Назойливый звонок телефонного аппарата в обычный день недели бросает Артура Хамильтона (Джон Рэндольф) в натуральный холодный пот. Как? Не так давно умерший и горячо любимый друг по ту сторону провода! Быть такого не может, ибо больше похоже на чей-то неприличный розыгрыш. Другое дело, что тот мужчина с до боли знакомым голосом называет верно все отличительные особенности дружбы этих двух некогда ребят, к которым, как и обычно, слишком быстро подкралась не то, чтобы зрелость, а старость самая настоящая. Артур, мол, дружище, что тебе ещё ждать в нынешнем облике, в этой жизни? Ты, говорит, и так уже давно успешный человек, банкир, у тебя всё есть, дочь взрослая выпорхнула из гнёздышка, а с женой больше нет общих тем, воспользуйся услугами компании, которую я тебе от всей души сейчас посоветую…
Этот триллер с небольшими элементами фантастики Джона Франкенхаймера можно смело назвать настоящим образчиком американской новой волны. Фильм, выполненный в соответствующем меланхоличном и даже депрессивном настроении, рваным и где-то нарочито неаккуратным, а скорее резким монтажом, крупными планами, наведёнными временами откуда-то исподтишка прямо в лицо задействованных лиц. Да и необходимо отметить, что сам по себе фильм «Вторые», очень уверенный в своих посылах и заявлениях, будто бы смотришь не голливудский фильм, а скажем французский авторский. Основное, что здесь читается между строк – это насмешка и даже осквернение розовой американской мечты, что является идеей фикс как для коренных жителей США, так и для многих приезжих, грезящих о чем-то неосязаемом, что должно в итоге отозваться чуть ли не сладостным вкусом в их ртах.
…А посоветовал некогда пропавший друг Рэндольфа организацию, которая занимается перезапуском жизней, как бы предоставляя второй шанс, если уж с первым всё стало вполне себе ясно. Тебя с помощью подставного тела натурально хоронят, для всех ты мёртв, тебя вовсю оплакивают, по тебе скорбят, пока ты сам, а точнее твоё лицо и тело подвергаются хирургической обработке. По итогу: новое имя, новая родословная, новое лицо, новое тело, внешний облик твой свеж и светел (да только органы и сердце всё такие же стареющие), хорошим таким бонусом свежеиспеченная жизнь с интересной профессией (Артур, к примеру, уже не банкир, а модный художник с настоящим образованием в престижных учебных заведениях), да ещё и с наружностью сердцееда Рока Хадсона. Что ещё можно пожелать?
Да вот только все ведь помнят, что от себя не уйдёшь? Всё верно, душа осталась прежняя, сердце то же, как уже упоминалось выше. Будь ты хоть Рок Хадсон, хоть Ален Делон, хоть Бред Питт, а неудовлетворённость от происходящего и въевшаяся в самую суть вещей тоска останется при тебе. Да, поначалу этот так называемый «ребут» поманит своей новизной и блестящей оболочкой, но спустя время ты, как и Артур Хамильтон, станешь искать родственную душу в виде таких же «перезапущенных», а затем ты осознаешь, что и здесь всё ясно. Что дальше? Конечно же, эффект наркотической зависимости, и этой дозы, а читай жизни, окажется тоже мало, подавайте следующую! Но и здесь не всё так просто, эта организация не «мать Тереза», за всё необходимо платить.
Просматривая эту картину Франкенхаймера, становится понятно, откуда росли ноги у современных «Вечного сияния чистого разума» Мишеля Гондри, «Господина Никто» Жако ван Дормеля или «Ванильного неба» Кэмерона Кроу, да и, судя по всему, Даррен Аронофски и вовсе фанат операторской работы Джеймса Вонг Хау, благодаря которому «Seconds» выглядит настолько напряжённым и нервным фильмом, что постепенно зритель способен уловить это настроение и ощущать себя словно бы на иголках. Помимо всего эта лента ещё и очень философская, ведь важно помнить, что человеку дана одна жизнь, и делать её комфортной – задача именно его самого, а не каких-то специализированных организаций, загоняющих тебя в поглощающую долговую кабалу.
По аналогии с магазинами вторичной одежды можно было бы назвать фильм Secondary Life – «Вторичная жизнь». Мы живем в эпоху самокопирующихся копий, давно забывших об оригинале. Мы единички и нули в мире, где все необходимое печатается на 3D-ксероксе или генетическом конвейере. В обществе потребления все маркируется как бывшее в употреблении (секонд-хенд) или как единожды употребляемое (эксклюзив). В действительности и то, и другое функционирует в одной потребительской Сансаре.
Об этом никуда не едущем колесе и сизифовом проклятии человеческой спицы рассказывает фильм Франкенхаймера. В духе монтипайтоновского скетча про бухгалтера, решившего переменить судьбу банкир Артур тоже пытается сбросить с себя ярмо профессии, жизни, прожитой «не хуже других», «успешно», «богато», «комфортно» – то есть совершенно бездарно. В кафкианской истории о загадочной конторе, дающей второй шанс за наличный расчет, все пугающе и тревожно. По-фрейдовски проговаривается одна из маскирующих вывесок загадочной фирмы: «Честный Арни. Торговля подержанным мясом». Конечно, Артур тоже окажется подержанной тушей, донором органов, циферкой в чьем-то бухгалтерском отчете… Но пока старый и усталый Артур превращается в спортивного красавца Тони – по принципу компенсации банкир волшебно трансформируется в художника (благо, есть картины написанные кем-то впрок). Думается, что почти каждый заштатный экономист мечтает стать авангардным живописцем, спортсменом, киноактером... Но всякий раз мешают: друзья и родственники, работа, «порядок вещей». Или, еще точнее: трусость, конформизм, творческая импотенция, толстый живот и т.п.
Кстати, то, что фильм родом из шестидесятых, тоже очень важно для понимания сюжета. Именно в это время общество престижного потребления получило второй исторический шанс. Как страшный сон прошел период маккартизма, Карибский кризис, увертюра холодной войны Запада и Востока… Серия контркультурных, политических, сексуальных и эстетических революций прокатилась в несколько волн по всей планете. Казалось, что «Парижский май» 68-го или Вудсток 69-го – только начало. В действительности шанс уже был упущен, вновь не хватило: политической воли и организации, серьезной критики и рефлексии, последовательных коллективных действий...
Страдания без цели и боли банкира Артура – симптоматичное ощущение представителя среднего класса шестидесятых, поколения, равнявшегося на рекламных Джонсонов, привыкшее в жизни и мысли в кредит. Худшее, что можно сделать для облегчения этой фрустрации – обратиться к «специалистам»: различным мозгоправам и тренерам «личностного роста», обещающего результат уже после первого применения дорого эксклюзивного средства. Именно это и делает Артур – меняет место, декорации, внешность, визитную карточку, как в программе защиты свидетелей. Но фактически Артур-Тони – это просто мертвец в отпуске, молодящийся старик, который может обмануть зеркало, но не самого себя. Впрочем, и свежевстреченную девушку он тоже не обманет – в момент не слишком порывистой страсти она называет Тони «грязным старикашкой». Ближе к концу истории вдова-жена скажет еще точнее: «Артур умер задолго до того, как оказался в этом отеле».
Метаморфоза обмена жизнями оказалась возможной именно потому, что отчужденный от близких, от дома и работы, от собственных желаний и талантов Артур был с самого начала лишь человеческой оболочкой. Настоящее отчуждение – это не продукт эксплуатации труда, не картинка из учебника истории. Это невидимая граница, разделяющая самых близких людей, и еще ограничитель внутри тебя самого, всякий раз предупреждающий тебя от рискованного поступка, творческого акта, решительного объяснения, нового жизненного интереса…
В первом случае, стоит обратить внимание на поцелуи без любви Артура и его жены, а потом Тони и его любовницы. Мы видим также в доме Артура раздельные супружеские кровати, догадываемся, что дети живут отдельно и совершенно не нуждаются в родителях – признаки прогрессирующего отстранения, камуфлируемые атмосферой домашнего комфорта. В «альтернативной» жизни Тони этих спрятанных границ еще больше: его новые увлечения, любовь, творчество – все чистая симуляция. В действительности Тони связан по рукам и ногам, и его компенсационная «самореализация» в качестве художника никого не обманывает. Можно купить чужие картины и организовать выставку, но с талантом этот номер не пройдет. В результате другая жизнь Артура, несмотря на радикальную медицинскую и социальную трансформацию – это та же самая жизнь, построенная на самообмане и угасающей инерции. Судьбы героев связываются неразрывной лентой Мебиуса. Второй шанс остается вторичным, сетевой маркетинг по продаже Secondary Life оказывается грандиозным мошенничеством.
Но фатальная невозможность изменить жизнь, ничего по существу не меняя – это, так сказать, философская сторона дела. В работе анонимной конторы, ворочающей большими деньгами, не до философских сентенций. Поэтому в технологии продажи альтернативной мечты есть конкретный механизм мошенничества. Предоставляя клиенту выбор: стать, например, теннисистом или художником, Артуру предъявляется улика из сферы бессознательного. Якобы, находясь в состоянии гипноза, он проговорился о намерении стать художником. При этом, намного раньше, при первом визите в контору Артура просили назваться Уилсоном. Несомненно, что художник Уилсон – это просто свободная вакансия, которую безальтернативно получает клиент. Таким образом, подмена декораций или даже тела – это отвлекающий прием от главного надувательства: продажи чужой мечты. Как говорит Делёз, если ты оказался в мечте другого, значит тебя поимели.
Именно на этом впаривании клиентам чужих желаний (принадлежащих обычно рекламодателям, идеологам, «лидерам мнений» и т.п.) построено функционировании общества потребления, и как его метафоры – кафкианской конторы по продаже подержанных тел. Аверс и реверс фальсифицированного выбора (банкир/художник) представляют собой одинаково безнадежные попытки убежать от неизбывной фрустрации или депрессии субъекта общества потребления. Между тем, депрессия, которой массово страдает и молодежь – это настоящая болезнь нашего века, обусловленная системным сбоем ценностных координат. Когда то, к чему ты всегда стремился (карьера, богатство, миллионы «лайков» и т.п.) оказывается пустышкой, тебя настигает девятый вал неврозов и фрустраций. Когда в общей гонке за успехом, на первых этапах «пошаговой самореализации» времени на рефлексию нет, ситуация терпима. Но для Артура из «Вторичных», сосредоточенность на своих мыслях и ощущениях гибельна, поскольку он прекрасно понимает, что проживает чужую жизнь. Индекс Доу-Джонса может расти или падать, квартальные показатели опережать или отставать от плановых, но существование в роли единички и нолика, в качестве «человекочаса» или «физического лица» несомненно унизительно.
Невыносимая жуть финала картины воспринимается как таковая лишь в силу нашего внутреннего резонанса. Это обычный синдром экзистенциальной тревоги уже переваренных обществом потребления субъектов. Когда-то, в далеком детстве, мечтается стать космонавтом, писателем, художником… Но люди вынужденно становятся бухгалтерами, банкирами, адвокатами, а иногда, в силу особой необходимости: ассенизаторами, полицейскими, исполнителями наказаний… Как происходит эта удивительная подмена личной фантазии? Какая жестокая социальная логика переделывает внутренний мир человека и приводит его в полное соответствие с рыночной эффективностью и политической конъюнктурой? Можно ли убежать от принудительной переделки? Какие желания принадлежат мне, а какие инженерам и операторам систем, которые Делез и Гваттари называют «машинами желания»?
Кажется, еще Оскар Уайльд советовал человечеству быть поосторожнее со своими желаниями – а то вдруг сбудутся. О том же рассказывал и модный современный философ Славой Жижек на примере этой самой картины. Да, ничто не ново под луной и все, что говорят современные мудрецы, было сказано давным-давно и лучше.
Герой «Вторых» совету, как водится, не внял и поэтому картина получилась крайне грустная. Выражение лица уставшего пожилого человека, решившегося на операцию, просто-таки удручает: это выражение смертной тоски и полнейшего смирения с судьбой. При том, что это успешный банкир и «счастливый» семьянин. Вот чего еще человеку нужно? А просто дело в том, что услуги по смене личности очень дороги, поэтому их могут себе позволить только очень богатые люди. Так весь средний класс целиком остался за бортом, а сценаристы попали в свою собственную ловушку. Вроде бы очень хочется сопереживать персонажу, но не совсем понятно - сопереживать чему именно.
Виноградная оргия «перерожденных» героев в середине фильма очень похожа на тусовку хиппи. Что неудивительно, ведь «Вторые» сняты в шестидесятые. Википедия говорит, что началом движения хиппи считается 1965 год, но первые ласточки, естественно, летали по Америке и раньше, так что, «Вторые» просто попали в струю. Правда, фильму это не помогло и в свое время его мало кто оценил. Но потом, со временем, картина породила маленький такой культ.
Формально она очень интересна и даже экспериментальна местами, особенно в первой половине, но не представляет собой безупречно цельное произведение, распадаясь на несколько частей, которые заметно различаются стилистически и по настроению. Диалоги часто довольно непритязательны и драматические коллизии упрощены в угоду сайфаю, который не требует достоевских нюансов и толстовских глубин. Новая жизнь главного героя показана всего парой сцен. Но «Вторых» все равно стоит смотреть, как необычный синефильский эксперимент с формой и как картину с большим, хотя и не до конца реализованным, сюжетным потенциалом. Фильм перекликается с такими произведениями, как «Шоковый коридор» Сэмюэла Фуллера, «Кома» Майкла Крайтона, «Степной волк» Гессе (и, в меньшей степени, его странная экранизация) и даже «Тринадцать» Гелы Баблуани. Кто-то углядел влияние этой картины и на Дэвида Линча. Если вышеперечисленные произведения и личности вам интересны, то «Вторых» определенно стоит смотреть.
В наше параноидальное время этот необычный фильм, как и его герой, тоже заслуживает второй жизни. Я так вообще не сомневаюсь, что рано или поздно нас ждет римейк, который, надеюсь, не опошлит изначальную, очень гуманистическую и вполне даже трогательную идею.
«Не думай о секундах свысока, наступит время – сам поймешь, наверное…»
У каждого человека есть мечта. Счастливчик тот, у кого она становится частью жизни, освещая дорогу как путеводная звезда. Не станет новым откровением мысль о том, что люди порой начинают сомневаться в некогда заветной цели. Тогда мечту прячут где-то на задворках памяти, в потайном кармашке души. С течением времени она меркнет, исчезает, заглушаясь некими бытовыми хлопотами. Человек устроен так, что достигая успеха в одном, он ощущает дефицит в другом. То, что не осуществилось, гложет его, вновь становясь смыслом существования. У сильных мира сего, обладающих властью, положением и богатством, нет-нет да и возникает желание сбежать от нескончаемых котировок валют, статистических расчетов или депозитных процентов. Можно, конечно, подыскать подходящее хобби. Но что делать тем, кому хочется враз бросить все: изменить внешность, взять другое имя, исчезнуть для всех, начав совершенно новую жизнь? Вот и герой нашего повествования Артур Гамильтон - успешный банкир в возрасте – изнывает от скуки. Жизнь в браке уже давно нельзя назвать семейной идиллией: жена отдалилась, а дочь после замужества практически не навещает родителей. От прежних увлечений остались разве что спортивные трофеи на комоде да пожелтевшие фотографии в альбоме. Лишь рисунки в гараже напоминают о том, что Артур некогда мечтал стать живописцем. Странный и тревожный звонок помогает открыть глаза: шанс начать все заново есть. Гамильтон навсегда исчезнет, возродившись с новым именем, новым лицом, – успешный, молодой, знаменитый и самое главное – свободный.
Придти к осознанию того, что же на самом деле происходит с персонажем фильма «Вторые», не так-то просто: режиссер Джон Франкенхаймер основательно нагнетает атмосферу «зашифрованными мистическими ассоциациями и непроясненными загадками». Главный персонаж все больше становится похож на профессора Фауста. Тревожная музыка, играющая на нервах, словно смычком по оголенным проводам, сопровождает визуальный ряд, полный эффектных ракурсов, собранных воедино монтажной свистопляской. Порой кажется, что режиссер работает уж как-то нервно: множество склеек, быстрый разгон, мгновенное торможение. Но затем непроизвольно срабатывает эффект присутствия, мастерски задействованный Франкенхаймером. Съемка, позволяющая нам словно наблюдать сквозь дверной глазок, подтверждает подозрение о том, что по ту сторону экрана сейчас захлопнется мефистофелевская ловушка. Одна только сцена с погружением в сон главного героя после дозы некоего наркотического средства, может развить паранойю. Кажется, что лицо банкира снято со всех возможных ракурсов, быстро перетасованных в произвольном порядке. Мир «второго шанса» состоит из обсуждения будущей легенды, подбора профессии, любимых занятий. Все фиксируют скрытые камеры, упрятанные в обивку микрофоны, и Артур – это одновременно и клиент, и жертва. Вопрос лишь в том, будет ли клиент прав или будет мертв. Но вскоре ход ленты начинает носить более спокойный характер. После дикой по натуралистичности сцены пластической операции, позволяющей зрителю ощутить себя ассистентом хирурга, подающим скальпель и зашивающим раны, наступают прогулки у моря по песчаному берегу в компании очаровательной блондинки. Яркий свет бестеневых ламп над головами людей в белых масках, хладнокровно рассекающих ушные и носовые хрящи, сменяется общими планами набережных и демонстрацией полотен в мастерской художника. Фильм-перевертыш с некой политической подоплекой, в угоду времени раскрывающий существование могущественных тайных корпораций, отпускает в свободное плавание суденышко, заселенное теориями заговоров и нечестными играми больших политиков и бизнесменов.
Теперь перед нами скорее драма простого человека, вырвавшегося из плена забот, но не испытывающего полного счастья от всей этой красоты по-американски. Сложно сказать, хотел ли проговорить что-то режиссер об индивидуальности каждого человека или показать, куда приводят мечты, но зерна сомнений он роняет в землю обильно и с размахом: мы, сидя у экранов, невольно задумываемся о правильности выбора героя. Можно ли убежать от самого себя? Поначалу фантасмагория, приключившаяся с Артуром, интригует. Ведь план, очень схожий с тем, который некогда задумал Том Рипли, работники корпорации привели в исполнение идеально. Артур, по сути, стал пустым сосудом, наполняемым «по ситуации». Из стареющего неброского человечка в сереньком костюме он превратился в пышущего здоровьем красавца-живописца, пользующимся популярностью в обществе. Франкенхаймер верен себе: темп фильма вскоре вновь меняется, вовлекая героя в дикую оргию на празднике вина. Ручные камеры словно отданы в руки упивающимся вином и счастьем хиппи: мужчины и женщины беззастенчиво сбрасывают одежды и прыгают в большую бадью с виноградом, приплясывая и обливая друг друга соком, брызжущем из спелых ягод. Кружась и подскакивая, оптика в бликах заката запечатлевает счастливое лицо героя, перемазанное виноградным жмыхом, груди истерически смеющихся женщин, спутанные волосы, обильно политые молодым вином. Дикие пляски напоминают античную вакханалию. Тем внезапней «похмелье», поджидающее зрителя за углом рассказываемой истории. Лента пропускает зрителя полтора часа кряду сквозь параноидальные тиски бездушной машины по перерождению банкиров в плейбоев и наоборот. Финальный аккорд все же возвращает нас на грешную землю: прозрение будет столь внезапным и шокирующим, что фильму и по сей день удается сохранять одну из самых непредсказуемых концовок в истории кино. И даже если финал, воплощающий собой экзистенциальный ужас, покажется закономерным, он все равно вызовет массу вопросов. Что же нам нашептывает режиссер? То ли он хочет вынести приговор тоталитаризму, то ли декларирует истину «ищи самого себя». И речь даже не о том, принадлежит ли человек обществу и в результате этого не имеет право решать за самого себя. Речь, скорее, о том, что нужно встать и выйти из ряда вон, а получится или нет – решать тебе, не взваливая это на плечи еще кого-то. Но не забывай, что где-то в темноте тебя будет поджидать коварный Мефистофель.
Зачастую люди жалуются на жизнь, проклиная всё на свете, сокрушаются об упущенных возможностях и утраченных шансах. Закрадывается мысль о том, что всё сделанное в абсолютном масштабе – ложное, ненастоящее. Достижения имеют вес, удельно меньший, нежели капля моря в океане. Вслед за этим приходит желание новой жизни, где всё было бы иначе, где всё можно было бы исправить, где второй шанс уже не был бы безвозвратно потерянным.
Но где гарантии, что перерождение – это залог счастья? Изменится ли вообще что-либо, будь возможность прожить жизнь заново? Обречён ли человек на страдания? Можно ли от них избавиться, убежав в мечту?
В 1966 году на экраны вышел триллер американского постановщика Джона Франкенхаймера «Seconds», в котором режиссёр изысканным киноязыком, соединившим развлекательное и интеллектуальное, выразил свою точку зрения на заявленные проблемы.
Фильм повествует о банкире Антониусе Уилсоне, переживающем кризис среднего возраста и поглощённом апатией, которому поступает предложение от таинственной организации обрести новую жизнь. Жизнь, где все его несбывшиеся мечты станут явью, где он сможет скрыться от надоевшего приевшегося окружения. Где он наконец-то найдёт себя настоящего. Для него будут созданы исключительные условия для самореализации и наслаждения жизнью.
Как не трудно догадаться, ничего хорошего из этого не выйдет. Франкенхаймер высказывает идею неизбежности и ценности каждой секунды (здесь, вероятно, сказывается двоякость названия) своей жизни. Даже если по каким-то невероятным стечением обстоятельств вы обретёте второй шанс, нет ни одной гарантии, что он не будет так же бездарно упущен, как и прежде.
Джон Франкенхаймер сумел сотворить кино, одновременно являющееся фантастическим триллером с действительно тяжёлой удушающей атмосферой и глубокой экзистенциальной драмой.
Нельзя не отметить иронию судьбы, имевшую место быть в жизни исполнителя главной роли Рока Хадсона. Он, простой необразованный водитель, послужил болванкой, из которой боссы студии Universal International, по собственному велению, сотворили звезду Голливуда первой величины. Обладая репутацией героя-любовника, настоящего мачо, Хадсон был вынужден всю жизнь скрывать свою гомосексуальность, открывшись миру лишь за два месяца до смерти. Подобно своему герою, Рок Хадсон имел второй шанс, он прожил две жизни. Но были ли в них мгновения счастья?
Если вы относите себя к представителям, так сказать, креативного класса, то вы, скорее всего, этот фильм уже посмотрели. Или посмотрите в самом ближайшем будущем. Потому что это 'базовая культурная программа'. Просто-таки не достойны употреблять в своей речи слово 'модерн' те, кто не видел этого фильма.
Если же вы, как и я, принадлежите к числу малоискушённых зрителей, которым не стыдно, допустим, признаться в том, что они крайне редко в последнее время отличают модерн от постмодерна, то в этом случае не тратьте ваше время. Есть, право, фильмы и интереснее, и приятнее.
Недоброе предчувствие посетило меня уже во время начальных титров, когда на экране передо мной проползло растянутое ухо. Полагаю, что слабо владею 'культурным кодом', поскольку символика данного видеоряда осталась для меня загадкой. Далее были игры с движущейся камерой, оставившие у меня впечатление какого-то не вполне удавшегося эстетического эксперимента. Такой способ съёмки показался уместным только в эпизоде, когда герой был пьян. В остальное время создавалось ощущение рецидивирующего вертиго, и было стойкое желание отделаться от этого ощущения как можно скорее.
Что касается сюжета, то тут важно помнить о том, что это всё-таки Америка шестидесятых: хиппи, космос и большие надежды на человека и человечество. Американские надежды. Не больно-то близкие русскому уму, выращенному на мёрзлой картошке и программе 'Камера смотрит в мир'. Некая 'тайная организация' относительно недорого воплощает мечты (цена вопроса - тридцать тысяч грин), причём настолько нуждается в клиентах, что привлекает их с помощью хитровыдуманных уловок и грубого шантажа. И вот бывший банковский служащий, помолодев в ходе многоступенчатой операции на двадцать лет, становится преуспевающим художником, живущем в собственном коттедже на берегу моря. Там у него есть дворецкий (выданный от принимающей стороны) и вскоре появляется женщина (разумеется, истеричка - модерн же!). Любому, выкапывающему свой Дао на советско-российских просторах и сохранившему генетическую память, ясна экономическая сомнительность и идейная несостоятельность подобного 'Поля чудес для среднего класса'. Даже если закрыть глаза и свято верить в предлагаемые обстоятельства, в глубине души всё равно делается обидно за столь нелестную оценку умственных способностей зрителя.
Самому зрителю в таких условиях остаётся только ждать, когда же раскроется, наконец, хитрое жульство тайной организации, и гадать, какие зловещие цели вынуждают банду пожилых пластических хирургов тратить время и деньги на обустройство жизни уходящих в тираж офисных работников. Ведь при своей высокой квалификации (шутка ли - превратить дедулю в импозантного красавца и даже отпечатки пальцев старичку поменять!) могли бы эти граждане нехило зарабатывать и без дополнительных выкрутасов.
И вот кульминация! Герой вдруг обнаруживает, что до сих пор, оказывается, всё решали за него (ну надо же!), и переживает сей экзистенциальный кризис в униженных просьбах, обращённых к тем же самым персонажам, которые до сих пор за него всё решали. Он у этих же товарищей просит дать ему ещё один шанс. А товарищи ему отказывают. В грубой форме. Мы, дескать, тебе и так уже много дали за твои тридцать тыщ. Хватит с тебя. Всё. Финал.
На мой скромный взгляд, это как раз тот случай, когда содержание исчерпывается формой. Может быть, более утончённый критик уловит в этом фильме тщательно скрытый подтекст или увидит множественные смыслы за рядами свиных туш - мне это не удалось. Я увидела только эстетические экскременты... простите... эксперименты, замкнутые на самих себе.
Из плюсов фильма отмечу музыку Джерри Голдсмита, тогда ещё молодого и, наверное, ещё не очень прославленного.
«Seconds» по манере исполнения выглядит как обычный, пусть и несколько авангардный триллер из 60-х, но с этаким налетом атмосферы сериала «The Twilight Zone», когда нечто фантастическое или ужасающее является лишь катализатором для исследования человеческой сущности.
Наверняка многие задумывались, а некоторые вполне серьезно хотели бы пожить другой жизнью. Представляли другую внешность, место жительства, работу, окружение, другие варианты времяпрепровождения и так далее по индивидуальному списку желаний. Но то что обычно происходит лишь в воображении измученных рутиной обывателей, произошло с главным героем фильма Артуром – банковский служащий лет пятидесяти из Нью-Йорка получил шанс стать художником лет сорока из Калифорнии. Вместо загородного дома дом на берегу океана, вместо стола в кубикле банка – студия с естественным освещением, вместо отдалившихся жены и дочери несколько безрассудная подружка, и так далее по списку.
На этом необычная часть фильма надолго отступает в тень, а на передний план выступает то самое рассмотрение человеческой природы. Адаптация героя к новой, явно более захватывающей и интересной жизни проходит с трудом и после долгих мучений он приходит к выводу, что простой заменой одного места на другое, одних вещей на другие, одних окружающих людей на других нового человека не создать. А счастье и удовлетворенность жизнью это прерогатива внутреннего состояния человека, внешние атрибуты не столь важны, в лучшем случае они могут выступить в роли костылей: помогут идти, но идти ты должен сам. Но неназванная фирма занимается лишь косметическим ремонтом, причем, как в конце концов оказалось, не очень успешно, что еще раз подтверждает то, к чему пришел главный герой в результате «перерождения».
Таким образом, «Seconds» с его идеей изменения жизни человека посредством внешних механических действий, подводит зрителя к выводу, что этот метод не приведет к решению проблемы. С другой стороны, другие фантастические фильмы, сконцентрировавшиеся на решении похожих задач путем внутренних изменений, типа «Вечного сияния чистого разума» или «Ванильного неба» тоже заканчиваются не лучшим образом. Похоже, что спасение утопающих дело рук самих утопающих, и дело это нелегкое.
Фильм снят на стыке двух школ: модерна, выражающегося в операторской работе; и голливудской классики, выражающейся в актёрской игре и гриме.
Подвижная камера, буквально преследующая лицо актёра и сейчас выглядит новаторски (русский фильм 'Дочь'). А вот штамп с крупными каплями пота, отображающими волнение (умело спародированный в 'Самолёте'), устарел.
Но именно такая смесь операторского новаторства и архаичных штампов, создаёт безвременный шедевр, не нуждающийся ни в каком ремейке (который по слухам могут снять продюсеры 'Игры').
P.S. Из литературы по аналогии вспоминается 'Отель Танатос' А. Моруа, из фильмов 'Неуместный человек' и 'Парк советского периода'
Точёный анализ конспирологического триллера 'Seconds' голливудского постановщика Джона Франкенхаймера указывает, что картина отражает модель современного мира симулякров точнее некуда. Здесь бодрийяровская система вещей доводится до абсолюта, когда материальной 'вещью' становится собственно сам человек.
Артур Хэмилтон — архетипичный приверженец американской мечты, человек, чьи желания были противоествественны и привиты ему внешним миром и капиталистической идеологией — решается на гарантированное ему за лаве физическое перерождение. Но парни из агенства, ювелирно пересадившие тлеющему благосостоятельному старику свежую плоть с покойника, создают самый настоящий симулякр — материальную оболочку с искуственной биографией, за которой прячется немощный отверженец разочаровавшийся в идеалах, навязанных ему обществом потребления.
Трансформировавшись в модного художника-модерниста Тони Уилсона, Хэмильтон оказывается среди таких же опустошённых манекенов и сознаёт, что пал жертвой консюмеризма. Инсценировано всё — от смерти старика до типа случайно встреченной на берегу женщины, которая тащит Тони на гедонистическую винную оргию. В поисках ностальгического созерцания Хэмилтон не может ни за что уцепиться, сознавая эфемерность своих желаний и потребностей. Он не оставляет после себя ничего, кроме уничтоженной материальной составляющей. Без идеологического базиса и социального статуса Хэмильтон/Уилсон - аморфный биоматериал, коим и служит в беспощадно-кафкианском антиголливудском бэд-энде, нагло порвавшем американцам шаблон. Франкенхаймер сделал идеологически правильное кино. Но в эпоху глобализации в связи с техническим апгрейдом, вся эта материальная шелуха, которой обрастает человек, медленно переползает на мониторы и интерактивные табло и становится бесплотной информацией в чистом виде.
И этот замечательный опередивший своё время философский сайнс-фикшн, ныне очень зря позабытый-позаброшенный, спокойно даёт фору нынешним, блеклым и лишённым эрекции блокбастерам.
Как долго живут фильмы? В зависимости от контекста
С подачи Славоя Жижека, который в своём новом «Киногиде извращенца» прошёлся по двум десяткам значимых и не очень фильмов мирового кино, выискивая в них идеологическую подоплеку, я обнаружил, как минимум, одно белое пятно в своём образовании. Это был фильм 1966-го года «Вторые», который я, как выяснилось, не видел.
Добившись высокого уровня материального благосостояния, банкир Артур Хэмилтон потерял что-то очень важное. Пожалуй, даже самое главное – смысл жизни и счастье, с которым нам так хочется отождествлять самих себя. От этого он начал испытывать всё возрастающую тоску, одиночество, отчуждение, в том числе и от собственной супруги, а также депрессию и экзистенциальный страх. Воспользовавшись его положением, некая «прогрессивная», но при этом тайная организация сделала Хэмилтону предложение, от которого не советовала отказываться. В буквальном смысле ему предложили прожить другую жизнь. Артур не без колебаний согласился, и после операционного вмешательства превратился в художника и вдобавок красавчика Тони Уилсона. Однако довольно скоро он разочаровывался и в своём новом беззаботном существовании…
В обширном творческом наследии Джона Франкенхаймера, чья фильмография насчитывает более сорока только режиссёрских работ, Seconds (иногда у нас переводят как «Секунды», но речь здесь идёт именно о товаре второго сорта) не относятся к главным достижениям. Нельзя сказать, что все остальные работы Франкенхаймера были исключительно шедеврами, как и то, что данный фильм получился слабым. Но, по крайней мере, спустя 47 лет после премьеры эта выразительная экспрессионистская антиутопия не выглядит таким уж откровением и, по моим представлениям, остаётся в тени других своих лент-ровесников.
Рассуждая о недолгожительстве фильмов, я нахожу, что главным камнем преткновения, не позволяющим им выдержать испытание временем, является «запечатленное время», которое, в отличие от литературного текста, визуально и не даёт разгуляться фантазии зрителя. Будучи прикованным к устаревшей картинке, он находит в ней либо мало, либо совсем ничего общего с тем миром, который его окружает в данный момент. А это существенно мешает отождествлению с персонажами, а значит, слабо способствует погружению в кинематографическую стихию.
Почему же тогда иногда получается так, что критики/киноведы называют шедеврами те работы, в отношении которых обычный зритель делает кислую мину. Просто они, будучи людьми более насмотренными, и, как результат, более искушёнными, в соответствии с уровнем компетенции и профессионализма способны видеть ещё и контекст. Чаще всего именно он определяет значимость того или иного фильма, а не уровень эмоционального подключения, которым как правило руководствуются зрители.
Если у новых фильмов контекст просматривается с трудом – с ними, как со старыми вещами: прежде чем выбросить, надо чтобы они, как следует, отлежались на чердаке или в подвале, - то с классикой, вне зависимости от того смотришь ты кино в первый раз или пересматриваешь, всё время помещаешь её в контекст. Одни картины с годами окончательно дряхлеют, но некоторые неожиданно набирают силу и свежесть. Эти, иногда необъяснимые, иерархические перемещения с течением лет могут, если не перевернуть вверх ногами табель о рангах, то, по меньшей мере, внести в неё серьёзные коррективы.
Так что же Seconds? Несмотря на вечно-актуальную тему, Франкенхаймер, как мне показалось, слишком заметно игнорировал психологию, без чего стремительное желание Тони Уилсона вернуться к прежней жизни выглядит каким-то слишком скоропалительным, подрывая доверие, а следом и интерес к фильму в целом. Но зато по ходу просмотра у меня одна за другой всплывали ассоциации с другими фильмами 1966-го года.
То с «Чужим лицом», оперативно снятым в год выхода одноименного романа Кобо Абэ, то с «Персоной» Бергмана, то с экранизацией Рэя Бредбери «451 градус по Фаренгейту», то с репрессированным советской цензурой на целых 5 лет «Андреем Рублёвым». Во всяком случае, языческий праздник Ивана Купала, увиденный Тарковским, невольно перекликнулся с праздником вина, превращенным Франкенхаймером в разнузданную оргаистическую мистерию. Как не трудно заметить, Seconds встраивается в очень даже впечатляющий контекст. А поскольку все эти фильмы снимались в один год, трудно заподозрить постановщика в сбыте секонд-хенда: похожие идеи именно что носились в воздухе, будоража сознание режиссёров на разных континентах.
Полагаю, что некую роль в идейной направленности Seconds сыграла и опубликованная на Западе в 1964-м году книга Кришнамурти «Подумайте об этом», где ниспровергаются убеждения о том, что спасения можно достичь деньгами и успехом, так как погоня за ними приводит лишь к увеличению страданий. Сейчас, как и тогда, многие непременно хотят быть кем-то, но парадоксальным образом такая установка плодит всё новых и новых посредственностей. Артур Хэмилтон понял это лишь после того, как стал Тони Уилсоном.
