Фридкин же фиксирует, что в эти дни он все еще был здесь, что не оставил кино даже в инвалидном кресле, что, даже иссякая физически, он не растерял силы духа. Финальный монолог Гринвальда — будто завещание самого Фридкина, проявление неуступчивого характера, сдержанное обещание, когда-то данное себе, не меняться.