Изящно и непринужденно, как истинный итальянец, Феллини коснулся темы, от которой у немцев вот уже сколько десятилетий застывают в неловком напряжении спины.

Эта тягостная для немцев и не только тема – человеческая неспособность к ненасильственной самоорганизации, вернее, склонность человеческих существ организовываться вокруг тиранов, неосознаваемая нужда в некой деспотической фигуре, способной сплотить и упорядочить массы.

В качестве метафоры народа у Феллини – оркестранты, дирижер – их лидер. Да, мы все своего рода артисты, в нас заложена потребность творить (музыку, красоту), но нам не хватает умения делать это сообща и главное – мирно. Каждый музыкант любит свой инструмент, лелеет в себе самом свою тягу к прекрасному, стремится к свободе и паренью духа... Но так или иначе, стремясь создавать прекрасное и идеальное (к примеру, общество), мы оказываемся беспощадны друг к другу. Как бы красива и гуманна ни была идея изначально, её исполнение нами, простыми смертными, часто оказывается трагически-разрушительным...

О «химии», возникающей в отношениях тиранов и их жертв, писатели и киношники уже писали и снимали. Оруэлл, Голдинг и Хаксли, Карло Пазолини и Лилиана Кавани – каждый по-своему анализировал и переосмысливал эротизм и притягательность власти и подчинения и бегство от свободы. Феллини делает это с непревзойденной тонкостью. Не случайно для этого нужен ему именно оркестр и именно дирижер-обитатель высших сфер, «стоящий над», рассуждающий возвышенными категориями: каждый уважающий себя фюрер, независимо от масштаба и цвета его политики – от Муссолини до Лимонова – в душе прежде всего настоящий эстет и «аристократ духа»...

Тема садо-мазохизма между ведущим и ведомыми к середине ХХ веке получила новый толчок развития. Развитие технологий и технократии как способа управления группами людей – вот что сделало эту тему по-новому пугающей. Именно технократический мотив воплощает в «Репетиции Оркестра» та машина, что глухими повторяющимися ударами постепенно разрушает стену храма, в котором собрались музыканты. Эта же машина, невидимая глазу ни зрителя, ни музыкантов, в итоге убивает и блаженную арфистку. Филигранность Феллини: машина безлика, в кадре её нет, но эффект «налицо».

И всё же скорее всего Феллини хотел показать не сам ужас от переживания (неизбежного?) нашествия убивающей технократии, он хотел показать нашу феноменальную приспосабливаемость к любой ситуации, умение выживать. В то же время он показал наше неумение это выживание обеспечивать гуманностью к себе самим и к собратьям по оркестру. Возвышенные стремления и утонченность в мгновение ока могут смениться тем, что принято называть низменными порывами и необузданной агрессией; стремление к красоте, упорядоченности и гармонии сменяются страстью к разрушению и хаосу. И именно эти страсти и устремленья делают такой логичной фигуру фюрера – того, кто обещает упорядочить и утихомирить эту бурную стихию... И оркестранты, как дети, как бы ни хотелось им свободы, словно ждут твердой руки фюрера, и утешения, покоя, умиротворения, которые он им несёт. И да, не исключено, что снова когда-нибудь восстанет бунтующее дитя, стремящееся к низвержению сковывающих и довлеющих над ним правил, и возжелает оно на обломках старого мира построить справедливый и гармоничный – новый мир... Но не сбыться тем мечтам и высоким стремленьям без достойного ведущего, а ведущим дитя признаёт только того, кто ему в укажет на его ничтожность и несостоятельность. Именно так, кажется, и возникает доверие.. ..

И оттого, что оркестранты наконец-то, кажется, освобождены от тяжелого бремени свободы, а значит – и от ответственности за происходящее, и в силу того, что теперь они знают, что сильный фюрер поставит «всё на свои места», так слаженно и звучит оркестр и так умиротворённа мелодия в самом конце.

Маленькая модель большого мира, вот что создал Ф. Феллини в своем фильме. Модель общества, как оркестр - классовое неравенство, деспотичный руководитель, вечно недовольные рабочие, и за всем руководством стоят люди с деньгами. Помещение, в котором собираются оркестранты как отдельный символ. Символ исторического прошлого данного народа, данной страны.

Фильм начинается как интервью, каждый рассказывает о своем инструменте, здесь режиссер знакомит нас с приблизительными характерами и нравами разных представителей общества по средствам метафоры (частичный перенос личностных качеств и черт характера на инструмент) скрипки - элита, духовые - средний класс, ударные - субкультуры, национальное меньшинство писарь - нищенство. Далее появляется дирижер, как образ правителя этого общества: небогато одет, неряшлив, растрепан, похож на обычного человека среднего класса. Он грубо обращается со своими «подчиненными», но создается видимость, что он хорошо знает свое дело и предан ему душой. Тут же мы видим, как «за кулисами» два человека делят доход от этого оркестра, параллельно продавая места в этом оркестре людям, которые в музыке вообще ничего не понимают.

Вторая часть фильма - перерыв. Дирижер удаляется в свои апартаменты, дает интервью. Рассказывает о своем доходе и о том, как его не любят, демонстрирует свою роскошную жизнь. Писарь повествует о прежних порядках, мол, раньше было лучше и дирижер и оркестранты и обстановка (раньше и трава зеленее была, так говорят сейчас и во все времена говорили). Данная часть фильма может символизировать увлечение и насыщение материальными благами и, как следствие, потерю контроля над обществом. Внезапно выключается свет. Дирижер и писарь идут смотреть, в чем дело.

Третья часть фильма. Кульминация. Дирижер заходит в репетиционный зал и наблюдает картину полной вакханалии и бесконтрольности. Лозунги, графитти, насилие, агрессия. Революция. Люди не хотят данную власть, они хотят любую другую. Ставят метроном, свергают метроном. Беснуются. Кто-то спокойно наблюдает за толпой, кто-то под роялем придается любовным утехам, кто-то продолжает пытаться жить мирной жизнью, как арфистка. Она не хотела войны, революции, профсоюзов, она хотела играть.

Финал. Внезапно все прервалось. Завал. Жертвой революции пала самая миролюбивая музыкантка. Не остановится революция, пока жертва не будет принесена. Власть вернулась прежняя. Сначала под образом новой путеводной звезды, а потом снова под образом жадноватого деспота. Звучит итальянская речь, немецкие призывы, итальянская речь. История повторяется.

Лента на удивление проста по своей сюжетной организации: она строится как телерепортаж об одной репетиции оркестра в старинной церкви XIII века, которая превратилась в репитиционный зал за счёт своей акустики. Но чуда слияния оркестра и дирижера не происходит.

Присутствие в зале съемочной группы почти незаметно, она лишь беспристрастно фиксирует будничную жизнь и рабочие моменты, а также берёт интервью у музыкантов оркестра. Первый конфликт назревает уже в тот момент, когда оркестранты узнают о том, что съёмка не будет оплачена.

Подобно тому, как музыканты превозносят важность своего инструмента и его исключительную важность в общем звучании оркестра, так и некоторым обывателям свойственна завышенная самооценка и стремление принизить ближнего. Первая скрипка, фортепиано, флейта, кларнет, виолончель — каждый мнит себя первым в общем деле и лишь для дирижёра нет авторитетов. Он готов опустить на грешную землю любого. О себе он говорит: «Казалось бы, дирижёр король и бог, но он чувствует себя сержантом, вынужденным раздавать музыкантам пинки и подзатыльники». И коллектив не хочет с этим «сержантством» мириться. Оркестр с уважением отзывается о предыдущем дирижёре, он был сухой и властный. Нынешний же лишь жалкий временщик, бывший музыкант. О своём учителе он говорит: «Он вёл за собой, превращая вино в кровь, а хлеб в плоть». Сам же относится к своему делу, как к ремеслу, как к работе на заводе. В нём нет творческого горения. После перерыва на кофе конфликт вступает в новую фазу, в довершение ко всему гаснет свет и это, словно спусковой механизм, пробуждает всё самое потаённое, низменное. Дирижёр полностью самоустраняется, пуская ситуацию на самотёк. Пианистка находит момент весьма удачным, чтобы предаться любовным утехам под своим фортепиано. Все стены исписаны граффити «долой дирижёров». Но нужно признать, что не все участвуют в «празднике непослушания», те что постарше и умудрены опытом, бессильно наблюдают за творящимся хаосом. Самоустранился и профсоюз, ставший катализатором беспорядков. Когда вакханалия достигает апогея, под действием внешних сил рушится стена здания. Казалось бы, трагедия, но вместе с разрушением приходит свет, приносящий отрезвление и первым оно приходит к дирижёру. Он призывает каждого взяться за свой инструмент и строго следовать нотам. И оркестр наконец зазвучал как должно, пусть и на фоне руин, а дирижёр сделал единственно правильный вывод и попытался стать диктатором.

Фредерико Феллини, как мне кажется, вкладывал идейно-философские смыслы в этот, на первый взгляд, простой фильм. И что самое важное в любой философии — убеждение. Фильм по-настоящему убеждает. Он провозглашает, конкретизирует, но последнее слово всегда за зрителем. Эта картина однозначна. Либо ты принимаешь её, либо нет.

Но, конечно, особого внимания заслуживает горький посыл картины. Это некий плачь, завуалированный под плачь об ушедшем времени, где время рисуется образом настоящего счастья, которое мы потеряли. Люди просто-напросто перестали счастье видеть? Так? Это только кажется, на самом же деле Феллини говорит о том, что счастья как такового никогда и не было. Были лишь фейерверки, которые через несколько «мгновений» прекращали гореть, как музыка, которую забывают. Причины этого Феллини сразу же и нарисовал — люди никогда не слушали друг друга (символично, не правда ли, если учесть, что все в фильме слушают и играют?), теряясь за своими собственными глупыми предрассудками и предубеждениями. Не случайна и фраза дирижера —«Церкви рушатся, а верующие превращаются в атеистов». Ведь церковь, в которой «покоится три папы и семь епископов» превратили не просто в помойку сквернословов и грязномыслящих, алчных людей, но и в добавок ко всему в конце фильма её рушат огромным шаром на тросе. Рушат вместе со стенами и молитвы всех тех, кто верой и правдой служил своей религии и своему Богу.

Актерский состав картины подобран великолепно, я бы даже сказала, по типажам! Персонаж и, соответственно, актер, исполняющий его роль, удивительнейшим образом подходят каждый к своему инструменту: и эксцентричная, даже немного сумасшедшая флейтистка, и импозантный кларнетист, и утонченная пианистка, и хипповый барабанщик.

И конечно же я не имею права конкретизированно оценивать картину великого маэстро, но я хотела бы её пересматривать ещё и ещё много раз., дабы искать новые грани философии фильма, и учиться.

Смотрела в 1979 году в Петрозаводске, немного опоздала, поэтому была шокирована, на рядах ближе к эрану сидел весь оркестр филармонический, в котором я тогда была второй арфой, и Ариадна Тугай, моя преподаватель и первая арфа, а мы так неприлично ржали весь фильм... Там еще есть подробность Ариадно Тугай с Нино Рота дружила и даже умудрилась выпросить у него две композиции для арфы, она такая, арфовый репертуар она обогатила своим обаянием.

Этот фильм какое-то фантастически точное проникноверие в мир музыкантских фанаберий, то что там арфистка жертва это просто вообще. Понимаете, инструменты свои люди не совсем выбирают, это жизненный жребий и черты характера действительно как будто флейта мозг высвистывает, и пистолет в носке у виолончелиста, фигурально выражаясь, всегда есть, и все остальное настолько точно в мелочах.

Для оркестранта там вообще особы смысл, потому что играть в оркестре и больше ничего это жизненный тупик, тюрьма, отказ от собственной личности, люди творческие в яме звереют бывает.

Конечно, я преувеличиваю, но это чтобы видно было.

Не знаю, очевидная символичность, плакатная наивная философия, мне кажется это наносное, величие этого фильма в том, что он крохотная жизненная зарисовка, скетч, и в этом вечен.

На самом деле стоит сразу взять и отдать должное Феллини за создание картины, изображающей кризис взаимоотношений между властью, народом и интеллигенцией в столь необычном и весьма изысканном виде. Попытка перенести социальные противоречия в мир виолончелей, скрипок, тромбонов и арф удалась великому режиссеру выше всяких похвал.

В составе оркестра как проекции привычной нам жизни, мы можем разглядеть различные слои общества. Как простой народ выражает свое мнение единым гласом огромной толпы, заполняющей улицы в надежде быть услышанной, так и барабаны играют в унисон, стараясь донести собственные мысли до вопрошающего ритмичными, но бесцельными ударами. Как интеллигентные представители поднимают философские проблемы и рассуждают об абстрактных вопросах, так скрипки и виолончели говорят более осмысленным и утонченным языком, который окружающие не разделяют, что является причиной недовольства и третирования.

Дирижер представляется неким фанатичным и властным гением, одержимым идеей превратить бессвязную какофонию в гармоничную и благозвучную мелодию. Он кричит и ругает отдельных исполнителей, он разбрасывает партитуру, но не может добиться от вверенного ему народа нужной игры. Ему невдомек потребности народных масс, негодующих относительно своего низкого жалования, его великая и высокая идея не находит понимания и сочувствия. Он слишком далек от народа.

Постепенно нарастает напряжение между дирижером и оркестром, в кульминации выливаясь в полный хаос. Недовольство народа оборачивается полным беспределом — начинается гражданская война. Однако люди не могут выступить единой массой, движимой одной большой идеей, они распадаются на кучки хулиганов, которые желая чего-то своего, готовы перегрызть друг другу глотки. Все это сопровождается планомерным грохотом и поэтапным разрушением всего здания. Апогеем всего является смерть ни в чем не повинной арфы, которая играла вполне мирно, не вмешиваясь в перипетии конфликта. Народ понимает, что дальше воевать бессмысленно, пора начинать жить дальше. Возвращается маэстро и заводит речь, в которой также, как и ранее выражает отчаянное недовольство игрой оркестра. Голос его приобретает более жесткую и требовательную интонацию, прослеживается явная аллюзия на стиль речи Адольфа Гитлера. Оркестр сидит и внимает крикам нового дирижера, но уже молчаливо и покорно. Инструменты готовы подчиняться другой власти, но причиной тому не соучастие, а страх и трепет...

В этом фильме Федерико Феллини проводит неоспоримо четкую параллель между компоновкой оркестра и структурой общества.

Итак, картина, разворачивающаяся перед нами, напоминает рядовое интервью. По словам музыкантов легко понять, как они относятся друг к другу. Кто-то занимает положение чуть выше, а кто-то и вовсе в самом низу. То есть в структурировании оркестра присутствует своя внутренняя иерархия, которая ничем не отличается от общественной.

Если проводить параллель с обществом, то сразу же видно, что самый главный - Дирижер - высокопоставленный чин и правитель. Он лучше всех разбирается в сфере своей деятельности и способен управлять и вести за собой людей. Далее мы наблюдаем класс чиновников в лице скрипачей, арфистов и прочих музыкантов, которые лучше всех понимают музыку и команды Дирижера. Их речи наполнены философским смыслом; чаще всего они нейтральны, лишь со стороны наблюдают за происходящими в нижних слоях беспорядками; ряды их не сплочены – такой вывод можно сделать, исходя из постоянных междоусобных споров. Следующее сословие характеризуют барабанщики, трубачи и другие не столь значимые музыканты – это средний класс. Их основными чертами являются единство и бунтарство. Эти массы легко поддаются разного рода волнениям, бунтам и недовольствам, выступая против Правительства и Чиновников. И, наконец, перед нами предстает низший класс в лице старого переписчика нот, который в виду своей слабости и не значимости беспрекословно подчиняется Дирижеру.

Очень интересно подмечена классовая раздробленность. Ведь, по сути, везде, где есть иерархичность, не обойтись без конфликтов, в ходе которых происходит разложение общества и его устоев. Такой конфликт между Дирижером и Музыкантами мы наблюдаем на одной из репетиций. Начинается самая настоящая революция по свержению диктаторской власти Дирижера. Мы слышим глухие удары инструментов, точно характеризующие эмоциональное волнение Оркестра. Здание, в котором проходит репетиция, сопоставимо со Страной. И вот мы видим, как из-за возникшего хаоса это здание дает трещины, и в итоге стена рушится от сильного удара шара для сноса зданий. Я бы назвала это событие репрессией, так как применение таких силовых мер не обошлось без жертв. После чего музыканты успокаиваются, работа оркестра налаживается, все идет своим чередом, и репетиция продолжается.

Данный фильм носит не только социально-психологический, но и ярко выраженный политический подтекст. Мы прекрасно понимаем, что в любом обществе или малой группе существует своя внутренняя иерархия, а наличие иерархии означает безоговорочное наличие предводителя. И не дай Бог в его руках окажется слишком много власти и полномочий. Это превратит его в тирана, и никто не сможет ему помешать, ведь деспотия оправдана везде.

Музыкальный отрывок, который оркестр постоянно репетирует в фильме, - запоминающаяся, немного слащавая, навязчивая мелодия, то бесхитростная, то сатирически насмехающаяся - это и саундтрек, и лейтмотив всей нашей жизни. Музыканты и погружены в неё, и сами её исполняют. Наша жизнь - то, что мы в ней создаём.

Мне бы хотелось рассмотреть политический подтекст этого фильма-аллегории. Политический - в широком смысле. Не как борьбу за власть между партиями, а как борьбу за власть вообще. Как постановку проблемы власти и подчинения, проблемы созидания власти управлением и проблемы подчинения власти одиночного, единично звучащего человеческого существования.

Музыка - это так, для вида, для динамического антуража, для изображения коллективного темпорального взаимодействия. Музыка - это ведь гармония. В идеале, в идее, в плане. Музыка - это строение. Стройное, воздушно существующая организация звуков, таинственно передаваемая человеческой психике в виде эмоциональных образов, настроений. Это красота, порядок, космос, архитектура, классическое устроение которой и архаично, и надёжно, и символично, и связующе. (Помните: на латыни 'религия' - это 'связь, воссоединение'? Помните, да? А помните также, что 'фашизм' на итальянском - 'пучок, связь, единство'?..).

Чтобы сохранять космос в порядке, целостности, нужны жёсткие, беспрекословно выполняющиеся законы. Чтобы музыка, так легко, нежно, воздушно струящаяся, существовала, её исполнение должно быть бескомпромиссно подчинено единому руководящему началу. Единой воле. Пальцы отдельных музыкантов - ничто. Их руки - инструменты. Их скрипки, трубы, тромбоны, арфы - как бы форма внутреннего содержания музыкантов. Но не это главное. Даже не дирижёр. Главное - музыка.

Пока музыка длится, существует в движение, в звучании - с миром всё в порядке. В порядке, в стройности, осмысленности - и в этом проявление великого эстетического замысла. Как только музыка замолчала, начинается болтовня, обсуждения, рассуждения, сомнения 'мыслящих тростников', 'борьба эгоизмов'. И иначе не получается. Каждая личность тянет одеяло на себя.

Вот тот же дирижёр. Казалось бы, он стоит выше, на помосте, видит больше - всё в целом, в перспективе да мудрым своим оком. А всё туда же. И дома у него за границей, и раздражение от бестолковых и бездарных музыкантов, и ханжа он приличный, потому как в Париже дом ему не надобен. А что вы хотели? Он ведь тоже человек. И ещё какой! Дирижёр! Властитель, управляющий, политик. Вот вы думаете, раньше политики были и мудрее, и самопожертвенны, и неэгоистичны. Так говорят. Рассказывают. Например, старенький, добрый смотритель базилики, раскладывающий в начале фильма ноты на пюпитры. Он рассказывает про старые времена, поучительно, воспитательно, как сказочник. Да кто помнит эти времена? Да и были ли они? Эти времена, эти политики, эти безукоризненные дирижёры? Да полноте! Были Нероны и Калигулы, Гитлеры и Муссолини. Всё то же самое было, та же петрушка.

Поэтому жить так, как вы живёте - противостоя друг другу, постоянно агонистируя в обществе, внутри себя самого - это настоящая мука, и мука же - жить в подчинении лидеру, политику, дирижёру. Ну а по-другому? Как жить по-другому?..

Вот, кажется, об этом Феллини и говорит. Нет ничего другого. Либо музыка и железно-безукоризненный поток божественных нот, либо какофония, раздрай и хаос, выламывающий, выбивающий стены и глядящий чёрной, круглой пустотой Ничто, вторгающегося в здание Бытия наподобие огромного ядра, которым сбивают идущие под снос дома.

Спешу признаться, что я не отношусь к числу поклонников Федерико Феллини - в своё время 'Сатирикон' серьёзно пошатнул мой интерес к творчеству этого, безусловно, выдающегося итальянского мастера кинематографа. Тем не менее, 'приобщиться к искусству', к миру настоящегося серьёзного кино я всегда рад, поэтому к просмотру известной ленты позднего Феллини 'Репетиция оркестра' отнёсся с полным вниманием и интересом.

Остроумна и забавна сама идея - сделать фабулой кинокартины репетицию большого симфонического оркестра (кто-нибудь ещё додумался до чего-то подобного!?). Впрочем, априори понятно, что для Феллини сюжет здесь - лишь СРЕДСТВО реализации его более глубинных идей, аллегорическая картинка, позволяющая завуалировать истинные мотивы автора.

Маэстро использует остроумный авторский прием: зритель следит за развитием сюжета глазами оператора-телевизионщика, члена ТВ-группы, незапланированно прибывшей на репетицию оркестра. Точнее, даже не глазами оператора, а обьективом его камеры. Понятно, что вся эта затея с мнимым интервьюированием музыкантов визитёрами-журналистами - всего лишь трюк, не более того, и не стоит принимать его за чистую монету, но трюк эффективный, позволяющий рассказать и описать всё, что наметил автор.

Пожалуй, по большому счёту, картина Феллини не содержит сюжета в том общепризнанном для кино смысле слова 'сюжет'. В старом здании бывшей католической церкви, обладающем неплохими акустическими возможностями, собираются на репетицию симфонического оркестра музыканты - собираются неспешно, вяло подтягиваясь ко времени начала. Далее, уже собравшись, исполнители начинают повествование (опять же, неспешное) о своих инструментах. Лично для меня вся та часть картины с началом репетиции, когда каждый музыкант рассказывает об инструменте, на котором играет, является наиболее креативной и интересной. Ну какой уж тут сюжет, если рассказчики эстетствуют по полной программе, разглагольствуя об эмоциональных оттенках звучания виолончели, скрипки, контрабаса, пианино, валторны, об их характере, менталитете, и т.д.! Во время просмотра мне в голову даже пришла мысль, что должно быть, 'Репетицию' очень хорошо смотреть, если ты профессиональный музыкант!: ) Члены оркестра общаются, болтают, подшучивают друг над другом. Все музыканты - люди со своими проблемами, недостатками, особенностями. Скажем, пожилая скрипачка, не пользующаяся вниманием окружающих, 'незаметно для всех' прикладывается к фляжке с виски; молодая пианистка, напротив, насыщает окружающее пространство флюидами кричащей сексуальности; опасающийся взять не ту ноту трубач нервничает столь сильно, что на этой почве, по его же словам, превратился в лунатика; а начинающий терять мужскую силу музыкант кричит: 'К черту всё это! Я не могу больше спать с бабами!'

И вот, наконец, появляется дирижёр, прерывающий создавшуюся 'идиллию'. Появление руководителя оркестра, как стержневого персонажа картины, моментально заставляет задуматься о природе авторитаризма, ибо Бальдуин Баас играет человека деспотичного, не терпящего возражений, привыкшего в одиночку рулить всем процессом. Неудивительно, что вскоре возникает конфликт между ним, дирижёром, и музыкантами.

Собственно, картину можно поделить на несколько сегментов - болтовня до репетиции (раз), сама репетиция (два), 'антракт' (три), бунт оркестра (четыре). Безусловно, самая оригинальная и креативная часть - первая. В обсуждении второй части невозможно не упомянуть о блестящих сюитах известного итальянского композитора Нино Рота, исполняемых в процессе репетиции - особенно мне понравилась та из них, что исполненна в очень быстром темпе. Третий отрезок ('антракт') характеризуется, прежде всего, впечатляющим продолжительным монологом дирижёра - на мой взгляд, можно лишь аплодировать Бальдуину Баасу за столь мощную актёрскую сцену. Наконец, четвёртая часть - какофония разрушения, анархическая кода, побеждающий классику панк-рок (кстати, Феллини снимал картину всего через полтора года после панк-революции в Европе), - показалась мне, с художественной точки зрения, наименее убедительной. Ибо не слишком ли всё пессимистично, маэстро!? Разве баланс между авторитаризмом и демократией так уж недостижим!? Разве нет света в конце тоннеля!? Но в одном я с Вами, безусловно, согласен: Её Величество Музыка неизбежно преодолеет все преграды!

8 из 10

Часовой телефильм «Репетиция оркестра» - настоящий маленький шедевр в фильмографии позднего Феллини, поскольку совмещает в себя множество интерпретаций. Здесь есть и социально-философское, и психоаналитическое, и метакинематографическое измерения. Удивительно то, что профессиональные актеры и настоящие музыканты здесь попросту неразличимы – столь слаженно работают и те, и другие. Большую часть экранного времени представляют собой монологи музыкантов прямо в камеру, из-за чего фильм можно причислить к традиции «синема-верите». Каждый говорит здесь о себе и своем инструменте, очеловечивая и психологизируя его, в результате тот или иной музыкальный инструмент становится в картине метафорой характера и души определенного склада.

Однако, при всей любви музыкантов к своим инструментам и музыке вообще, становящейся аллегорией жизни, в «Репетиции оркестра» есть и отчетливый конфликт, сложный, многоступенчатый, та или иная интерпретация которого и становится раскрытием определенного измерения фильма. Это конфликт дирижера и оркестра. Каждому понятно, что без власти и харизмы дирижера оркестр распадется и будет не способен слаженно и гармонично играть. Однако, в западном обществе, пережившем май 1968-го – это уже не аксиома. Здесь перед нами раскрывается первое, самое очевидное измерение фильма, социально-философское, в котором «Репетиция оркестра» становится откликом на молодежные бунты 1960-х. Антипатриархальная, антитрадиционалистская направленность становится, по Феллини, источником этих протестов: протест против иерархии, гармонии и порядка в его фильме оборачивается хаосом и ввергает мир в предапокалиптическое состояние.

Когда сами музыканты, до этого связанные абсурдными постановлениями профсоюза, которые для них важнее музыки, начинают бунтовать против «власти музыки» и «музыки власти», это, по Феллини, значит, что мир сильно болен. Однако, и авторитарные замашки дирижера, его истерическая речь, схожая с гитлеровскими интонациями, показывают, что конфликт фильма шире, чем представляется на первый взгляд. Ведь при съемках любого фильма режиссер выступает как дирижер: он тоже авторитарен и ущемляет свободу съемочной группы то тут, то там, но без его власти фильм рассыплется и съемки не состоятся. Это второе, метакинематографическое измерение фильма, потому бунт против дирижера, это еще и символ разного рода сложностей на съемках, когда бунтуют чаще всего актеры против диктатуры режиссера.

Однако, чисто аффектированная, эмоциональная составляющая игры музыкантов на своих инструментах (ведь музыкант – всегда очень чувственное существо), которой порой невозможно управлять, нуждается в дирижерской силе разума, против которой бунтует весь ХХ век «прогрессивное человечество». Здесь раскрывается психоаналитическое измерение фильма: то что мы видим в ленте Феллини, происходит внутри одной личности, которой тщетно, порой диктаторски пытается управлять разум. В этом смысле «Репетиция оркестра» - это кино о гармонии и разладе между разумом и чувствами, и то, что в итоге герои картины приходят к консенсусу, отдавая себя во власть музыки, говорит о том, что Феллини верит в то, что человечество одумается на пороге конца света, и музыка, как священнодействие (не зря репетиция проходит в старой часовне), спасет субъектов творчества.

«Репетиция оркестра» - последняя совместная работа Феллини и Нино Рота, который здесь превосходит сам себя, написав удивительную партитуру, в которой есть и пленительность, и пышность, и диссонанс. Этот небольшой, более того самый короткий фильм Феллини – одно из лучших его творений прежде всего по части лаконичности, четкости и многогранности авторского высказывания. Быть может, кто-то найдет в этом часовом телефильме и другие измерения помимо трех, обозначенных нами, это неудивительно, ведь мы видим в «Репетиции оркестра» уже позднего Феллини, преодолевшего чрезмерность образов своего зрелого периода и стремящегося к более сбалансированному, гармоничному и лапидарному кинематографу.