По случаю Дня всех влюбленных пересматриваем любимую поколениями сказку о современной Золушке, покорившей богатого принца. Но так ли романтична история о том, что во всем на свете, включая любовь, главное — это правильно составленный контракт? Бонус: на этой же странице выложен новый ролик из канала «Кинопоиск Экстра» о том, как мы могли потерять «Красотку».
Павел Пугачев
Кинокритик, редактор сайта журнала «Сеанс»
«Самое главное — это деньги»
Еле вырвавшись с душной вечеринки, акула бизнеса Эдвард Льюис (Ричард Гир) на своем спорткаре мчит по погруженному в вечерний смог Лос-Анджелесу и снимает девушку на Голливудском бульваре. В эту девушку по имени Вивиан (Джулия Робертс) трудно не влюбиться: и шутит смешно, и водит лихо, а также обладает длинными ногами, умными и хитрыми глазами, лучезарной улыбкой и, кажется, добрым сердцем. Без всякого интима (ну, до определенного момента) Эдвард продлевает с ней общение на час, два, три и так далее, а наутро предлагает провести всю неделю с ним. Мол, пока он в городе по делам, ему нужна спутница для посещения культурных мероприятий и ужинов. Три тысячи долларов за шесть дней — неплохая цена сделки! Но что-то в этом плане пойдет не так, и эскорт-услуги перерастут в большую любовь, новую версию «Золушки» в мире победившего капитализма.
Уже снята «Уолл-стрит», еще не дописан «Американский психопат». Между ними и выходит «Красотка».
То был период сбора урожая так называемой рейганомики — названной в честь президента Рейгана экономической политики, построенной на том, что государство не вмешивалось в экономику, снижало налоги и кредитные ставки. К чему привела подобная политика спустя годы, подробно и красочно рассказывал Адам Маккей в своей «Игре на понижение», но определенные последствия рейганомики были заметны уже в конце 1980-х: бедные становились еще беднее, богатые — богаче, но в этот раз процесс происходил на сверхскоростях. Фигура яппи, молодого профессионала в дорогом костюме, возникшая в начале десятилетия, на его излете стала вызывать вопросы (см. того же «Американского психопата»), как и экономическая модель, при которой главным становится не производство товара и получение прибыли от его продажи, а торговля ценными бумагами, фьючерсами и прочая перепродажа денег.
Почему все это так важно? Потому что «Красотка» — это не только про любовь, но и про деньги. Об этом говорит первая реплика фильма: «Кто бы что ни говорил, самое главное — это деньги». О деньгах думал и начинающий сценарист Дж. Ф. Лоутон, отметившийся на тот момент только одним проектом — написанной и им же самим поставленной треш-комедией «Женщины-каннибалы в смертельных джунглях авокадо». На участие в сценарной лаборатории фестиваля «Сандэнс» (примерно в то же время там стартовала карьера Квентина Тарантино) он отправился с заявкой печальной мелодрамы, вдохновленной одновременно фильмом «Уолл-стрит» и мифом о Пигмалионе (скульпторе, влюбившемся в собственное творение).
От сатиры к ромкому
Сценарий, озаглавленный «Три тысячи» (снова деньги!), был довольно далек от выросшей из него «Красотки». Хотя бы потому, что это была точно не романтическая комедия. Главная героиня принимала предложение щедрого богача и на протяжении всего фильма боролась с собственной наркозависимостью (запрет на употребление наркотиков — то немногое, что осталось от этой линии в итоговом фильме), а также скрывалась от жадного сутенера. Совсем другим был и финал: Вивиан уходила от прекрасного принца и, прихватив положенные ей 3000 долларов, уезжала вместе с подругой по (секс-)работе в Диснейленд.
Есть какая-то злая ирония в том, что этот злой и мрачный текст оценили именно редакторы и продюсеры Touchstone Pictures, дочерней компании Disney.
Лоутон легко согласился переделать его в ромком и присочинил счастливый финал любовной истории, на что, к своему удивлению, получил еще большее количество правок: «Мне сказали, что я слишком сильно его облегчил». Проект курировала Лора Зискин, которую тронуло, насколько реалистично и, если угодно, цинично сказочный сюжет вписан в окружающую реальность. Именно Зискин внесла много важных правок в сценарий, например дописала финальную фразу героини Робертс: «И она спасла его в ответ».
В любом случае, это не история про «уничтожение авторского замысла». И финальным драфтом сценария, и получившимся фильмом Лоутон оказался доволен. Еще бы, ведь после того, как «Красотка» несколько месяцев держалась на первых строчках бокс-офиса, он продал за миллион долларов другой свой сценарий — «Дредноут», ставший другим суперхитом начала 1990-х, боевиком «В осаде».
Романтика развитого капитализма
История «Красотки» сама кажется сказкой: всенародная любовь и культовый статус, сборы в полмиллиарда долларов, удивительная стойкость в прокате (согнать с первого места ее смогло только «Привидение» Джерри Цукера), спасение буксующей в то время карьеры Ричарда Гира, рождение звезды Джулии Робертс, окончательный (справедливости ради начатый еще с картины «Когда Гарри встретил Салли») выход ромкома из нишевого сегмента в приоритетный для Голливуда жанр наравне с боевиками, фильмами-катастрофами и комедиями (такое положение длилось целое десятилетие).
Но это был и проблемный проект. Фабула фильма воспринималась как определенно токсичная для экранного образа актеров, от проекта шарахались Мишель Пфайффер и Аль Пачино, Мег Райан и Дэниэл Дэй-Льюис, Молли Рингуолд и Дензел Вашингтон, Дэрил Ханна и Кристофер Рив да и многие другие тогдашние звезды экрана и их агенты. Бюджет и без того рискового проекта во время съемок вырос на треть — спасибо переписываниям сценария прямо на площадке. Пожалуй, единственный, у кого не было никаких сомнений насчет фильма, — это режиссер Гэрри Маршалл, поставивший к тому моменту несколько добротных эксцентрических комедий (например, невероятно любимый в нашей стране «За бортом»), а после ставший одним из тех авторов, с кем навеки будет ассоциироваться слово «ромком».
Маршалл сразу понял, что имеет дело со сказкой в самом классическом ее понимании. Со сказкой, которая не отводит глаз от грязи мира, а напротив, готовит юного слушателя ко всем ужасам будущей жизни, где покупателя без золотой кредитки обхамят даже в элитном бутике. Жизни, где без заступника с женщиной могут делать все что угодно. Жизни, где большие деньги зарабатываются не столько трудом, сколько грязью, обманом и манипуляциями. Жизни, где продается и покупается вообще все — главное, сойтись на выгодных условиях и придерживаться договоренностей.
Если прежние ромкомы либо создавали какую-то свою альтернативную реальность, либо показывали идеальный любовный сценарий, то «Красотка» работает с тем материалом, что способна дать экономика развитого капитализма, сравнивая по всем марксистским заветам буржуазный брак с проституцией. Это кино примиряет зрителя с определенным положением вещей. Не оспаривает, а осмысляет и утверждает норму. Мол, да, жизнь устроена как-то так, попробуйте найти в этом свои плюсы.
Почему первоначально «Красотка» называлась «3000»? Из-за чего Мег Райан и Мишель Пфайффер отказались от роли Вивиан? Чего стоило Джулии Робертс уговорить Ричарда Гира сыграть с ней дуэтом? YouTube-канал «Кинопоиск Экстра» разбирается, как появилась голливудская сказка «Красотка» и почему она чудом не стала мрачной социальной драмой с печальным финалом.
Секс, шопинг и преображение как традиционные ценности
«У нас много общего, Вивиан, мы оба имеем людей ради денег», — говорит человек, купивший и раздербанивший на куски бизнес родного отца. Деловой хватке и хладнокровию героя Ричарда Гира позавидовал бы Гордон Гекко! Но «Красотка» — это и еще история превращения мужчины в человека, жуликоватого продавца воздушных замков в респектабельного и принципиального предпринимателя. Сказка ли это? Да не то чтобы… Персонаж Гира не претерпевает необратимой нравственной трансформации, просто на секунду дьявол в нем дает слабину, и герой начинает сомневаться в себе и своих поступках, учится эмпатии и не без удивления узнает, что для построения долговременных отношений нужно дать партнеру больше, чем просто доступ к своей кредитке.
Из таких сценарных вводных мог бы получиться самый циничный фильм на свете — так бы оно и было, не возьмись за «Красотку» добряк и эксцентрик (редкое вообще сочетание) Гэрри Маршалл.
Режиссер сумел завернуть горькое медикаментозное средство в настолько прочную и сладкую оболочку, что можно и в жизнь не заметить подвоха.
Маршалл возвращает ромком к истокам — скрюболлу, то есть к эксцентричной подаче, установившейся в кино с 1920-х, к актерской пластике (Робертс строит роль на жестикуляции, нервной улыбке и движениях бровей) — и выводит секс за рамку кадра, как будто оглядываясь на кодекс Хейса. При всей провокационности сюжета «Красотка» — очень пуританский фильм; ее визуальная скромность сильнейшим образом контрастирует с трендами голливудского кино рубежа 1980–90-х, относившегося к показу тела со страстью школьника, дорвавшегося до спрятанных на дальней полке родительских видеокассет (упомянем только серию эротических триллеров, породивших в итоге «Основной инстинкт»). «Красотка» же хоть и дразнит, но соблюдет все приличия. Человека здесь делает человеком умение контролировать собственные страсти, будь то секс, жажда денег и даже любовь. В конце концов, это фильм, где секс-работница не целуется в губы, а яппи не терпит кокаина в доме.
Поверить в эту историю было бы невозможно, если бы не талант актеров. Ричард Гир и Джулия Робертс создали один из самых запоминающихся кинодуэтов своей эпохи, отсылающий в том числе и к тем самым скрюболлам: на их месте легко можно представить Кэри Гранта и Кэтрин Хепберн; это, по сути, тот же дуэт невротичного и будто бы все время зажатого мужчины и экспрессивной девицы, свалившейся ему на голову, проверяющей на прочность окружающий мир и влюбляющей в себя каждого встречного. Историк кино Дэвид Томсон писал, что «Красотка» — это «фильм о трех столпах американской мечты: сексе, шопинге и преображении», так что можно считать, что Гэрри Маршалл обращается прямо-таки к скрепам Америки.
Как оно часто и бывает: за революцией тут кроется возвращение к истокам. Современное кино на сегодняшнем материале, но структурно и жанрово отсылающее к железобетонной классике, — что в этом плохого? «Красотка» дарит смех, радость узнавания, утешение и надежду на то, что даже если в таком мире может быть искренняя любовь, то всё не зря.
