Фильм очень неоднозначный.

Если судить со стороны зрителя, который только читал Довлатова, но не интересовался его биографией, то лента имеет интерес. Погрузиться в географию этого замечательного писателя, посмотреть из окна поезда, в котором автор рассказывает о себе, очень занятно. Всё это сопровождается хорошим музыкальным сопровождением, анимацией в стиле авторских рисунков этого человека. С этой стороны нареканий нет.

НО с другой стороны, в каждом фильме, претендующим на что-то большее, чем одноразовый просмотр, будь он художественный или документальный, должна быть драма. Ибо только через конфликт зритель может понять героя и его поступки. Конфликт обнажает нерв героя, помогает увидеть, прочувствовать и объяснить почему Довлатов стал Довлатовым. Тем писателем, который записал своё имя в истории. А вот этого у фильма Либерова нет совершенно. За всей занимательной географией не видится писателя, только невнятный образ. Мне резонно могут возразить, что настоящий Довлатов есть в его же книгах и рассказах. Но тогда к чему было снимать этот фильм? Вот в чём главный вопрос после просмотра.

Волосы на животе растут уложенными от краев к центру. У солнечного сплетения стоит палец. Он начинает движение и стремительно опускается вниз. За какую-нибудь секунду достигает паха. Подкожный жир волнуется и передает эхо движения упитанным бокам. Подобным же образом движение человека через пространство и время воздействует на толщу жизни. «Вы мертвы!» — кричит Сара Коннор. Она не понимает, насколько опасно близка к истине. Иллюзорная сущность никогда не жившей Сары гораздо более жива, чем многие из нас.

Смерть это не окончание, но самое начало. Трансформация механизма существования. Мертвые мертвы с самого рождения. Для живых смерть — суть переход к пост-жизни. Сергей Довлатов не умер двадцать четвертого августа девяностого года. Он жив сейчас. И с каждым новым человеком, первый раз проникающим в его тексты, жизнь Довлатова получает новые продолжения, бессчетное количество. Иногда оно, посредством вездесущей диалектики, переходит в качество. Бесформенное множество разрозненных мнений и взглядов извергает из своих глубин нечто, сходное по сути, но аномальное по воплощению. Осознанное уникальное авторское высказывание, построенное на достоверных фактах. Анимационная документальная лента «Написано Сергеем Довлатовым».

Роман Либеров не ошибается там, где это невозможно. Ключевые позиции подсвечены слишком ярко, чтобы промахнуться мимо, путь Довлатова вне литературной реальности достаточно линеен. При этом главными документами, подтверждающими его правдивость, являются художественные произведения. Для этого факта Либеров нашел весьма точный визуальный эквивалент. Холодная объективность нестабильной камеры, фиксирующей текущую реальность довлатовсвких мест прямоугольником кадра, обогащена инъекциями анимированных элементов. Фигуры людей возникают из наплыва и нижними челюстями имитируют диалоги. Буквопад цитат заливает экран. В окнах квартир то и дело мелькают полупрозрачные фотографии. В небе Петербурга летают те самые птицы. Одни только псковские дали никому не дали.

При всем повышенном содержании Довлатова в теле киноленты, самого Довлатова в ней минимум. Образность и стиль Либерова не находят точек соприкосновения с тем Довлатовым, который живет на бумаге, сформирован собственным языком и мифологией, обрамлен мотивами и персонажами, идущими рука об руку с авторским альтер-эго, которое гораздо более эго, нежели альтер. Более того, режиссер неоправданно вольно поступает с музыкальным сопровождением, через которое череду неоспоримых художественных фактов неожиданно и неуместно окрашивает алкогольно-жалостливым тоном, появление которого возможно где угодно, кроме документальной ленты.

Венчает относительный провал любопытного начинания Романа Либерова неспособность наполнить переходы от этапа к этапу чем-либо, кроме беспричинно уткнувшейся в небо камеры. Она отказывается снимать то, что современно нам. Она согласна показать нам троллейбусные провода и небо, заточенное в питерских колодцах. Пьяная, под не по-довлатовски антигуманистическую песню, шатается изо двора во двор, покуда ничего не происходит. Странная и аморальная растрата и без того непродолжительного экранного времени.

Жизнь, литературная жизнь и пост-жизнь Довлатова в сумме своей достаточно огромны, чтобы при вхождении в смерть мертвеца изменить направление вектора его ложного движения из небытия в небытие. То, что написано Сергеем Довлатовым. Не то, что «Написано Сергеем Довлатовым» — не мертвое, нет, но мертвенное, сухое, хранящее печать жизни, но не жизнь, как отшелушившийся эпидермис на ветру.