На стриминг-платформе ИВИ вышел сериал об убийствах в карельском городе, снятый Адильханом Ержановым, казахстанским артхаусным режиссером из венецианской обоймы. Зрелище это крайне странное. Здесь, как говорится, своя атмосфера.
Василий Корецкий
Кинокритик, старший редактор Кинопоиска
В заснеженной карельской Костомукше живет себе хороший следователь Женя Рудин (Артем Быстров). Когда-то Женя спас жену и сына своего лучшего друга, хирурга Сергея (Даниил Воробьев), от него самого, пьющего «домашнего боксера». Прошло 7 лет. Спасенные и спаситель живут новой крепкой семьей, на пороге квартиры которой вдруг появляется зашившийся Сергей. Рудин ревнует, но сюжетную линию любовного треугольника резко обрывает убийство его жены: она найдена в машине совершенно голой и замерзшей до смерти. Экспертиза показывает, что женщина была убита; злодей парализовал ее инъекцией и оставил умирать. Впрочем, личность убийцы Морозильника — такое прозвище ему дадут в Костомукше — нам сообщат почти сразу: это отмороженный паренек Митя (Владимир Канухин), работающий в похоронном бюро и живущий в мрачной квартире со странной сестрой в инвалидном кресле (Виктория Агалакова). Та очень любит смотреть, как замерзают люди, и вечерами, сидя в жарко натопленной гостиной, они включают леденящий снафф. И так все семь серий: сходящий с ума от горя Рудин и его напарница (Лена Тронина, чье вечно неподвижное лицо делает ее идеальным клоном аутичной Саги Норен) пытаются найти серийного убийцу, который особенно не прячется.
Строго говоря, «Замерзшие» — это полная продюсерская катастрофа. В сюжете, заплутавшем в приполярных снегах, не понятно вообще ничего: мы с самого начала знаем, кто убийца, поэтому детективная интрига тут полностью отсутствует. Диалоги все время сбиваются на многословное нечленораздельное бурчание; примерно с пятой серии начинает казаться, что сценария у «Замерзших» не было совсем, а закрывающие титры — странная шутка. Герои представляются бумажными фигурками, вклеенными в цифровой задник. В целом попытка использовать очень специфическое видение Адильхана Ержанова для русификации сканди-нуара провалена: свойственный режиссеру абсурдизм оказывается настолько вирулентным, что разъедает жанр не то что до кости, а полностью, превращая его в студень.
И в то же время «Замерзшие» — это безусловный триумф Ержанова: мало кому из режиссеров-авторов удается так стойко сопротивляться коммерческому формату, вроде бы выполняя все его требования и при этом полностью подчиняя кино собственной логике. Все фильмы этого самобытного казахстанского режиссера сильно стилизованы под наивное кино. Этот эффект достигается сочетанием непрофессиональных актеров (даже работая с профессионалами, Ержанов добивается специфического ощущения не-игры), статичной камеры и общих планов (представьте себе фильмы Такеши Китано) и фронтальной композиции. Часто сцены у Ержанова не имеют глубины, актеры располагаются примерно в одной плоскости, а пустынный ландшафт степи или пустые стены казенных учреждений служат им как бы задником. Важным элементом поэтики этих фильмов становится работа художника-постановщика: Ержанов всегда работает с гениальным Ермеком Утегеновым, умеющим минимальными средствами превратить постсоветский быт в комикс. Утегенов обычно размечает кадр несколькими яркими деталями, проводит выбранную цветовую гамму через весь фильм и обожает детали-пасхалки вроде странных постеров или выкрашенных в нетипичный цвет предметов (в «Замерзших» этот стиль удачно воспроизводят другие художники — Ирина Гражданкина и Мария Швачкина).
Все фильмы Ержанова посвящены примерно одной и той же проблематике — кафкианскому бюрократическому абсурду, помноженному на типично азиатскую проблему «вековых традиций», давно переродившихся в коррупцию и мракобесие, затягивающее все живое в омут темного безвременья. Ощущение трясины, заколдованного круга подчеркивается у Ержанова неизменным местом действия всех сюжетов — это вымышленный аул Каратас, из фильма в фильм переживающий все новые катастрофы, от эпидемии до захвата заложников.
В «Замерзших» Ержанов отправляется на российский Север, чтобы тут же выстроить там ровно такой же городок из казахского ночного кошмара. Костомукша на экране не имеет ничего общего с реальной: она похожа на странный бетонный росчерк между сопок (отсутствующих в настоящем городе К.), над которым завис неподвижный перламутр северного сияния. Точно так же далек от реального быт экранной Костомукши: тут пользуются давно списанными дисковыми электросчетчиками и огнеопасными рефлекторами, в ходу кассетные диктофоны (и одновременно видеорегистраторы и тепловизоры), следаки носят пуховики Stone Island, а их квартиры обставлены со всей неброской роскошью скандинавского минимализма. Разгадка проста: действие «Замерзших» происходит не в российской глубинке, а в параллельной реальности воспаленного сознания Рудина, впавшего в глубокую паранойю. Здесь не то что счетчики другие, тут даже в фильмах Хичкока вместо Джеймса Стюарта снимается какой-то двойник Дмитрия Быкова (поддельные постеры «Головокружения» и «Леди исчезает» украшают различные общественные места альтернативной Костомукши).
Приняв это как отправную точку, зритель уже не будет удивлен ничему. Ни тому, что действе подчинено не столько нарративной, сколько визуальной логике сочетания кетчупа и горчицы (эта фастфуд-рифма есть не только на столах, но и в интерьерах и одежде героев: Рудин и убийца носят пуховики соответствующих цветов, что как бы намекает на их внутреннее сродство). Их не будет раздражать то, что диалоги героев вдруг вязнут в липкой бесконечности повторения (ближайший аналог — фильмы Муратовой, где речь актеров тоже ходит по кругу и словно сочиняется ими на ходу). Кадр переполнен сюрреалистическими, сновидческими, хлесткими деталями: поехавший головой следователь носит дурацкие солнцезащитные очки погибшей жены, сходящий с ума хирург вдруг берет гитару и начинает петь Цоя вместе с волонтерами, собравшимися на поиски очередной жертвы киллера, дома у которого высятся белые параллелепипеды аж трех холодильников.
Реальность замерзает и крошится, время идет по кругу, следствие превращается в причину, а она — в череду абсурдных неловкостей. Режиссер упражняется в небанальных решениях во всем — от съемки обычного разговора до постельной сцены (в пуховиках). Выдержать это путешествие в мир скорби, линчевской крипоты и советского бетонного брутализма смогут немногие. Но стойкие будут вознаграждены удовольствием от понимания чистой киноформы, свободной от пережитков литературщины и способной возвыситься над прозой жизни, одновременно показав ее самую суть. «Замерзшие» определенно не станут народным хитом, но они обречены на культовый статус, подобно первому сезону «Улиц разбитых фонарей», «Нелегалу» Бориса Фрумина или «Внутри Лапенко».
