Прочитал несколько рецензий, который больше напоминают какой-то глубокий психологический анализ, и на секунду подумал, что мне со своим, на их фоне поверхностным мнением, соваться не уместно. И все же я это сделаю. Ибо есть что сказать.
Будучи не сильно подкованным в истории Венгрии, ограничусь тем, что идет война. В неком кабаке сидят старые приятели, сидят, судя по всему, не совсем законно. Выпивают, курят, общаются на бытовые темы. Сегодня главная из которых - рецепт телячьей грудинки. А собственно о чем еще могут говорить обычные работяги: продавец книг, столяр, владелец этой самой забегаловки и часовых дел мастер. Такое время, что лучше свои амбиции спрятать в задний карман и подождать до лучших времен. Позже к ним присоединяется ранее незнакомый калека-фотограф. Самый загадочный персонаж.
И так бы они и сидели, да разошлись, если бы не был задан вопрос, ради которого фильм и был снят. Этот вопрос - то, за что зрители признаются в любви 'Пятой печати'. То, что вызвало у меня раздражение. Легко поставить человека в тупик предложив ему два варианта развития событий. Два выбор, которые совершенно противоположны друг другу. Но проблема в том, что так не бывает. Нет черного, нет белого. Точнее конечно есть, но между ними палитра других цветов. Пусть даже все они разной степени серости.
Вопрос этот звучал примерно так: вы умираете. Но вы воскреснете. Нужно только выбрать кем. Рабом, у которого злобный господин забрал все, которого постоянно унижают, но который тешит себя тем, что совесть его чиста и он никому не причинял зла. Или же напротив, стать этим самым господином, который издеваясь над человеком, уверен что поступает так как должно, и ни на миг ему в голову не приходит мысль, что поступки его - зло.
Каждый из героев, не считая задавшего вопрос, по разному реагирует на предложение сделать такой выбор. Двое не придают ему никакого значения, что на мой взгляд, является самой адекватной реакцией на такую провокацию. В конце концов, что бы кто ни сказал, как он поступит на самом деле - узнать невозможно. На словах мы уверенны что, случись такое-то то мы сразу сделаем то-то. Образно. А в итоге герои, орущие что 'я, да всех' валяются в ногах моля о пощаде, а скромные, и честно признающие, что не знают как поступят, выходят из самой жуткой ситуации победителем. Еще один воспринимает этот вопрос излишни серьезно, и ни на секунду не перестает думать о нем. При том, все дальше и дальше отдаляясь от правильного ответа. Которого, замечу - нет. Ну и последний из оставшихся громко заявляет что он бы стал невольником. Только ему никто не верит, на что оно очень обижается и даже начинает вести себя немного неадекватно. Впрочем его быстро ставят на место, напоминая, что тот кто уверен в своем выборе, не будет истерить если кто-то с ним не согласен.
Но самое интересное происходит в конце, когда вопрос материализуется, пусть и в более приземленной форме. Дать пощечину или умереть? Легкую пощечину. Не выколоть глаз. Не ткнуть ножом. Не убить. Просто дать легкую пощечину. И свобода! А если нет - смерть. Не буду говорить кто как поступил. Но почти каждый поступил странно. Закидайте меня помидорами заминусуйте. Но я буду продолжать твердить - странно! Более того издевательски странно. Как-то по Монти Пайтоновски. Как будто укоряя зрителя.
На просмотр подобного рода фильмов, надо, прежде всего решиться, заставить себя, принудить - и не потому что они слишком драматичны и тяжелы, вовсе нет, а оттого, что живой гуманизм уже давно не трогает, морализаторство в стиле философии жизни не впечатляет, прошлое в целом не волнует. Грубо говоря - отныне это определённо не интересно.
Кому нужны экзистенциальные дилеммы нескольких мадьяр времён какого-то салашистского режима в Венгрии? Очень трудно ублюдочному организму оцифрованных центров и прицентров цивилизации напрячь железы ощущений и выделить секрецию чувств, да ещё и по-поводу такой периферийной темы. Пятая печать в этом смысле сравни чтению сентиментальных высоковыпариваний какого-нибудь Мальро, а вообще - хуже, сравни проявлению интереса к загадочным дипломным работам студентов забытых этнографических факультетов Сибири на тему типа - 'Символика орнамента унтов южных эвенков в общей мифологической системе народов Сибири'. Что-то странное и запредельно ненужное, повергающее в шок своей абсурдной ненадобностью в мире привычно-неотъемлемого, как мобильник в кармане, тотального юзеризма. И вот, будучи вольным заложником такого положения, такой системы связей ты не в силах продраться через множество зарубцевавшихся преград, через атрофию, сквозь дебри искушенности, развращённости, цинизма, не можешь преодолеть исторической усталости, вялости и сонливости, воспринимаешь фильм Фабри как инородное кинематографическое тело, но всё же принимаешь... принимаешь решение и смотришь... смотришь безучастно, почти всё безучастно, с параноической тревогой - 'зачем я это делаю', 'ведь оно не юзается'... однако в конце получаешь тихий, без подрыва - инсайд.
История обывателей погребка действительно похожа на памятник, клинопись, иератику, реконструкцию рассыпавшегося в веках монумента, сам Фабри восстанавливает гипотезу предполагаемой формы человечности, это уже неподлинность, копия, вариант... вариант иконографической фрески, со всей, присущей христианству выпуклой навязчивостью. История эта наивна, она о болезни, слабости, местами в духе чуть ли не оруэлловских антиутопий, пройденных и прожранных, но она всё же катаращит в развязке, во что-то повергает, к чему-то там внутри притрагивается, на что-то нажимает, при... при условии, что получилось эту историю принять.
а теперь ещё раз
Главная проблема, если она есть, и если это проблема данной картины - её современный зритель, или точнее, картина является для нас проблемой в той же последовательности 'если..' - возможно ли её посмотреть? Не есть ли всё-таки она - рудимент? то великое ненужное, неработающий способ добычи удовлетворения, девиация в норме вещей, выпадающая из рационализированной системы, отягощающая последнюю своим излишним, маркетологически неоправданным весом? Более того, возможность просмотра этой ленты ставит под вопрос юзерскую полезность истории как прошлого. Физиологическое сопротивление просмотру подводит к мысли о том, что мы не нуждаемся в экзистенциальной трагедии среднестатистических мужичков в винном погребке, в их тщетных потугах прорваться к решениями вопросов своего существования сквозь табачные тучи и алкогольный угар, в тессеракте чувств и мотивов каждого героя этой путанины, в амбициях Фабри, решившего снять философскую притчу на злобу вчерашнего дня. Единственное что остаётся - это документ того, какими люди были раньше, но нужен ли нам этот остаток? Да, они были такими, ну и чё? Как это пригодится сегодня? или тем более - в будущем? при условии будущего.
Скорее всего - Пятая печать - это музейный артефакт, не галерейный, а именно музейный, достояние хранилищ смерти, совсем непривлекательные места, если разобраться, они садистски продлевают агонию в прошлом живой формы, разрывая её на куски и развешивая по стенам, наслаждаются их гниением, косметические коррекции мёртвых частей доставляют дополнительное удовольствие анатомам культуры, да и отчасти пользователям тоже. Норма современного существования отворачивает меня от подобного зрелища, нормальный не может на это смотреть, и то, что Пятая печать не лезет мне в глаза - это реакция нормы, реакция новой жизни на старую изуверскую смерть. Наконец находим пользу фильма - он показывает нам нашу новую норму, парадоксальным образом становится ультрасовременным средством диагностики. Картина Фабри - чрезвычайно актуальна и необходима! она даёт мне окончательно оформится в своём привычном качестве, осознать, что я здоровое существо, не впадающее в рецидивы любви к гниющим вопросам человечности, мешающим машинному прагматизму работы моего тела, сбивающим норму бесперебойности оральноанальной экспансии рыночного мира.
Пятая печать вызывает синдром, и даже развивает болезнь, приводит к психическому расстройству, буквально - к церебральному отклонению, в этом фильме заложен весь набор нарушений головного здоровья, и принять его можно только впав в состояние истерии, в шаманский эпилептический экстаз, снять с себя кожу, срезать мясо с костей, а кости выварить и измельчить, чтоб развеять по четырём сторонам. Как отдаёт своё сокровенное мясо шлюхе-кали один из героев - и грудинку и корейку, чтоб остаться голой, мёртвой, уничтоженной плотью.
Иероним Босх - поистине великий художник. Даже в самые непростые времена за продажу книги с его репродукциями можно было выхлопотать несколько увесистых кусков отменной мясной вырезки. Это, конечно, только в том случае, когда 'книжный агент' обладает определенной сноровкой и не очень определенными моральными принципами. Но кто станет его винить? Ведь речь идет о том периоде в истории человечества, когда то тут, то там возникающие кадры с созданиями обратной стороны 'Сада земных наслаждений' не способны напугать своей отстраненной уродливостью даже ребенка - по улицам, гордо подняв голову, ходят куда более ужасающие создания.
А за столом небольшого кабачка ведут не ограниченные политической цензурой дружеские беседы Хитрый Трактирщик, Блудливый Торговец, Честный Ремесленник и Добросердечный Циник. Но то ли время от времени скрежещущие за дверью профашистские шины, то ли Калека, случайно забредший на гостеприимную кружку подогретого вина, переводят дискуссию в русло уже другого известного босховского сюжета. Незатейливая мелодия музыкального автомата, как ни странно, куда выразительнее передает ощущение начинающегося апокалипсиса, чем сигнал воздушной тревоги. Но ни то, ни другое так не заставляет пятерых собеседников задуматься о жизни после смерти, как интерес проезжего офицера к номеру соседнего дома. И перед каждым встает насущный вопрос: так кто же я по натуре - неведающий, что творю, жестокий тиран Томацеускатакити, или праведный бездействующий Дюдю, готовый снести любые унижения, лишь бы не замарать свою душу?
Картина Фабри умело балансирует между философской притчей и тяжелой гуманистической драмой, как бы подчеркивая жестокой фабулой важность и глубину смысловых аспектов. Здесь выверен каждый ракурс, каждый звук и каждый жест - повествование идет четко в ногу с мыслью зрителя, мягко, но настойчиво, направляя ее траекторию по нужному пути.
Четверо героев принимают для себя отнюдь не легкое решение, каждый из четверых видит себя таким, каким хочет видеть свой быт, и каждый из четверых на поверку оказывается диаметральной противоположностью своим стремлениям. И только Добросердечный Циник думает, что нет никакой разницы. Ведь 'разве они все никогда не умрут?' Но смерть, как оказалось, это далеко не саме страшное из того, что может предложить жизнь. И выбор неожиданно выходит за рамки двух, по сути схожих, ипостасей.
В силе и выразительности подачи мрака 'комендантского часа' в истории Европы не приходится сомневаться, как и в целесообразности проблематики 'Пятой печати'. Тем не менее, тяжкий гнет 'социального ада' в экспозиции способен отвлечь внимание на, увы, вполне конкретных 'Томацеусов' и вызываемые ими эмоции. Но он же и способен провести зрителя настолько близко от 'пограничного состояния', что разница между 'бытием' и 'существованием' станет для последнего чуть ли не самоочевидной.
Не так уж мало общего у того, кто делает и не осознает, и того, кто осознает, но ничего не делает. А того, кто делает и осознает, не интересует, чьи души будут ждать Агнца за Пятой Печатью. Он сам вынес себе приговор и сам назначит тяжкое наказание. Он отрекся разом от всех табу, созданных когда-либо человеческим обществом. По сути, он отрекся от самой души, какой ее видит социум. Осознанно принимая на себя ответственность за содеянное он купил себе истинную экзестенциальную свободу, но купил ее в кредит.
“Пятая Печать” применяет к жестоким реалиям этого мира одно из самых загадочных и сложных философских учений ХХ века. Взятые в предельном значении проблемы общественного устройства умножены на вопросы личностной свободы. Картина проводит шоковую терапию по обе стороны экрана. И для создателей игра определенно стоит свеч - они прекрасно понимают, что делают, и зачем. Вот только далеко не каждый пациент согласиться с пользой прикрепленных к его вискам электродов.
