия истории просто станет ее обычным состоянием: вот почему на бескрайних пустырях и просторах фильма Германа мы ощущаем жгучую, мучительную клаустрофобию.
Используя бергмановскую традицию столкновения мужского эгоизма и женских фрустраций, режиссер развивает ее в ироническом аспекте, а сопровождающая все действие игривая музыка Вивальди, исполненная на аккордеоне, доводит жестокую иронию до уровня убийственного сарказма.
И еще «Соль земли» — это история обретения отцом сына и сыном отца. Для Жулиану его знаменитый отец-путешественник всегда был скорее символом, а работа над фильмом позволила ему примкнуть к истокам семьи. Это, кстати, одна из подспудных тем Вима Вендерса — обретение семьи, преодоление одиночества.
Нуар тщится возродиться в этом фильме, как птица феникс из пепла, но сгорает в адском лагерном пламени, оставляя в живых только остроумие сценарной конструкции, изящество и холодноватую элегантность режиссуры. А также магию Нины Хосс: родись она на полвека раньше — снималась бы в оригиналах, а не в копиях и ремейках.
«Да и да» — не просто фильм о любви, а экстатическая поэма: ее реальность располагается по ту сторону добра и зла, в зоне, где не действуют законы притяжения и сохранения энергии.
Поэтому, сколько бы на него ни нападали, сколько бы ни уличали в том, что это инструмент патриотической пропаганды, от Клинта Иствуда не убудет. Это как раз тот патриотизм, которому можно позавидовать: без пафоса и надрыва, без тупости и услужливости, и даже с тем легким оттенком постмодернистской иронии, которую Иствуд впитал еще в молодости, играя ковбоев в итальянских спагетти-вестернах.
В сущности, это кино о том, как люди преодолевают немоту и начинают бороться с системой, о том, как племя, разобщенное коррупцией и нетерпимостью, превращается в народ, состоящий из свободных личностей.
Когда недостатков и претензий прямо противоположного свойства накапливается слишком много, становится ясно, что перед нами крупное произведение, выламывающееся из канонических рамок.
