Я был как птица. Как птица, которая может летать. Она ходит по земле,
потому что ей так хорошо, но если захочет… как только захочет, тогда взлетит.
Мариам Петросян

По аналогии с чистилищем, которое, согласно учению католической церкви, является этапным состоянием людских душ меж двумя крайностями – адом и раем, сотканные Сокуровым кинополотна – некое промежуточное звено между жизнью и смертью, кинематографом и реальностью. Их местонахождение не определяемо по декартовой системе координат, они даже не трёхмерные – сверхмерные. Это модель, абстрактное представление о поведении для раскрытия глубинной человеческой сути. Или рентген – снимок того, что не увидишь глазами, «та же самая фотография, только более откровенная, – не спрячешься ни за кожу, ни за мышцы». То ли быль, то ли сон, то ли действительное, то ли желаемое, то ли правда, то ли вымысел.

В «Отце и сыне» режиссёр моделирует семейные взаимоотношения, точнее, момент инициации, когда двоим пора отпустить друг друга, потому что ребёнок стал мужчиной, а родитель может, наконец-то, услышать от него «речь не мальчика, но мужа» и пожелать ему с чистой совестью: «да будет удач у тебя впереди больше, чем у меня». Тогда как в обычной жизни близким людям не хватает времени друг для друга, здесь, в картине, показан идеальный вариант соучастия, сопричастности, – концентрат, беспримесный, как эфирное масло. Наполненность отца сыном и сына отцом сильнее, чем у влюблённых, отчего и вызвала у критиков трактовки разного толка. Режиссёр-кинестетик, Сокуров насыщает пространство не столько эротикой, сколько осязаемой телесностью. Тактильная рецепция мира перешагивает за порог экранного дома: Алексей прижимает к щеке ещё тёплые бусы девушки; то и дело кладёт руку на плечи приезжего; старательно, как щенок, лающий напоказ для хозяина, дерётся перед наблюдающим за ним отцом на тренировке, - но именно в охраняемом отчем периметре она достигает апогея. Поглаживания, поцелуи, прикосновения, объятия переполняют обоих: вот сын ощупывает лицо отца, а потом словно пробует перенести его черты на себя; вот отцовские руки в очередной раз вырывают сына из ночного кошмара, успокаивая, убаюкивая, возвращая.

Пронзительно просто. Родные иначе касаются.
Паутинкой завязаны жизней движения.
Суть неизменна. Лишнее – отнимается.
Запомни главный закон: золотое сечение.
(Лина Сальникова)

Они явственно оберегают себя и свой «замок» с окнами на воду и в небо от посторонних, которым, как соседу Сане или знакомому юноше, ищущему «блудного отца», разрешено быть «рядом», но не вместе с ними. «Стану военным – это семейное. Тебе этого не понять!» - заявляет Алексей приятелю, выросшему с матерью, и ещё острее ощущается отличие их с отцом мужской территории, где есть место казармам, футболу, самодельным гирям, но не женщинам, от иных ячеек общества. Представительницы прекрасного пола на пути маскулинных героев – смутные блики, инопланетные существа под стать материализованным Солярисом образам. «Ты всегда как бы сам по себе, без меня…» - произносит подруга не в упрёк Алексею, а с усталой обречённостью Хари из киноленты Тарковского, добавляя: «Женщины всегда старше!» Мужчины в фильме и правда часто ведут себя по-детски открыто и бесхитростно. Реплики отца и сына, не укладывающиеся в круг привычных («Ты меня опять спас». «Я люблю тебя». «Ты у меня красивый». «Люблю твою улыбку».), звучат неестественно. Обвинять в этом непоставленную дикцию непрофессиональных актёров вряд ли правильно (возможно, они фальшивят как раз потому, что не научены притворяться?). Да и шокируют более не их выговор, не их будто извиняющиеся, заискивающие улыбки, не их плотская обнажённость во время бесед – обнажённость мыслей. Кажется, понимая это сами, чувствуя неловкость из-за озвучивания самого сокровенного, главные герои прячутся за неоднократно повторяемыми разговорами о мелочах, например, о еде – один в один как чеховская Раневская посреди монолога о высоком перескакивает на приземлённое: «Видит бог, я люблю родину, люблю нежно, я не могла смотреть из вагона, всё плакала. (Сквозь слёзы.) Однако же надо пить кофе…» И всё-таки они точно люди-птицы, люди-боги, атланты, держащие на своих плечах небесный свод: ходят по крыше, не боятся высоты и досужих пересудов, выносливы телом и чутки духом.

Оператор-визуал Александр Буров и звукорежиссёр-аудиал Сергей Мошков расширяют границы восприятия картины в области цвета и звука. На киноленте с эффектом сепии и оттенком закатного солнца оживают этюды Моне и Дега, шагнув в которые, можно легко простыть; уводит в метафизику странный город на холмах.

Холмы – это наши страданья.
Холмы – это наша любовь.
Холмы – это крик, рыданье,
уходят, приходят вновь.
.......................
Всегда видны их вершины,
видны средь кромешной тьмы.
Присно, вчера и ныне
по склону движемся мы.
Смерть – это только равнины.
Жизнь – холмы, холмы.
(Иосиф Бродский)

В окружении почти спиритического звукового фона из музыки, несмолкающего говора, шумов и шепотков (не только на воду) герои сами говорят, чтобы сказать, а не чтобы говорить. И, когда приходит время, сюжет закольцовывается диалогом из первых кадров в зеркальном отображении, но теперь он возвещает о том, что «нету разлук», «существует громадная встреча», о том,

...как легко нам дышать,
оттого, что подобно растенью
в чьей-то жизни чужой
мы становимся светом и тенью
или больше того –
оттого, что мы всё потеряем,
отбегая навек, мы становимся смертью и раем.
(Иосиф Бродский)

У меня возникали разные чувства во время просмотра этого фильма.

Эта история скорее некий идеал. Отец, который всегда рядом - это довольно редкая вещь в сегодняшнем мире. 'Любовь Отца распинающая - Любовь сына распинаемая'. Очень похоже на Библейский сюжет о Боге Отце и его сыне Иисусе Христе. Людям сложно понять, что такое любовь Отца, если они никогда с этим не сталкивались. Складывается ощущение того, что автор фильма никогда не испытывал близких взаимоотношений со своим отцом, и этот фильм воплощение его фантазии и несбывшейся мечты.

По другому такой фильм не снять.

Фильм-сон. Собственно, когда я проснулся утром, я стал думать: а не приснилось ли мне это.

Надо сказать красивый сон получился: нежно-розово-золотистый с вкраплениями голубого и зеленого, наполненный криками чайками и смутным присутствием моря. Много воздуха, того гляди шагнешь с крыши и полетишь, даже руками не взмахнув (а как ещё может быть во сне?).

По такому городу и я не раз гулял во сне: знаете, когда снятся тебе разные места, даже разные пейзажи, а ты всегда знаешь, что это на самом деле один и тот же город, одно и то же место. Знакомые, родные припыленные улочки, брусчатка, прорезаемая, словно ладонь, морщинами блестящих рельсов, трамвайчик, в который можно запрыгнуть на ходу.

Квартирка, окном выходящая на крышу, на которой можно погонять мяч, с которой свободно можно попасть в гости к соседям. Или хотя бы по тонкой доске-жердочке - из окна в окно. И ведь совсем не страшно. Да и чего бояться, когда умеешь летать.

Во сне нет времени. Бывало едешь в автобусе, заснешь, буквально провалишься, опрокинешься в сон, проживешь там день, а стоит очнуться - так и трех минут не прошло. А ведь было же! Вот и тут непонятно, какое время имеется в виду: и лишь необязательное присутствие компьютера на столе у Алексея вроде бы намекает на современность. Вот только верить ли?

Во сне обычное дело, когда ты раздваиваешься: ты и герой, действующее лицо, и наблюдатель, суфлёр. И вроде бы тот, кто герой, говорит что-то, а это 'что-то' как раз то, что тот, второй, только подумал... Основная коммуникация в фильме осуществляется далеко не словами. Люди-птицы общаются глазами, и как ни странно, все ведь понятно без слов.

Долгие, чуть ли не минутные сцепления взглядами на расстоянии поцелуя, когда в глазах отражается едва ли не всё мироздание, заставляют поверить, что смысл (СМЫСЛ) вот он - протяни только руку.

Люди. Хочется верить, что в 'бодрствующем' мире такие водятся. Антично красивые, легкие, родные, мудрые. Будто ведут они свой род от тех птах, которых святой Франциск обратил в веру Христову. И не нужно им пища земная (сын ведь так и не разу не поел, как впрочем и отец).

Во сне мы часто спим. Ну знаете - сон про сон. Символика двух снов, сына в начале и отца в конце фильма, достаточно прозрачна, но красоты, трепетности, грусти меньше все же не становится.

Не стану говорить про всю эту фрейдистскую вроде бы очевидную подоплеку. У всякого настоящего произведения искусства оказывается неисчислимо больше планов, чем это видно воочию в первый раз. Порой и сам автор не догадывается об их точном числе. Да и кто сказал, в конце концов, что психоаналитическая точка зрения лишена определенной доли изящества.

По-моему, она в большой степени оперирует эстетическими категориями, и поэтому несет в себе хотя бы малую толику видения прекрасного - и закончим на этом.

Кино, на которое не хватит сердца, даже большого. А уж слов тем более никаких не хватит. Не потому что надо много сказать, а потому что надо сказать о несказанном.

В этом фильме не совсем люди. Но и не совсем то, что называется идеальные грезы автора, заданные убеждением и верой формулы Отца и Сына. И не только персонажи сна (со сном кино часто сравнивают – что и верно, и неверно, по-моему). Перед нами души, лишенные одежд, мускулов, тел, всего, что их прячет. Герои-рентгеновские снимки. Покровы платьев и плоти просто не замечаются, когда светит распахнутость глаз и звучит, появляясь словно из воздуха, восторженный шепот. Как вообще можно вообразить, что так смотрят и говорят люди, не понимаю?... И еще больше не понимаю, как снять, показать такое. Чтобы точнее определить героев, возьму у Василия Розанова слов немножко. «Дрожит, как луч Божий, человеческая душа». «Шелест крыл в душе. Летящих крыл». Дрожь, полет, шелест, крылатость, лучистость душ - вот ощущение от сокуровских образов.

Многих шокирует первая сцена фильма. Эротизмом своим, запретностью слишком тесных мужских объятий. Шок, да. Но он в другом. Тут души в обнимку дрожат, любовь к любви прижимается, не тела – сердца сливаются в одно целое, так крепко, что даже врозь уже не утратят единства. Такое, кажется, невозможно показать и увидеть. Написать разве что, как Розанов вот тут: «Только такая любовь к человеку есть настоящая, не преуменьшенная против существа любви и ее задачи, - где любящий совершенно не отделяет себя в мысли и не разделяется как бы в самой крови и нервах от любимого». Но чудо в том, что это не написано, а видно у Сокурова, показано им зримо до слез! Причем он усложнил себе задачу. Выбрал максимально непохожих актеров на роли сына и отца, словно Алеша – сын не по крови, словно кровные узы - неглавное. А главное – нераздельность в мыслях, крови, нервах… Неделимость. Странный вывод из истории, чья суть – подготовка к расставанию, необходимость, закономерность и жертва разлучения сына с отцом? Отец - сыну: «Сам, сам, сам. Справляйся сам».

Вот только разлучение разлучению рознь. Саша, друг Алексея, просит его: «Возьмите меня к себе, я ж хороший». Алексей: «Не грусти, Сань, ты рядом, мы вместе». Саня задумчиво смотрит на него и говорит, одиночеством своим говорит: «Вместе, только рядом». Странная фраза? Но точная! Ведь вместе ж можно по-разному быть. Некоторые живут вместе - рядом. А некоторые, как в приведенной выше цитате, вместе – не разделяясь. Не рядом (близко, вблизи, около), а внутри. Первая сцена фильма как раз демонстрирует это – взаимопроникновение душ.

Получается, фильм о вечном и неизбежном расставании отца и сына – на самом деле фильм об их вечной встрече, в весне и зиме, в яви и сне, в памяти о прошлом и предчувствиях будущего, в женщине (матери/любимой) и Боге, в небе и на земле, в жизни и смерти. Потому что истинная любовь – неразлучение в разлуке, непотеря в потере, и бывшей она не бывает. Как про отца сказать «был» или про мать – «была»? Есть что-то в этом противоестественное, дурное. И тот юноша в фильме, у которого нет отца, он его ищет, словно тот есть, а не был…

И вроде бы финал печалит. Отец во сне и в зиме. И он сообщает сыну: «тебя здесь нет» так, словно б говорит «меня уже нет». Пророческое видение. И в то же время явь. Потому что так обязательно будет. Отец уйдет. Первый. Один. Оставив сына. И оставив ему целый мир. Но слитность душ не исчезнет. Продолжится.

Сокуров обладает удивительной способность смягчать, умягчать, ласкать, нежить. Красками, светом, улыбками, тихим шепотом, шелестом крыл души. И даже болью! «Если человек, то болит всю жизнь» (слова отца в фильме). У Сокурова болит в каждом фильме, в каждом кадре. Только чувствуется и переживается эта боль странно нежно, как в прозрении святой Кунигунды: «Боль – истинное слово, боль – доброе слово, боль – милосердное слово». И когда сын, луча глазами, произносит христианскую максиму: «Любовь Отца — распинающая. Любовь Сына — распинаемая», мы чувствуем в этих словах не трагедию вовсе, не страх, страдание, разлучение, а любовь (а боящийся, как сказано в Библии, несовершенен в любви).

И еще немножко из Розанова, своих слов, честно, не хватает на это кино. «Что выше, любовь или истории любви? Ах, все «истории любви» все-таки не стоят кусочка «сейчас любви»». Сокуров, мне кажется, никогда не смог бы снять историю любви. Но он умеет давать «сейчас любовь». Без выдумки, без эффекта устремленности от начала к концу, без зависимости от фабулы. Его герои-души словно вне времени и причин, погружены в вечную жизнь, в область Божьей благодати (вот откуда, наверное, эффект сна), и абсолютно все их действия (даже неловкие) и слова (даже невысказанные) – выражения, проявления любви. Любви, которая сейчас – вечно.

На верхнем этаже, под самой крышей старого дома живут двое - отец и сын. После смерти жены и матери они уже много лет пребывают вместе в своём закрытом и обособленном мире чувств и воспоминаний. Отец не представляет жизни без сына, который, в свою очередь, преданно, совсем как кутенок, любит отца. Внешне они совсем не похожи друг на друга, а отец рядом с взрослым сыном даже как-то подозрительно молод…

Поэтому иногда они кажутся братьями, а иногда - любовниками, поскольку время от времени признаются друг другу в горячей взаимной любви. Их лица часто сближены, касания нежны и почти эротичны, но взгляды при этом выражают некую обреченность, нежели счастье. Больше того, отец сильно страдает из-за того, что сын не может всю жизнь сидеть у него на шее (это буквально выражает кадр с постера фильма и с обложки кассеты, на котором сияющий от счастья сын расположился на плечах отца).

Поэтому отец должен уйти, освободив сыну дорогу к другой любви. Но, похоже, что их узы не разорвать. Они уже стали двумя половинами одного целого, в котором не имеет значения время (современная пятнистая солдатская униформа запросто соседствует тут с радиолами середины прошлого века) и место действия (дом, в котором обитают герои, снимался в Санкт-Петербурге и в Лиссабоне). К тому же смесь русской речи и явно не нашего морского пейзажа создает ощущение некой искусственности, почти ирреальности - до умопомрачения красивой и загадочной…

Пространство для всевозможных трактовок оказалось на этот раз столь велико, что даже прошлые - спорные и неоднозначные - картины Александра Сокурова, кажутся на фоне этого опуса арифметикой для начальных классов. Нескромное проявление взаимных чувств отца и сына вылилось здесь в нечто столь откровенное, что многим, не без оснований, примерещился инцест.

И хотя режиссёр настаивал в своих многочисленных интервью, что речь в фильме идёт исключительно о непорочной любви (и намекал, что каждая мысль принимает объем той головы, в которую попадает), всё же не покидает ощущение, что «вольность домыслов» была спровоцирована элементарным нарушением чувства меры, что и привело к неоднозначности трактовок.

И как бы постановщик не открещивался от «пошлых намёков», не надо забывать, что в «Скорбном бесчувствии», именно он, первым в нашем кино, в далёком 1986-м показал сцену лесбийских отношений. Ещё один вариант объяснения «сомнительного результата» может заключаться в том, что Сокуров отказался в этом проекте от сотрудничества со своим постоянным соавтором Юрием Арабовым. Может быть, поэтому конфликт между словом и изображением обострился до такой степени, что вызвал неадекватную реакцию.

С одной стороны - сказочно-красивая бежевая картинка залита нежным волшебным светом, с другой – абсолютная ненатуральность уродливых и неловких диалогов. С одной стороны - фирменное сокуровское меланхолично-медитативное повествование, с другой - бросающаяся в глаза несостоятельность актеров-натурщиков, движущихся как сомнамбулы и с видимым напряжением произносящих слова. С одной стороны - откровенное этическое обострение, с другой - туманная интрига и фразы типа: «Твоё тело напоминает мне дерево!». С одной стороны - одухотворенные минималистские фантазии на темы Чайковского, с другой - крайне искусственные мизансцены и жесты постоянно трогающих друг друга отца и сына.

В результате чего почти древнегреческая радость обнаженных мужских торсов сменяется близостью, сильно напоминающей латентную гомосексуальную тягу. Сокуров ещё никогда так близко не подходил к грани, отделяющей гениальность от профанации, а духовность от парафилии. Считать это историей любви самых близких родственников мешает избранный режиссером уровень условности – то ли искренний до непристойности, то ли непристойный до искренности.

Комплексы загадочной русской души на этот раз оказались столь глубоко индивидуальны, что выглядят уже исключительно экзотичными. Особенно для самой России, где такой взгляд на отношения отцов и детей является, мягко выражаясь, нонсенсом. Эти двое настолько самодостаточны, а их отношения настолько закрыты, что даже проникнуться ими оказалось весьма затруднительно, не говоря уже о том, чтобы им ещё и сопереживать. Это, однако, совсем не помешало картине не только попасть в конкурс самого престижного - Каннском фестиваля, но и получить там премию критиков (ФИПРЕССИ).

Фильм авторский. Для неискушенного кинозрителя кажется сложным. Перегружен условностями, недосказанностью. Не все понятно: где реальность, а где фантазии героев. Думаю, что роль отца можно было сыграть более выразительно.

Все эти мелочи просто меркнут перед прекрасной идеей, воплощенной в фильме. Идеи, заключающейся в том, что между отцом и сыном может существовать не только вечный конфликт или в лучшем случае почтительная дистанция, но и взаимное чувство, которое сплачивает героев настолько, что они воспринимаются как единое целое. Показаны два любящих друг друга человека, друзья, что называется, «на равных».

Неправдоподобно, но как хочется, чтобы в жизни было именно так! Показан некий идеал, но роль кино как искусства в этом и заключается, чтобы приближать нас к нему.

9 из 10

Было утро. Масляно-желтый солнечный свет, напоенный пьянительной сладостью росы, что сверкала мелкими бриллиантовыми осколками на изумрудных пальцах травы, разлился лимонным соком по просыпающимся улицам, скверам, площадям города у моря, и неизбежно проник в комнату на чердаке, где кружились в медленном танце объятий двое мужчин, Отец и Сын. И вслед за солнцем очнулся от спячки лёгкий шелковый морской бриз, поспешивший на бульвары, подслушать перешептывания деревьев, ласковый шелест листвы, бойкое сплетничанье канареек и интимные диалоги воркующих голубей. Но и ветер по зову солнечных бликов заглянул в этот уютный мир Отца и Сына, для которых не было иного мира вокруг, кроме этой тесной комнаты. Непритаенная и неприкаянная интимность прикосновений руки к руке друг друга, нежный аромат кожи, смешивающийся с солёным привкусом пота и морского бриза. Это больше чем любовь. Так не бывает никогда. Неразьясненное и необъяснимое ощущение тотального сродства, единения душ, тел. Одно целое - Отец и Сын.

Александр Сокуров - бесспорный поэт Смерти и Небытия. Жизнь как сущее, существительное, как суть и сумма всего человеческого его не интересовала ни в трилогии о диктаторах, состоящей из фильмов 'Молох', 'Телец' и 'Солнце', ни в 'Фаусте', ни в картине 'Мать и сын', где режиссёр болезненно, надрывно показал свой, весьма мрачный взгляд на отношения детей и родителей. Своей танатостичностью и зловеще-медитативной созерцательностью киноязыка Сокуров и вовсе к финалу переместил камерное драматургическое действо фильма 'Мать и сын' в царство мёртвых, где лишь там родные будут счастливы и умиротворенны.

Тем удивительнее является то, что фильм-продолжение, 'Отец и сын' 2003 года, напрочь лишен тьмы - что внешней, что внутренней. Каждый кадр фильма, перфекционистски доведённый оператором Александром Буровым до импрессионистской лепки, до диктатуры цветовой гаммы, отливающей тяжёлым оловом символизма, где бежевый суть всеобщего умиротворения (и оно царит в фильме), а жёлтый - колер Бога, дыхание которого ощущает каждый персонаж фильма, полон света, такого света, что он слепит и пленит, как и пленит эта манящая условность происходящего. Где? Когда? Не важно.

Будто специально отторгнув прежние довлеющие в творчестве темы умирания, сгнивания, распада и разрухи, Сокуров в 'Отце и сыне' творит совершенную по форме поэзию киноязыка, формирует не привычную для себя диалектику Жизни, соскабливая до кости реальность, которой режиссёр болел всегда, но лишь в 'Отце и сыне' на время ей выболел. Режиссёр с очевидным наслаждением любуется телами своих героев - переливами мускул, шелковыми переливами кожи, естественными поворотами головы, взмахом рук, изгибами ног - чтобы подчеркнуть, что картина замкнута в пределах Жизни, эдакого Рая на Земле. Оттого такой культ плоти, тела - здорового, живого, настоящего. Культ, ставший религией.

По-прежнему для Сокурова характерен синкретизм; в этой картине, где внятный сюжет растворен в экзистенциальном томлении, в коматозном, сомнамбулическом овеществлении, отчётливо слышны отзвуки как христианства, так и буддизма. Отец и Сын, имена которым не нужны и для них они не важны - Бог ли это Отец, готовящий своего Сына к большой жизни, или это некие воплощения всех отцов и сыновей. Учитывая увлеченность режиссёра как японской, так и немецкой философией, Бытие и Небытие не противоречит друг другу, но взаимодополняет, взаимосовершенствует. Отец готовится уйти в Небытие, исчезнуть в тумане вечных ночей, ожидая вечного же своего возвращения, при этом вселенную фильма можно конкретиризировать как Бытие небытия, населённое живыми, но лишь в случае фильма 'Отец и Сын'. Да и сама Природа в этой ленте дышит полной грудью; Сокуров при этом очевидно связывает природу человека, его плотское, с природой вокруг, насыщая фильм кадрами синего неба, дальнего моря... Режиссёр словно сподвигает зрителей к началу своего возрождения или даже перерождения, кои испытывают Отец и Сын в картине, о которых известно совсем мало.

Была когда-то в жизни этих мужчин Мать, но умерла. Возможно, этой Матерью и была героиня фильма 'Мать и сын'. Когда-то Отец был на войне, перевидал немало смертей, но не очерствел душой, не озлобился. Но всё-таки он долгое время Сына своего, плоть свою, не знал, как и Сын Отца. Очевидна полемика Сокурова в отношении 'Возвращения' Звягинцева с её лейтмотивом притчи о блудном сыне, звучащей и тут, но в обратном контексте. Если в киносказе Звягинцева Отец пытался понять своих сыновей, пройдя через истовые духовные и телесные муки, то в кинопоэме Сокурова Отец знает своего Сына настолько, несколько это вообще возможно. И это высшее Знание. Оно столь же неизбывно и бесконечно, как лазоревый горизонт, ложащийся бликами на лица Отца и Сына, как та неиссякаемая любовь, которая прощает все и искупляет все. И без этой любви Отца и Сына нет ничего в этом мире значимого. Это молитва, сон, прострация. Как Отче Наш, как Евангелие от Сокурова - запретное и прекрасное.

Любовь не поддается никаким рамкам и ограничениям. Так получается, что фильм Александра Сокурова “Отец и Сын “ как раз и об этом. Отец, который безумно любит своего сына и сын, который безумно, любит своего отца. Их отношения построены на неопределенной утопии. Эти взгляды, касания и отсутствия личного пространства между ними, с одной стороны немного пугают, а другой стороны притягивают, и дают задуматься о таких вещах как: любовь, психология отношений и детские травмы.

- Какие мы с тобой разные.

- Просто ты следующий в этой жизни.

- И что, это есть ответ на все мои вопросы?

Режиссер затронул те важные аспекты, в которых дети нуждаются в раннем возрасте. Такое как, полноценное внимание со стороны родителей к своему ребенку и множество других. На мой взгляд, все герои фильма немного 'травмированы'. У каждого есть свои не сбыточные потребности, свои комплексы и переживания. Каждый герой имеет свои душевные противоречия, с которыми он борется, чуть ли не каждый день.

- Я хочу, чтобы ты был счастлив.

- Что же ты считаешь, если ты уедешь, я буду счастлив?

Вот этом фильме есть два персонажа (помимо отца и сына), которые действительно тронули меня, это Федор – сын фронтового друга отца и Саша. Они два разных человека, которые по-разному смотрят на жизнь и воспринимают ее. Но есть то, что объединяет их, то, что делает похожими друг на друга – это предательство любви. Каждый из них хочет любить и быть любимым. Федор и Саша нуждаются в том самом чувстве, которого им недодали в детстве. И повзрослев, они пытаются восполнить эту потребность разными способами. Один начинает разыскивать своего отца:

- Ты знаешь притчу о блудном сыне?

- Да.

- А почему о блудном сыне? Когда чаще блудный отец?

- Ведь сын всегда знает, куда идти.

- А почему сын знает куда идти?

- Потому что у него одна дорога. Мы всегда с кем-то, а отец в конце концов, всегда один, его все переживут.

- Не твои это слова, и не твои мысли.

А другой находит любовь у наших главных героев:

- Возьмите меня к себе, я же хороший.

- Ты действительно хороший. А ты к нам хочешь?

- Да.

- Не грусти, ты рядом. Мы вместе.

- Вместе…только рядом…

В конце концов у Федора и Саши не получается восполнить ту самую потребность, в которой они так нуждаются и они уходят с не с чем:

- Куда ты пошел? Куда Саша?

- Ты же знаешь куда.

Идея фильма заключается в постоянной борьбе самим собой. Героям тяжело принять себя. Они не могут найти ту самую проблему, которая не дает им спокойно жить. Их жизненный сценарий полностью написан за них. Они борются, с тем, в чем окончательно не разобрались. И, на мой взгляд, это самое страшное.

Фильм 'Отец и Сын' это тонкая психологическая драма. Сразу смысл фильма понять невозможно. Для этого надо не просто посмотреть его, а смотреть изучая. Потому что в каждом диалоге, в каждой улыбке героев скрыто что-то философское. Мы привыкли смотреть те фильмы, в которых сразу открытым текстом понятно, то, что хотел передать нам режиссер, а совсем отвыкли от тех фильмов, после которых нам надо просто посидеть и задуматься над его смыслом.

Было утро. Масляно-желтый солнечный свет, напоенный пьянительной сладостью росы, что сверкала мелкими бриллиантовыми осколками на изумрудных пальцах травы, разлился лимонным соком по просыпающимся улицам, скверам, площадям города у моря, и неизбежно проник в комнату на чердаке, где кружились в медленном танце объятий двое мужчин, Отец и Сын. И вслед за солнцем очнулся от спячки лёгкий шелковый морской бриз, поспешивший на бульвары, подслушать перешептывания деревьев, ласковый шелест листвы, бойкое сплетничанье канареек и интимные диалоги воркующих голубей. Но и ветер по зову солнечных бликов заглянул в этот уютный мир Отца и Сына, для которых не было иного мира вокруг, кроме этой тесной комнаты. Непритаенная и неприкаянная интимность прикосновений руки к руке друг друга, нежный аромат кожи, смешивающийся с солёным привкусом пота и морского бриза. Это больше чем любовь. Так не бывает никогда. Неразъясненное и необъяснимое ощущение тотального сродства, единения душ, тел. Одно целое — Отец и Сын.

Александр Сокуров — бесспорный поэт Смерти и Небытия. Жизнь как сущее, существительное, как суть и сумма всего человеческого его не интересовала ни в трилогии о диктаторах, состоящей из фильмов «Молох», «Телец» и «Солнце», ни в «Фаусте», ни в картине «Мать и сын», где режиссёр болезненно, надрывно показал свой, весьма мрачный взгляд на отношения детей и родителей. Своей танатостичностью и зловеще-медитативной созерцательностью киноязыка Сокуров и вовсе к финалу переместил камерное драматургическое действо фильма «Мать и сын» в царство мёртвых, где лишь там родные будут счастливы и умиротворенны.

Тем удивительнее является то, что фильм-продолжение, «Отец и сын» 2003 года, напрочь лишен тьмы — что внешней, что внутренней. Каждый кадр фильма, перфекционистски доведённый оператором Александром Буровым до импрессионистской лепки, до диктатуры цветовой гаммы, отливающей тяжёлым оловом символизма, где бежевый суть всеобщего умиротворения (и оно царит в фильме), а жёлтый — колер Бога, дыхание которого ощущает каждый персонаж фильма, полон света, такого света, что он слепит и пленит, как и пленит эта манящая условность происходящего. Где? Когда? Не важно.

Будто специально отторгнув прежние довлеющие в творчестве темы умирания, сгнивания, распада и разрухи, Сокуров в «Отце и сыне» творит совершенную по форме поэзию киноязыка, формирует не привычную для себя диалектику Жизни, соскабливая до кости реальность, которой режиссёр болел всегда, но лишь в «Отце и сыне» на время ей выболел. Режиссёр с очевидным наслаждением любуется телами своих героев — переливами мускул, шелковыми переливами кожи, естественными поворотами головы, взмахом рук, изгибами ног — чтобы подчеркнуть, что картина замкнута в пределах Жизни, эдакого Рая на Земле. Оттого такой культ плоти, тела — здорового, живого, настоящего. Культ, ставший религией.

По-прежнему для Сокурова характерен синкретизм; в этой картине, где внятный сюжет растворен в экзистенциальном томлении, в коматозном, сомнамбулическом овеществлении, отчётливо слышны отзвуки как христианства, так и буддизма. Отец и Сын, имена которым не нужны и для них они не важны — Бог ли это Отец, готовящий своего Сына к большой жизни, или это некие воплощения всех отцов и сыновей. Учитывая увлеченность режиссёра как японской, так и немецкой философией, Бытие и Небытие не противоречит друг другу, но взаимодополняет, взаимосовершенствует. Отец готовится уйти в Небытие, исчезнуть в тумане вечных ночей, ожидая вечного же своего возвращения, при этом вселенную фильма можно конкретиризировать как Бытие небытия, населённое живыми, но лишь в случае фильма «Отец и Сын». Да и сама Природа в этой ленте дышит полной грудью; Сокуров при этом очевидно связывает природу человека, его плотское, с природой вокруг, насыщая фильм кадрами синего неба, дальнего моря… Режиссёр словно сподвигает зрителей к началу своего возрождения или даже перерождения, кои испытывают Отец и Сын в картине, о которых известно совсем мало.

Была когда-то в жизни этих мужчин Мать, но умерла. Возможно, этой Матерью и была героиня фильма «Мать и сын». Когда-то Отец был на войне, перевидал немало смертей, но не очерствел душой, не озлобился. Но всё-таки он долгое время Сына своего, плоть свою, не знал, как и Сын Отца. Очевидна полемика Сокурова в отношении «Возвращения» Звягинцева с её лейтмотивом притчи о блудном сыне, звучащей и тут, но в обратном контексте. Если в киносказе Звягинцева Отец пытался понять своих сыновей, пройдя через истовые духовные и телесные муки, то в кинопоэме Сокурова Отец знает своего Сына настолько, несколько это вообще возможно. И это высшее Знание. Оно столь же неизбывно и бесконечно, как лазоревый горизонт, ложащийся бликами на лица Отца и Сына, как та неиссякаемая любовь, которая прощает все и искупляет все. И без этой любви Отца и Сына нет ничего в этом мире значимого. Это молитва, сон, прострация. Как Отче Наш, как Евангелие от Сокурова — запретное и прекрасное.