Не знаю даже какой из ранних фильмов Никиты Михалкова я люблю больше - кажется все те, что до нулевых.
'Раба любви' словно глоток чистой воды. Соловей-Вознесенская с ее огромными подведенными глазами полные дореволюционной печали, ее газовые тюрбаны и шляпки, тоска то ли по Москве, то ли по Парижу. Или Нахапетов, его герой вызывает искреннюю симпатию. Калягин в роли Калягина - 'Есть хочется. Худеть хочется. Всё хочется..', очень красивый Евгений Стеблов - 'А ведь у меня был такой красивый баритон, но - простудился... пришел в кино...'
Федотов, отрицательный персонаж, хотя тоже по-своему несчастен. Несчастны там все - режиссер, который знает что былого не вернуть, и то что делает, никому по сути не нужно, несчастен 'продюсер' Савва потому что не катастрофически хватает пленки на снимаемый бред, страдает Ольга, потому что ее партнер Максаков все никак не приезжает. И если Вознесенская поначалу кажется зрителю ходячей шляпной коробкой с розовыми мечтами, то после становится заметно какая же она ранимая и замечательная. И как хрупка.
Самое прекрасное в картине - ее шероховатости. 'Раба любви' не образец выхолощенной исторической драмы. Это скорее ноктюрн, легкая игра и щемящая тоска режиссера по ушедшей натуре.
Спасибо гениальным Лебешову и Артемьеву за их потрясающую работу. Свет и музыка...
Смотрю этот фильм снова и снова и каждый раз получаю тот душевный подъем и вдохновение, которое бывает только от шедевров! В картине все гармонично и на высшем уровне: и сами актеры (все звезды советского кино), и их игра, и сценарий (сюжетная линия разворачивается на фоне трагичных событий гражданской войны), а музыка завораживает! Эдуард Артемьев - просто гений!
Рассказывать фильм бесполезно, то же самое, что перессказывать стихотворение. Ее необходимо смотреть и погружаться в необыкновенную атмосферу изысканности, нежности и невозвратно уходящую красоту жизни. Той самой хрустальной жизни дворянства, которая рушится на их глазах...
Финальне слова Ольги говорят, что и она оторвана от привычной богемной жизни. Судьба не щадит и ее, забирая любимого и унося в безвестность будущности...
Это был 1918 год. В далёкой Москве творится что-то ужасное, непонятное, в непонимании – и ненужное. Большевики, война, фронт… Что? Плёнку привезите скорее, пожалуйста! Мы тут кино пытаемся снимать. У нас солнечно, мелкие проявления неудобной реальности прикрывают шторами и вообще – «всё будет прекрасно, как в фильме». Назойливые вмешательства последствий революции в лице капитана Федотова стерпятся и забудутся. Но праздность киносъёмочного простоя неизменно что-то, да спровоцирует. Например, мысли о том, что в 1913 году трава была зеленее. И кино-то наше никому не нужно. А живы ли мы?
Картина «Раба любви» досталась Никите Михалкову в «наследство» от постановщика Рустама Хамданова, по идейным разногласиям отказавшегося от продолжения работы. Тридцатилетний Михалков принялся снимать абсолютно другое, своё кино, продолжая тему Гражданской войны «Своего среди чужих…» и отыскивая характерные стилистические приёмы, которые можно обнаружить в его следующих картинах. Его раба любви – звезда немого кино Ольга Вознесенская, которая на фоне солнечных дней мнимого благополучия разыгрывает маленькие миленькие женские трагедии. Вознесенская широко распахнутыми глазами актрисы Елены Соловей смотрит на всё то, что составляет привычный для неё мир: игру, шляпки, цветы, поклонников, и накрепко зажмуривается от всего того, что является миром для других: лживости, бездействия, трусости. «Господи, как это замечательно заниматься делом, за которое могут убить или даже посадить в тюрьму!» – мысль, звучащая дико, но транслирующая, что Ольга – едва ли не единственный оплот настоящей искренности, чувственности, эмоциональной незащищенности, искорка жизни в этом безумном, бездушном, безгранично охваченном распрями мире. Она – раба любви к жизни не с ностальгически зеленой дореволюционной травой и не с призрачным пугающим будущим, а к жизни здесь и сейчас. Есть у неё и иная любовь – к кинооператору, а по совместительству подпольному революционеру белого Юга Потоцкому. Он для неё – сама опасность, неизвестность, загадочность. Все то, во что готова сыграть она и от чего прячутся все остальные.
На фоне несмолкаемо рефлексирующих аристократов, которые думают, что и без них всё «рассосётся», как скажет в «Утомлённых солнцем» комдив Котов, крошатся остатки Российской Империи. Расстрельные команды ещё не слышны, но страшные кадры казней без суда и следствия уже можно увидеть на киноплёнке Потоцкого. И в сущности, если бы сама история не давала ответ – легко ли догадаться, красный или белый террор фигурирует в «Рабе любви»? Былое уносится в вечность, а будущее маячит кровавыми ранами на бледных телах. Париж и Москва озвучены в картине как очаги противостояния буржуазного прошлого и правильного будущего. И уже, казалось бы, поздно разводить пространные беседы, не должно быть так по-чеховски «бездельнически скучно», ведь ещё чуть-чуть – и между этими городами пройдет незримая граница для единого народа, который единым не был никогда. Но видны всего лишь отчаянные попытки насытиться эфирами воспоминаний, в то время как кто-то хватается за собственные цепи, кроме которых ничего больше нет. Философский пароход отчалит, миллионы бесславно падут, миллионы шагнут в новый мир. Если к 2014 году режиссёр отправит дамские шарфы в путешествие, чтобы выяснить, «как всё это случилось», то пока они интересуются, можно ли утопить печали в бокале шампанского так, чтобы звук пузырьков напитка заглушал окружающий шум горькой действительности, а заодно и шепот собственных мыслей.
Гражданская война занимает особое место в фильмографии Никиты Михалкова. Он всегда готов рассуждать о судьбе России, ностальгируя об ушедшей дворянской эстетике, однако в нотках ностальгии всегда кроется резон, ответ, почему всё произошло именно так. Вне зависимости от того, по какую сторону баррикад оказывался тот или иной, всегда существовал выбор до последней капли искренности оставаться человеком. Но остались лишь тени былого да лютые звери.
«Рабу любви» я впервые посмотрела еще летом, в июле, и летнее настроение удивительным образом (а может вовсе не удивительным) совпало с аурой тепла и света, запечатленными на кинопленке. Смотрела и думала: «Боже, да это же ожившие картины Огюста Ренуара!» (позже прочитала, что один из французских кинокритиков также был поражен «ренуаровским» духом михалковского фильма). Игра света и тени, блики, переливы, жидкое золото солнца и все оттенки зелёного создают абсолютно импрессионистскую картину с ее изменчивыми настроениями и обертонами. И ничего, что на внешне безмятежную жизнь лирических героев катится девятый вал революции, и ничего, что капитан Федотов, начальник контрразведки, целуя галантно руку актрисе Ольге Вознесенской, говорит ей как бы между прочим: «Ах, Ольга Николаевна, если бы не вы, шлепнул бы я всю эту вашу кинобанду» и небрежной походкой удаляется прочь, и ничего, что то и дело загадочным образом исчезает плёнка, на которой модный режиссёр Калягин безуспешно пытается запечатлеть модные в дореволюционное время страсти (с обязательным заламыванием рук и артистическим закатыванием глаз разодетых в «шелка и бархат» актеров), и тем более ничего, что главный оператор, загорелый красавчик в белоснежном костюме, подпольщик и революционер Виктор Потоцкий (который собственно и «конфискует» плёнку на благое дело народной революции) наблюдает со съёмочной площадки, как тот же капитан Федотов со своей командой «разбирается» с врагами монархии (из открытого окна дома напротив раздаются крики, и створки под взглядом оператора медленно захлопываются, а ухмылка капитана мелькает улыбкой чеширского кота). И ничего, что с «мирным счастьем покончены счеты» — все равно атмосфера лёгкости и ренуаровской воздушности, перетекающая в некоторых кадрах в сон наяву — невесомое кружево, вуаль, подсвеченная золотисто-гранатовым мерцанием осеннего южного солнца — не исчезает, а напротив усиливается, вступая в борьбу с тайными силами, стремящимися её разрушить.
Ах, эти декаденские дамы — смотрю и думаю я — их никогда уже не будет: игра Елены Соловей, её грациозная манерность, её многослойные наряды с прихотливо изломанными линиями, её тонко выщипанные брови и газовый лавандового цвета шарф, повязанный вокруг головы, небесное выражение глаз удивляют сходством с актрисами немого кино времён Веры Холодной (свидетельствую об этом как эстет-кинолюбитель). Не будет этого кокетства, этих реверансов, этих беспечных разговоров ни о чем, с постоянным налетом искусственности и неизбежности флирта (на самом деле, просто дань моде и времени, потому что «так принято»). Это «принято» скоро отменят и заменят другими маркерами (попроще, без нагнетания театральных эффектов, без витиеватых обращений, без замысловатой игры в любовь, пресыщенность и роскошь). Теперь будет все «по-серьезному», и дело не в упрощенном мировидении «строителей коммунизма», а скорее в «прогрессе», столь ненавистным поэтам Серебряного века. Но прогресс неотвратим, и неустанный рев машин, и трамвай, в железной утробе которого возникает желание «потолкаться» даже у Блока, громко скрежещет колесами, плёнка рвётся, свет меркнет, тени надвигаются; скоро вместо искушенных красавцев-мужчин, а-ля Витольд Полонский, с тяжёлым гримом и дам полусвета, которые как гусеницы превращаются в прелестных бабочек на широком экране — придут ясноликие комсомольцы и комсомолки в красных косынках, неутомимые колхозники, председатели и агрономы, — эстетика «падших нравов» раз и навсегда сменится на суровую этику ленинцев и им подобных. А томных «падших ангелов» заменят неразборчивые героини вроде Людмилы из «Третьей Мещанской» (конечно, «разборчивость» героинь Веры Холодной состояла лишь в выборе в пользу «богатства» вместо «половой свободы», и еще вопрос, что лучше: кокаиновый гламур или упоение мечтами о коммунистическом рае, разница, вероятно, невелика).
Но в фильме о «рабе любви» ничего еще не изменилось и никогда не изменится. Героиня просто очнется в последний момент от сладкой полувлюбленности в красавца-оператора, втянувшего её в смертельно опасную игру, от мечтаний о Париже, где наконец-то сможет «принять ванну», от злости на перешедшего в стан врага партнёра по фильму — кинозвезды Владимира Максакова (совсем небольшая, но такая значительная роль Богатырева)...И помчится вместе с трамваем в никуда под оголтелые крики вскочивших на коней то ли «белых», которые ведут себя как «красные», то ли осовремененных всадников апокалипсиса с гравюры Дюрера... Михалков здесь четких акцентов не расставляет. По его словам «это не важно».
Важно то, что старый мир наконец-то рухнул, и глаза пришлось открыть (заговор — эмоциональная реплика — Калягина-режиссёра: «Не будем открывать глаза, господа, не будем открывать глаза!» — не сработал).
Рухнул в миг, когда актриса, осторожно поддерживаемая под локоток бравым революционером (в исполнении самого Никиты Михалкова), села в свой трамвай смерти (сцена отсылает зрителя к стихотворению Николая Гумилева «Заблудившийся трамвай», заблудившийся «в бездне времен»)... И под напутствия побратимов подпольщика-оператора Потоцкого: «Все будет хорошо, Ольга Николаевна! Ждите нас в гостинице!» — перевоплощается в Марию-Антуанетту на плахе, идущую «вперёд на огненные муки, в волнах овечьего руна» (тёмное одеяние, взбитые, волнистые волосы-парик, искаженное смертельным ужасом лицо).
Умер старый мир, ну или перешёл в новую фазу по окончании ритуального танца Шивы — бога созидания и разрушения.
Рухнул под невозможно прекрасную (иными, менее громкими, эпитетами здесь не обойдешься), нездешнюю и вместе с тем пронзительно-чувственную ( «и трудно дышать, и больно жить!») мелодию «Где же ты, мечта?» (а ведь мечтой-то была сама Ольга Вознесенская!), под великолепную музыку Эдуарда Артемьева, делающую финал фильма непереводимым — на язык чувств или слов (есть мнение, что без музыки не было бы и фильма, что фильм снимался «под музыку», встраивался в неё, но верно ведь и обратное).
Ps Никита Сергеевич Михалков — режиссёр огромного таланта, а в «Рабе любви» выступил в роли гениального (не зря Джек Николсон некогда записал фильм на кассету себе «на память» (равно гениален Михалков и в «Неоконченной пьесе для механического пианино» )...
Была дискуссия, в ходе которой, как водится, пытались решить потенциально нерешаемые вопросы, ни для кого, кроме дискутирующих, интереса не представлявшие. Для них не представлявшие тоже, но обсуждали активно - не каждый день по телевизору засветишься. Может ли в одном человеке сочетаться актерский дар с режиссерским. Говорили много, все не то, 'Чего тут обсуждать, - подумала, - Никита ж Михалков!' Аккурат в этот момент та же мысль пришла в голову кому-то из высоколобых в телевизоре. А вот и нет. Не решился спор мгновенно. Они еще пообсуждали и постановили считать его актером, а режиссером не считать.
'Вот дурачье, - подумала, - Даром, что в телевизоре' и досматривать не стала. Не то, чтобы была большой поклонницей Михалкова-режиссера. Его звездный час пришелся на десятилетие, в которое не могла воспринимать серьезного кино и восторга по поводу 'Своего среди чужих', 'Механического пианино', 'Пяти вечеров', 'Родни' не разделяла. Когда тебе от года до десяти. важнейшим из киноискусств является программа 'В гостях у сказки'.
Его кино было слишком серьезным и тягомотным для меня: взрослые люди все чего-то говорят, а ничего не происходит. Ну или происходит слишком много всего, как в 'Своем среди чужих', что и зрелое мое восприятие вместить не может. То ли дело Паратов в рязановском 'Жестоком романсе' 84-го, ото ж мужчина! И никаких сомнений - хорош! Думаю, необоснованно заниженной оценке Михалкова-режиссера медвежью услугу оказало его брутально-кошачье обаяние. Второе очевидно всем, до понимания первого дорасти надо.
'Рабу любви' не любила особенно яростно. Может оттого, что показывали на всякий революционный праздник. Ну не отвечала Елена Соловей моим стандартам женской красоты. Манерная такая пожилая тетка, - думала. Толстая, а пищит все время (да никакая она не толстая, но это я теперь понимаю), и чего они все с ней носятся? Выламывается, истерики закатывает, почем зря.
Кажется, большинство зрителей михалковского кино одного со мной поколения, отравлено несоответствием полученного ожидаемому: мальчики хотели про революцию, а им про любовь; девочки хотели о любви, а им про революцию; и обеим категориям - о сумерках богов и культур-мультур. Вырастая, отдаляясь от себя тогдашних, понимаем: кино хорошее. Да пересмотреть все некогда. Мне вчера предложили.
И взрослыми глазами это оказалось потрясением. Всякую мизансцену не просто видишь, но будто оказываешься в осени 18-го в южном городе вместе со съемочной группой немой фильмы с претенциозным названием 'Раба любви'. Что причиной: удивительно живая и яркая картинка (невозможно, да невозможно же было добиться таких цветов на пленке шосткинского комбината 'Свема'); любимые с детства актеры. Калягин, как хорош: 'Есть хочется, худеть хочется, все хочется!', а Соловей - Боже, что за потрясающая красавица.
Или дело в музыке Эдуарда Артемьева? Отовсюду понемногу, а только цвет, запах, текстуру пожухлой южной травы ощущаешь так, словно не Басилашвили, а ты разминаешь в руках стебелек. И высокий голос героини с восторженно приподнятыми интонациями не кажется манерным. Это естественно для нее, она Звезда. И на сумерки богов, покидавших мир в начале прошлого века, накладывается крушение мира, пережитое твоим поколением в его конце - мы теперь знаем, что такое, когда исчезают целые понятийные пласты, мы сами через это прошли.
Я всегда знала, что не писатели пишут лучшие из книг, но сами книги выбирают себе того, кто сумеет наиболее полно воплотить их и слетают к творцу. С 'Рабой любви' было то же. Фильм сошел к Михалкову с заоблачных высот потому что он оказался киногением. По крайней мере в то десятилетие.
Во времена моего детства этот фильм часто показывали по ТВ, и он меня жутко раздражал. Чересчур экзальтированная дамочка, невнятная история любви, совсем неинтересная тогда мне тема русской революции. И, лишь повзрослев, я смогла услышать, увидеть и прочувствовать «Рабу любви». Именно в такой последовательности.
С «услышать» - все понятно. Гениальная музыка Эдуарда Артемьева завораживает, уносит в далекие дали, в Крым, начала 20 века. Там снимается немой фильм с одной из лучших актрис того времени – Ольгой Вознесенской. Люди кругом суетятся, словно муравьи, деятельны и возбуждены, но главная задача их бесконечного движения – забыться и не думать о грядущем.
Эпоха немого кино уходит в прошлое, а совсем рядом гремят первые залпы русской революции. И все понимают обреченность старого мира, но по инерции продолжают играть в прежнюю жизнь. Режиссер Калягин ищет удачные ракурсы для будущей «фильмы», продюсер Южаков - дефицитную пленку, а Ольга Вознесенская - вдохновение. Оно снисходит на нее в образе загадочной личности – кинооператора Потоцкого. Тот тоже проникает к Ольге чувствами и пытается раскрыть ей глаза на то, что творится вокруг. Сколько зла и жестокости в этом мире. Но Вознесенская слишком нежна и возвышенна для подобных прозрений.
Этот фильм, наряду с «Неоконченной пьесой…» - шедевр гениального творческого союза режиссера Михалкова, оператора Лебешева, художника Адабашьяна и композитора Артемьева.
Каждый кадр здесь уникален. Летящий шарфик, испуганные, по-детски наивные глаза актрисы Вознесенской, тоска по Родине героя Басилашвили. «И трава зеленая из под снега… А ведь средняя полоса».
И все действо как белая шапка отцветшего одуванчика - прекрасное и пронзительно нежное. Но оно рассеется, стоит лишь подуть ветру. А за окном не ветер – ураган. Который сметет все на своем пути, разрушит дотла старый мир.
Предчувствие неминуемых перемен витает в воздухе, он буквально пропитан ими. Но верить, как и всегда, хочется только в лучшее.
«- В то время как рождается новый строй, страна; погибают тысячи людей – вам скучно жить, вас душит скука и опустошение. Поймите, ну нельзя так жить, я хочу чтоб вы поняли это…» ( с )
1918 – ый. Только кончилась Первая Мировая, а Россия пережившая две Революции погружена в хаос Гражданской войны. В это смутное и страшное время, группа кинематографистов бежит из занятой большевиками Москвы на юг, где не смотря на царящие в стране голод и разруху, пытается закончить перед эмиграцией в Париж, уже некому не нужную «фильму». Съёмки картины проходят тяжело, с длительными паузами в веду дефицита киноплёнки, и часто прерываются разыскивающими революционеров – подпольщиков сотрудниками контрразведки. Работа над картиной сближает актрису Ольгу Вознесенскую – звезду российского синематографа и оператора Потоцкого – большевика, который рискуя жизнью, отлучается из киношного лагеря, что бы тайным образом заснять на плёнку зверства белогвардейцев. Героям оказавшимся в эпицентре событий, судьбой отпущено совсем немного времени…
Всем тем кто ругает и критикует выдающегося отечественного кинорежиссёра, сценариста и актёра Никиту Сергеевича Михалкова, мне хочется попросить посмотреть этот, сорокалетней давности фильм, и осознать тот факт, что «Раба Любви» была снята человеком, которому на тот момент едва исполнилось 30 лет! Для молодого режиссёра такого уровня картина – не просто большая удача, это своеобразный «аттестат зрелости», как творца, как режиссёра – мастера с большой буквы. Не многие в его возрасте смогли снять что то подобное, тем более если взять нынешних наших киношников. Не даром многие киноманы и поклонники Никиты Сергеевича любят больше всего именно эту его картину. Это не только необычайно зрелая лента для молодого режиссёра, но ещё и подлинное признание в любви к искусству в целом, и к самому кинематографу в частности! Настоящий шедевр в жанре «кино про кино», рядом с которым можно поставить не так уж много, снятых в подобном стиле картин. На ум приходит разве, что блистательный «Чаплин» Ричарда Аттенборо, и частично малоизвестный фильм Брюса Бересфорда «Панчо Вилья». Фильм Михалкова снят в излюбленном им стиле чеховских пьес: с суетливыми героями, «живой» речью персонажей, практически карикатурными, второстепенными героями и запоминающимися, безупречно драматургически проработанными мизансценами. Атмосфера вязкого, тягучего времени «безвременья» поглощает зрителей фильма с головой, стоит только к подобному стилю немного привыкнуть. Тогда только зритель сможет получить от просмотра картины не с чем не сравнимое удовольствие, буквально увидев своими глазами как создавался «великий немой», ощутив атмосферу того давно прошедшего, но всё ещё волнующего умы кинолюбителей времени. Чего, увы не поняли зрители в год появления «Рабы Любви» на экранах – кто то был заранее дезориентирован самим названием фильма, вызывающим в памяти популярные на тот момент в СССР индийские мелодрамы, а кто то придя на подобную мелодраму, в результате получил нестандартную, стилизованную под «салонное» кино Российской Империи, драму про романтическую любовь кинозвезды «великого немого» и большевика – оператора. Зато на Западе фильм Михалкова ждал настоящий триумф. По сути именно «Раба Любви» познакомила заокеанского зрителя с творчеством этого выдающегося российского, тогда ещё советского кинорежиссёра. Поклонниками «Рабы Любви» и по сей день являются не только киноманы, но и непосредственно занимающиеся кино знаменитости. В своей любви к этому фильму Михалкова не однократно признавались такие звёзды как Джек Николсон и Эмир Кустурица.
История создания этой любимой многими картины, столь же непроста, сколь и съёмка очередной «фильмы» с участием Ольги Вознесенской. Работу над лентой несколько раз останавливали, затем вообще хотели прекратить, в веду того, что занимавшейся ею режиссёр Рустам Хамдамов покинул проект не желая припираться с Госкино. Тогда помог счастливый случай, который часто спасал «горевшие» картины – в данном случае это было предложение сценариста «Нечаянных Радостей» ( так первоначально называлась картина про Ольгу Вознесенскую, прообразом которой вполне очевидно была звезда дореволюционного русского кино – Вера Холодная ) Андрея Кончаловского, взять на место дезертировавшего режиссёра, его младшего брата – Никиту Михалкова. Который как раз закончил съёмку своего дебютного, полнометражного фильма, снятого в жанре вестерна – «Свой Среди Чужих, Чужой Среди Своих» - который как зрителями, так и начальством и критиками был встречен весьма радушно. Но просто доканчивать начатую в чуждом ему, «артхаусном» стиле картину, Никита Сергеевич не стал. Он принял предложение только после согласия студии «Мосфильм» на то, что бы он переписал сценарий под себя. Ему позволили, и в результате молодой режиссёр снял одну из лучших картин не только в своей карьере, но и во всей эпохе брежневского «застоя». Как всегда, Михалков был придирчив в выборе исполнителей не только на главные, но и на второстепенные роли: как итог – абсолютно все герои картины получились живыми людьми, которые не просто хорошо сыграны, а буквально живут на экране! Что и говорить – персонажи всех михалковских картин, всегда воплощались только самыми талантливыми артистами, бездарностей он вообще не снимает. Разве можно забыть инфантильного продюсера ( Олег Басилашвили ), собирающегося худеть меланхоличного толстяка – режиссёра ( Александр Калягин ), героя – любовника с голосом кастрата ( Евгений Стеблов ), постоянно всё «гениально» переписывающего сценариста ( Николай Пастухов ), трусливого бухгалтера ( Готлиб Роненсон ), коварного и жестокого капитана контрразведки Федотова ( Константин Григорьев ); а уж про центральные роли – оператора Потоцкого ( Родион Нахапетов ) и актрисы Ольги Вознесенской ( Елена Соловей ) – и говорить нечего. Чего стоит хотя бы речевая дикция и интонации героини Соловей – которая по большому счёту сыграла здесь не только свою главную роль, а настоящую визитную карточку, изобразив на экране легко ранимого, мало что понимающего относительно происходящего вокруг, романтичного ребёнка в теле молодой женщины. К слову, снялся здесь и сам Никита Михалков, правда в небольшой, почти эпизодической роли отважного большевика – подпольщика, пытающегося в конце спасти героиню… Чарующая музыка Эдуарда Артемьева, великолепная операторская работа Павла Лебешева, правдоподобно воссозданная атмосфера конца «серебряного века», великолепный сценарий, превосходные актёрские работы и уверенная режиссура большого Мастера - всё вместе делает просмотр «Рабы Любви» истинным наслаждением для киномана. Сорок лет назад советские кинематографисты создали не просто хорошую картину. Они по сути воздвигли на целлулоиде настоящий памятник «десятой музе» и всем служителям «великого немого», которому со временем было суждено не только заговорить, но и зацвести всеми цветами радуги, став одним из важнейших искусств – на ровне с музыкой, театром и литературой. «Раба Любви» Никиты Михалкова – классика не только отечественного, но и мирового кино, посмотреть которую непременно должен каждый любящий и интересующийся кино человек.
Для меня этот фильм очень знаковый, потому что он научил меня смотреть на кино-кадр как на феномен гораздо шире, чем я привыкла как зритель. От этого фильма веет ветром уходящего лета, уходящей эпохи и уходящей жизни в целом.
Одна сцена с уносящимся шарфиком многого стоит: передаёт запахи, прикосновение пыли к коже, ощущение лета. Как будто попадаешь в мир за пределами окружающей действительности. Данный эпизод стоит всех безбрежных красот бергмановского 'Фанни и Александра', хотя это гениальный фильм в этом плане.
Фильм вне времени и о времени.
Смотрела его в 1997, ребёнком 10 лет, фильм цеплял, смотрела его юной девушкой в 2002, тоже цеплял. И посмотрела его сейчас: те же чувства.
Когда говорят, что, мол, красные в этом фильме - ангелы, а белые - звери, я не соглашаюсь. Потому что все хороши, если подумать. Никто из красных ведь об Ольге не подумал. И о её детях тоже.
И про московский голодомор тоже вскользь упомянули.
А вообще, по-хорошему, у Ольги была перспектива в Москве.
До НЭПа оставалось немного, Ольга была бы востребована, а потом, может, влилась бы в звуковое кино.
Иной вопрос, что 37 год едва ли бы пережила.
Но это всё фантазии.
Историческим прототипом Ольги была Вера Холодная.
Если честно, то мне её реальная судьба видится куда интереснее, чем судьба кино-Ольги.
Вера была великой труженицей и умерла, как и ряд других очень молодых и талантливых людей своей эпохи, от испанского гриппа. Ей было всего 25 лет. Она была легендой, она ушла легендой. И никакой ненужной политики.
А 'Раба любви' - это фильм всё же политический, про человека искусства в политике. И вот финальная сцена не просто так происходит на закате: уходит эпоха людей искусства ради искусства, теперь решает политика. И так ведь было не только в Советской России.
И ещё этот фильм о женщине. О женщине прекрасной эпохи.
Которая вместе с этой эпохой умерла. Мне иногда видится, что где-то после середины 20-х умер типаж женственной женщины в искусстве. Она потеряла свою энергетику. Но это только моё мнение. Надеюсь, я не права.
Фильм, я думаю, и пленяет тем, что Соловей посреди стильных и жёстких 70-х воплощает идеал настоящей женщины, хрупкой, нежной, беззащитной и ранимой. Она может, не так красива, как Холодная, но у неё есть способность создавать шарм эпохи.
Я думаю, что этот фильм не забудут, потому что он на все времена. И ещё он пробуждает интерес к немому кино, как бы связывает две эпохи друг с другом.
В очередной раз пересмотрела Рабу любви. Этот гениальный шедевр раннего Михалкова вот уже много лет уверенно держится в моей собственной пятерке любимейших фильмов. Все в нем с приставкой 'гениальный'. Внешний антураж, грим, сценарий, игра актеров, развязка, музыка, диалоги! Ах, эти диалоги! Спасибо Елене Соловей за такую необычную интерпретацию Веры Холодной. Спасибо Родиону Нахапетову за образ Потоцкого, безусловно героического и даже сексуального (несмотря на советскость фильма) человека. Спасибо Михалкову за режиссуру и актерский дар. И Калягину спасибо, и Олегу Басилашвили. Даже Юрию Богатыреву - за незримое присутствие.
Некоторым не понравилась идеология фильма. Странно. Именно идеология, так мастерски талантливо показанная Михалковым, смотрится абсолютно гармонично, трогательно и неразрывно с фильмом.
Ну и блестящий финал - просто нет слов! 'Господа, вы звери!', это ключевая фраза и смысл фильма.
Эта картина, по моему скромному мнению, лучшая за михалковских работ, что бы там он сам не говорил!
В тысячу первый раз посмотрел и очередной раз пришёл к выводу, что фильм гениальный. Лучше него у Михалкова разве что Пианино.
Что можно сказать о фильме? Это как о близком человеке, и сказать нечего, а про малознакомого наоборот наговоришь с три короба. Столько раз смотрено. Даже и не помню сколько. Все слова сказаны в киноклубе 'Контакт' в г. Грозном, а ведь это было столько лет назад. Где тот клуб, где тот Грозный, где та грозненская интеллигенция...
Но тем не менее вот что подумалось. Повторю вопрос из самого фильма: Можно ли снимать кино в воюющей стране? Действительно, можно? Вот есть мнение, что Первая и Вторая мировые войны- это одна война с перерывом. А у нас? Продолжающаяся Кавказская война: вчера вечером вот уже и Нальчик. Да и остальное тлеет.
А Гражданская что ли закончилась? Ведь проблемы то все те же: крестьяне всё ещё без земли, пролетариат всё с теми же цепями.
А потому вопрос всё так же актуален. Потому и получается, что не воткнув палец в рану, можно лишь о любви. Раба любви, Пианино... И чем дальше от нас исторически, тем лучше. Но вечно про дворянские гнёзда ведь не будешь снимать...
Но даже и снимая о любви и из прошлого можно ненароком кого-нибудь задеть. Федотов Николай Николаевич, Федот да не тот, вам никого не напоминает? Особенно фразочки: 'А вот что снимать -это буду решать я!'
Или это убийство на площади. Ну какой в этом смысл? В занятом ещё городе начинать окружать площадь ротой солдат??? Это же не Шамиль Басаев! Подошли бы на съёмках и в затылок. Или в гостиничном номере, если хотелось скрытно. А так, демонстративно... Нет, это явно из наших времён. Примеров масса.
Или уезжающая Соловей со словами: 'Вы звери!' Действительно, уехала во время Путча, и возможно с этими же словами.
А потом кино закончилось. И не только для Михалкова. Сразу несколько спеклись. Талант слишком яркий, чтобы лепетать невнятное. А честно и не скажешь. Об этом тоже, кстати, в этом же фильме говорит герой Нахапетова про друга, который снял честное кино.
Так и мерещится, что выползет в Ютюбе какая-нибудь васильева и скажет, что это не Никита Сергеевич снимал тот ужас последних лет, не его это рука, почерк. Это приносили коробки из мосфильма, или мосгорсуда, и он их, страдая, монтировал и подписывал...
