От фильма, основанного на совершенно неизвестной широкому зрителю мифологии народа мари, можно было ожидать многого. Хотелось хтони, хотелось мрачной фантасмагории, при просмотре которой действительно ощущаешь гнилостный, загадочный запах болот.

Увы, не случилось. Лет двадцать пять назад этот фильм, несомненно, стал бы оглушительной сенсацией, но, к сожалению для создателей картины, интерес к исследованию мифологии российской глубинки давно иссяк, а эротике такого пошиба место в видеосалоне, где-то рядом с «Маленькой Верой». В наше же время это кино исключительно для локального кинофестиваля, для галочки по разделу «кино на марийском языке» (которое, разумеется, тоже должно быть).

Местами фильм смотреть любопытно, фольклорная основа иногда спасает, но не более того. Посыл автора совершенно неясен, интересная композиция из 23 историй марийских женщин подчинена цели, которая так и осталась загадкой. Это и не публицистика, и не исследование мифологии, и не психологическая драма. Фильм, казалось бы, о людях и о природе, но недосказанность остаётся об обеих темах, и складывается впечатление, что причиной тому- не осознанный художественный приём, а отсутствие внятной концепции у автора.

Вероятно, это объясняется именно скудностью познаний в области марийской мифологии и обычаев, и я вполне могу допустить, что знаток фольклорного материала мог бы усмотреть скрытый смысл повествования. Но таких знатоков у нас, за пределами Марий Эл, вряд ли наберётся сто человек. Остальные же воспримут фильм, скорее, как коллекцию этнографических редкостей. Как салфетку с национальной вышивкой: красиво, любопытно, но вряд ли останется в памяти.

Берусь поспорить с критиками, усмотревшими в «Небесных жёнах…» воспевание родной природы и родного народа. Некоторые сцены (например, танцы в киселе или постельная сцена с карликом Геной) вызывают оторопь, если не отвращение. Быт людей отражён, мягко скажем, своеобразно. Не хочу обидеть сограждан-марийцев (которые, я уверен, являются замечательными людьми с интересной, самобытной культурой и уж точно не повинны в недостатках фильма), но картина вряд ли вызовет желание навестить замечательную республику. Скорее, поспособствует тому, что Марий Эл попадёт в список последних мест, которые человек хотел бы посетить.

Единственное, из-за чего не поднимается рука дать негативную рецензию- это то, что одну из главных целей фильм, всё-таки, достигает: интерес к мифологии мари неизбежно появится, и возможно для кого-то фильм и станет дверью в магический мир верований этого народа. Я, например, уже обогатился некоторыми сведениями о марийском пантеоне и знаю, кто такая Овда (кстати, сцена с Овдой - не комбинированная съёмка, рост актёра действительно 2,16 метра!).

Однозначно рекомендовать или не рекомендовать к просмотру не могу. Или, точнее, так: к просмотру рекомендую, но при этом не следует забывать, что «Небесные жёны луговых мари»- исключительно авторский взгляд на жизнь марийцев, не дающий полной картины жизни и верований одного из многих народов нашей России.

Фильм весьма эмоциональный и выразительный. Мне сложно описать своё чисто эстетическое восприятие. Скажу про смыслы и образы, которые я разглядел. Для меня это первый фильм, в котором я увидел как мистика и шаманство проникают в сознание полудикого, но рефлексирующего человека. Стоит ему только задать себе вопрос 'почему?'. Почему я заболела, почему я должна делать это или не должна? Попытка ответить на двойственные, противоречивые или просто неправильные вопросы часто приводит героев к разрушительным последствиям. И их картина мира становится еще хаотичней. Не имея ответов на свои вопросы, ведомые своими инстинктами и чувственностью, люди сами себя обрекают на крайность.

Отрывок из 'Черного обелиска' Ремарка (Изабелла - пациентка больницы для душевнобольных):

'Мне вспоминается восклицание Изабеллы: «Где же мое первое лицо? Мое лицо до всяких зеркал?» Да, где наше первоначальное лицо? – размышляю я.

...

Сохранилось ли у нас какое-то знание об этом? Или мы пойманы в сети понятий и слов, логики и обманщика разума, а за ними одиноко горят первоначальные пламена, к которым у нас уже нет доступа, оттого что мы превратили их в полезное тепло, в кухонное и печное пламя, в обман и достоверность, в буржуазность и стены и, во всяком случае, в турецкую баню потеющей философии и науки. Где они? Все ли еще стоят неуловимые, чистые, недоступные, за жизнью и смертью, какими они были до того, как превратились для нас в жизнь и смерть? Или они, может быть, теперь горят только в тех, кто живет здесь, в комнатах за решетками, кто сидит на полу или неслышно крадется, уставясь перед собой невидящим взглядом, ощущая в своей крови родную грозу? Где граница, отделяющая хаос от стройного порядка, и кто может перешагнуть через нее и потом возвратиться? А если ему это и удастся – кто в состоянии запомнить то, что он увидел? Разве одно не гасит воспоминаний о другом? И кто безумен, отмечен, отвергнут – мы ли, с нашими замкнутыми и устойчивыми представлениями о мире; или те, другие, в ком хаос бушует и сверкает грозовыми вспышками; те, кто отдан в жертву беспредельности, словно они комнаты без дверей, без потолка, словно это покои с тремя стенам и, в которые падают молнии и врывается буря и дождь, тогда как мы гордо расхаживаем по своим замкнутым квартирам с дверями и четырьмя стенами и воображаем себя выше тех лишь потому, что ускользнули от хаоса? Но что такое хаос? И что такое порядок? В ком они есть? И зачем? И кому удастся когда-нибудь из них выскользнуть?'

Сегодняшнему человеку, разум которого уже причесала современная культура, весьма непросто смотреть и интерпретировать этот фильм. События в нем носят стихийный характер, и сложно нащупать их причинность. Когда пытаюсь разобраться в чужом 'бреде', то фокусируюсь не столько на понятиях, сколько на связях.