Смотрела фильм дважды, первый раз - в одиннадцатом классе, под глубоким впечатлением от чувственной стороны повествования. И вот тут-то делали свое дело своеборазная внешность не такого уж с виду невинного 'малыша', длинные глаза его мамы и Малер.
Но. Только теперь мне стало понятно, что за стремление к достоинству отрицает познание, да и многое другое. Новелла расцвела, а вот фильм оскудел для меня безнадежно. Страсть в нем картонная какая-то, сам Ашенбах банально противный, и все, что есть интересного - в образе Тадзьо. А это воплощение своеобразно и прекрасно.
Единственное, в чем преуспели создатели фильма, - это скука. Уныние великосветского релакса. Боюсь, в него превратилась даже артистократическая серьезность, о чем горюю.
Фильм вряд ли рассчитан на зрителей, что привыкли к понятному и разжеванному кино. От того, многим он и кажется 'нудным, растянутым, скучным'.
Неторопливость и меланхоличность этой ленты, обусловлены характером данного героя, обстановкой, атмосферой.
На мой взгляд этот фильм явно перекликается с другой лентой режиссера 'Семейный портрет в интерьере'. Грядущая смерть и кусочек жизни, за который герой отчаянно хватается.
В 'Семейном портрете..' символом жизни выступила семья, поселившаяся сверху, семья, которой у героя никогда не было. В 'Смерти в Венеции' - молодой прелестный мальчик. Перед тем, как угаснуть, композитор, вспыхивает страстью к жизни, воплощенной в белокуром подростке. Тадзио - воплощение жизни, молодости и красоты. Всего чего главный герой лишается, всего, за что исступленно держится.
То самое кино, то самое в котором можно и нужно искать символы. Не пустое, а глубокое, не плоское, а многослойное.
Если совсем честно, этот фильм я начинал смотреть несколько раз, и каждый раз что-то отвлекало от продолжения просмотра. Почему? Вот, решил разобраться и посмотрел фильм до конца.
Если быть предельно кратким, картина получилась просто неинтересной для меня. С одной стороны, мой любимый 19-й век, прекрасная Венеция, философские споры о красоте и музыке, с другой - и все это тонет в голове главного героя - интроверта, созерцателя жизни, человека в футляре.
Должен признаться, новеллу Томаса Манна я не читал, но необъяснимая любовь главного героя, композитора к юному отроку, показанная в фильме, действительно, выглядит нелепо и наводит на странные размышления о его человеческой ориентации. Я пишу 'странные', потому что неискушенному зрителю ничего не остается, как признать героя гомосексуалистом, страдающего от своего греховного влечения. Но, и это можно было-бы понять! Мы также поняли, что влечение переросло в нечто большее...и что-же? Где тот посыл идеи прекрасного и неисполнимого? Я не увидел ничего прекрасного, а неисполнимое - и не должно исполниться.
Странно выглядит и поведение самого отрока, который отчетливо понял интерес пожилого человека к своей персоне, и на этом фоне позволяющего себе кокетничать с ним. Пожалуй, развитие событий по этой логике и могло привести хоть к какому-то 'продуктиву'.
А вот, по-моему, простые принципы, которые были нарушены в картине (да простят меня зрители): - Кино безусловно должно быть зрелищным, затрагивать самые чувствительные струны в душе человека, нести в себе как загадку, так и принцип жизнеутверждения, заставлять сопереживать, радоваться, задумываться о нашей собственной роли в этой жизни. Такие фильмы хочется смотреть не один раз.
Мне почему-то не захотелось задумываться почти ни о чем, кроме, как о нудности и утомительности просмотренного фильма.
Хочу сказать от имени зрителей, которые не читали новеллу Манна, но всё-таки имеют место быть. Такой взгляд даёт возможность оценить произведение Висконти объективно, фильм как таковой, без нужны сравнивать его постоянно с книгой, отдавая предпочтения то ли режиссёру, то ли писателю.
'Смерть в Венеции' - одна из наиболее талантливых и сильных по эмоциональному воздейтсивию работ в направлении эстетического кино. Причём эстетизм чувствуется не только в стилистике съёмок (чем так часто грешат 'картиночные' фильмы, приносящие в жертву содержание), но и в самом сюжете. Во всех отношениях этот шедевр можно назвать 'гимном эстетике'
Густав, скандально известный композитор, любящий отец и муж, вынужден покинуть родину, своих близких и отправиться в чужую страну, где судьба уже подготовила ему страшную, одинокую смерть. Но фортуна смилостивилась над обречённым и преподнесла ему один из самых прекрасных подарков в мире - ЧУВСТВО ЛЮБВИ. Да, да! Именно Любви, наиболее чистой и совершенной, которую только способна породить человеческа душа. Говорить здесь о гомосексуализме, или уж тем более педофилизме верх глупости и невежества. Это странная влюблённость совершенно чиста, и не имеет ни малейшего сходства с извращениями, которые породило современное общество.
Одна из самых запонимающихся картин фильма: уставшим, равнодушным взглядом обводит людей в зале новый постоялец Ашенбах. Он мало заинтересован этими людьми, они совершенно не заинтересовыны им. Он приехал сюда набраться сил, но чувствует лишь одиночество и опустошение. И тут - СТОП! Среди фальшивых улыбок и пошлых выражений он видит ОДНО ЛИЦО. Лицо грустное и по-детски серьёзное, Лицо ангельское и настолько прекрасное, что невозможно дышать и даже перевести взгляд... Но почему же никто больше эту красоту не видит? Все вокруг продолжают вести свои бессмсленные маленькие разговорчики и никому не ведомо то огромное чувство, накрывшее главного героя, самое поэтическое, божественное и уносящее на небеса - ЧУВСТВО ВОСХИЩЕНИЯ ПРЕКРАСНЫМ!
Этот эпизод вызывает целую фонтан аллюзий на всю эстетическую традицию, начиная с античного поклонения идеалам человеческой красоты и произведений Платона (откуда идёт та самая 'Платоническая любовь') и заканчивая произведениями О. Уальда.
Нельзя не отметить прекрасный выбор актёра на роль Тадзио. Природа действительно наградила его совершенно гармоничной, удивительной и неповторимой внешностью, а образ героя глубоко западает в сердце: )
Сам смущённый своим чувством, Густав не может сдержать восхищения. Мальчик чувствует этот свет и благодарит за него невинной загадочной улыбкой...
Поражённый ужасной новостью, Ашенбах в первую очередь пытается спасти Тадзио и его семью (не себя!). Он переступает нормы приличия, убеждая незнакомых людей поверить ему и как можно скорее покинуть курорт. Однако его отчаяная попытка не имела успеха. Густав умирает, любуясь Тадзио: его жизнь как будто перетекает в юного героя, давая ему силы жить на Земле дальше.
Хочется искренне поблагодарить Висконти за фильм. Он заставляет по-новому взглянуть на человеческие отношения, любовь и ценности, которые мы себе выбираем.
Единственный на мой взгляд недостаток - это чрезмерная затянутость фильма. Безусловно, это не случайно, и некоторая медлительность кадровой съёмки создаёт нужную, томно-расслабленную атмосферу. Однако здесь Висконти переборщил и его прием рискует вызвать скуку. Но, не смотря на всё это, фильм заслуживает высшей оценки!
Лукино Висконти этим фильмом определенно провоцировал и привлекал к себе внимание. Он как будто вступал диалог с Общественным Мнением и скрываясь за признанные брэнды (виды Венеции, творчество Томаса Манна) показывал желания, которые считаются преступными или аморальными.
На мой взгляд, это кино ответ на работу Кубрика 'Лолита'. После успеха провокационной картины, уверен что Висконти решил показать то, что было ему ближе.
В отличие от Кубрика и Набокова, которые рискнув репутацией сняли хороший интересный фильм - в котором описали запретную страсть к девушке, Висконти менее однозначен. Порочную страсть и приторную слащавость он демонстрирует на фоне размышлений и отсылок к вопросам смерти и разложения.
При этом, если первая половина картины вызывает как минимум вопросы о допустимости показа этого фильма детям (равно как и вопросы об адекватности создателей фильма), то вторая половина и финал фильма в определенной мере эти вопросы нейтрализуют. Режиссер сводит все что было обозначено в начале фильма и должно было вызвать обоснованные вопросы у большей части зрителей - к символизму.
И действительно, если первая часть 'немецкой' трилогии - картина 'Гибель богов' отсылает нас к легенде о царе Эдипе, то почему бы не продолжить обсуждение человеческих странностей обращаясь к архетипам (мифам о Гиацинте и Кипарисе).
Мне кажется, что Тадзио это символ смерти, возможно и скорее всего смерти духовной, которая предшествует смерти физической.
В силу этого возникает вопрос - почему Висконти выбрал столь неоднозначный сюжет? Думаю, что такая неоднозначность - следствие противоречий, обусловленных трагическими событиями молодости и сильным характером Висконти.
В любом случае, это кино, на мой взгляд, ключ к некоторым психологическим проблемам Висконти. С одной стороны Висконти - жесткий и тираничный автор, бескомпромиссный борец с продюсерами и человек весьма прогрессивных, для представителя аристократических кругов, взглядов. С другой же стороны, Висконти всегда в своем творчестве слишком осторожен. Он боится осуждения, боится доведения до зрителя собственных взглядов и оценок, что делает его работы, иногда выполненные технически просто безукоризненно, менее революционными, чем произведения того же Кубрика или Бернардо Бертолуччи.
Несмотря на то, что кино получилось полностью понятным для очень небольшого круга лиц, как мастер высокого уровня Висконти снял его технически очень красиво. А тема 'Смерть в Венеции' которая была лишь обозначена, но не раскрыта в этом фильме, впоследствии была более достойно стилизована в 'А теперь не смотри' Николаса Роуга и 'Ночной поезд в Венецию', а также во множестве других фильмов. Забавно, но многие российские сериалы о бандитах просто 'нашпигованы' кино-цитатами из 'Смерти в Венеции'.
Нужно сказать, что многие режиссеры цитировали Висконти, переводя заданные 'Смертью в Венеции' стилизации в схемы отношений между мужчиной и женщиной. Так было, на мой взгляд, у Скорсезе в 'Эпохе невинности', Мауро Болоньини в 'Наследстве Феррамонти' и многих других. Кстати, 'Невинный' Висконти построен по похожей со 'Смертью в Венеции' модели: запретное чувство (стремление) на фоне духовного и физического разложения зрелого мужчины.
Несмотря на очевидные недостатки фильма - он в полной мере соответствует темпу немецкой трилогии Висконти, заданному в 'Гибели богов'.
Плюсы этого фильма все знают, поэтому поговорим о запретном – о его минусах. Их, к сожалению, довольно много. Самый большой из них – это работа оператора. Оператор во время разговоров героев медленно наплывает на них, а потом так же медленно отъезжает – и так в нескольких сценах подряд. Доходит до того, что этот прием становится, страшно сказать, предсказуемым. Такое же предсказуемое и «неожиданное» появление белокурого юноши практически в каждой сцене, следующей после нашего первого знакомства с ним: профессор Ашенбах мирно занимается чем-то своим, и тут вдруг… напряжение появляется на его лице, он пронзительно всматривается куда-то вдаль и, к своему страшному удивлению, видит все того же мальчика – и это четыре раза подряд. И каждый раз при этой сцене я задаюсь вопросом: помилуйте, да Висконти ли это? Может, режиссер доверил постановку кому-то другому? Может быть, поэтому он и не попенял оператору на то, что тот совершенно не умеет компоновать множество объектов в кадре, выстраивая неорганизованную и хаотичную композицию. Вспомните, как компонует гринуэевский оператор Саша Вьерни: каждый кадр – шедевр грамотной организации пространства. Неудача де Сильвы объяснима: передать бурление венецианской жизни и вообще любой жизни медленной камерой, другими словами, передать динамику статикой, по определению невозможно, а вот испортить кадр, пытаясь решить заведомо неразрешимую задачу, очень даже просто. Поэтому лучшие кадры в этом фильме – это когда профессор мирно сидит в лодке или еще где-нибудь в единственном числе: когда объект всего один, тут уж испортить ничего невозможно. И еще очень красиво сняты воспоминания профессора о том, как он со своей семьей резвится на зеленом лугу: жаль, что эта сцена слишком коротка.
Наверное, этот фильм символический, как и сама новелла, но зачем было переделывать писателя в композитора? Видимо, потому, что это был очень личностный проект: Висконти хотел сублимировать собственную гомосексуальность и сделать это под музыку своих любимых композиторов, которую ему в предыдущем фильме продюсеры использовать не разрешили. Режиссер был слишком увлечен реализацией своих собственных переживаний, и поэтому какие-то «посторонние» детали ему были безразличны. Странный белокурый мальчик игнорирует и даже как будто поддразнивает своего старого преследователя, хотя любой другой на его месте давно побежал бы в полицию или хотя бы позвал родителей. Может, этот мальчик вообще всего лишь видение? Если мы примем эту точку зрения, то она простит многие недостатки фильма. Но далеко не все. Сцена с музыкантами все равно безобразно растянута. А банальная новость о том, что власти скрывают чуму (которая в фильме называется «холера») потому, что не хотят отпугнуть туристов, преподносится, как какое-то неожиданное откровение. Да и вообще все в картине слишком просто и очевидно, как в голливудском фильме.
Да, картина красивая, иногда (но нечасто) даже очень, и музыка подобрана грамотно, и последние полчаса довольно пронзительны: такая драма нереализованности, знакомая многим. Все актеры играют замечательно, а Богард выше всяких похвал. Но не хватает чего-то очень важного.
Тем не менее, ставлю позитивную оценку. А то как-то неудобно.
На мой взгляд основная проблематика фильма становится понятной практически с самого начала картины, когда происходит спор о красоте и искусстве между Ашенбахом и его товарищем. По мнению главного героя, красота (и искусство как выразитель оной) – это нечто возвышенное и духовное (идеализм эстетики Сократа, Платона), его же собеседник занимает противоположную точку зрения. Старое доброе противостояние аполлоновского и дионисийского начал… И уже отсюда можно было бы сразу сказать чем кончится фильм, ведь мы знаем, что фильм снят по произведению Т. Манна, который был сторонником Ницше, для которого культ Диониса играл немаловажную роль. Также собеседник Ашенбаха практически цитирует мысли усатого философа на счет связи искусства и личных бед художника (философия трагедии), впрочем подобные взгляды высказывали и представители немецкого романтизма, а затем и эстеты вроде Уальда. Концовка ленты лишь подтверждает сказанное выше.
Также фильм можно рассматривать как аллюзию на отношения Сократа и Алкивиада, этого прекрасного златокудрого эфеба. Правда автор обыгрывает все иначе и ясно дает понять, что не духовная красота юноши привлекает престарелого героя и не платоническое желание горит огнем в его сердце, еще один камень в огород идеализма.
Стареющий композитор Густаф фон Ашенбах приезжает в Венецию – восстановить силы, сменить обстановку, обрести покой и найти вдохновение. Это не седой старик, но возраст – он в душе, во взгляде. Среди отдыхающих его внимание привлекает мальчик Тадзио. Он не может поверить своим глазам – истинная красота существует и она здесь рядом. Густав вспоминает то, что послужило причиной его отъезда – публика не восприняла его новую музыку, назвав ее мертворожденной, а ведь он всего-то хотел создать нечто совершенное. И вот, разуверившись, что идеал можно обрести на земле, он находит его здесь, в Венеции, и невольно начинает следовать за ним по пятам и в то же время мучается от внезапно нахлынувших чувств.
Попытка покинуть Венецию не увенчалась успехом, сама судьба хочет, чтобы он остался в этом городе. Навечно. А на Венецию тем временем наступает беда. Да и не только на Венецию, вся Европа скоро будет в опасности. На дворе 1911. Но пока виной беспокойства холера – чтобы не терять туристов о ней предпочитают молчать, втихую дезинфицируют город и тайно вывозят деревянные ящики. Но Ашенбаху повезло – он узнает правду. И он хочет спасти красоту – он сообщает матери Тадзио страшную весть. Но самому ему спастись не удастся – Венеция не отпустит.
Фильм снят по одноименной новелле Томаса Манна. Главного героя Манн писал с немецкого композитора Густава Малера, но в своем произведении он делает из него писателя. Лукино Висконти наоборот возвращает герою произведения Густаву фон Ашенбаху профессию его прототипа. В фильме звучит потрясающая музыка Малера, благодаря которой еще лучше удается прочувствовать драматизм многих сцен. Сам фильм получился необыкновенно трогательным, душевным, чистым и личным. Нельзя сказать, что Густав Малер=Густав фон Ашенбах=Лукино Висконти, однако то, что режиссер фильма пропустил его через себя и что для него он очень много значит – сложно не заметить.
Апрель, 1970 – первые дни съемок. Белокурый швед Бьерн Андрессен словно специально рожденный для роли польского юноши Тадзио. Ему ничего такого не надо было играть. Достаточно того, что он был – все остальное сделают режиссер и оператор. Светлое лицо, открытый взгляд, чистота и нереальная неземная красота, как на картинах мастеров прошлых веков. Такого просто не могло быть сейчас.
Другое дело Дирк Богард. Эта роль далась ему не просто, но конечный итог - лучшая награда. Вместо обсуждения роли и режиссерских указаний Богард получил новеллу Томаса Манна и предложение прочитать ее столько раз, сколько он сможет. Пока не поймет своего героя. Слушать Малера и читать Манна – вот и все режиссерские напутствия. Что он и сделал. Необходимо было понять героя, его чувства, чтобы играть взглядом, жестом, тонко, едва уловимо. Все эмоции – на лице героя, в его глазах, уголках губ. Мимика в ленте очень важна, возможно, поэтому в конце фильма режиссер надевает на героя маску смерти – сложнейший грим, при нанесении которого его лицо и правда стало походить на маску, а после снятия – нестерпимо болело и покраснело, как от ожога. Но совершенство без боли невозможно. Те, кто помнит финальную сцену (одну из красивейших в кино), те наверняка понимают, что все было не зря. По словам самого Богарда после этого фильма ему все время предлагали роли всевозможных нечестивых священников и учителей, мечтающих о своих учениках. И все из-за неправильной трактовки его образа.
1 марта 1971 года в Лондоне состоялась премьера, которую почтила своим присутствием сама королева. Забавно, что незадолго до этого Лос-Анджелесские боссы отказались брать ленту Висконти в прокат, назвав ее безнравственной и «неамериканской». Впрочем, с самого начала продюсеры не были довольны тем, как шла работа над лентой и боялись того, что же в итоге должно было получиться. Основные претензии они предъявляли к сценарию и выбору актера на главную роль. Режиссер решил не обращать на них никакого внимания, в результате чего бюджет ленты был сокращен вдвое.
А хотели продюсеры изменить две вещи: сделать так, чтобы вместо тринадцатилетнего юноши Тадзио в фильме была девочка, и чтобы вместо Дирка Богарда снимался более популярный актер. Ни с тем, ни с другим пунктом Висконти не мог согласиться. Он выбрал Дирка Богарда на роль Густава фон Ашенбаха еще во время съемок «Гибели богов» (весьма успешно прошедшей в американском прокате). Замена девочки на мальчика с целью избежать невольно напрашивающегося неправильного истолкования ситуации также была неприемлема. В ленте намеренно подчеркивается, что те чувства, которые вызывают в Ашенбахе юный Тадзио никак не связаны с похотью и лишены какой бы то ни было физиологии. Чистая красота – ее нельзя трогать. Видимо, американцам-материалистам понять это было трудновато. Тут же был вынесен на поверхность известный факт нетрадиционной ориентации самого режиссера и пошли слухи…
Чтобы спасти фильм, Лукино Висконти был вынужден отказаться от гонорара, а другие участники ленты намеренно уменьшают свое вознаграждение, чтобы только появились деньги на фильм. На каннском фестивале зрители очень тепло приняли ленту, но кому-то из членов жюри она все-таки не пришлась по душе. В итоге главный приз достался английскому фильму Джозефа Лоузи «Посредник», что очень расстроило Висконти. Чтобы как-то сгладить ситуацию, а, может, понимая, что объективно «Смерть в Венеции» была сильнее, Висконти дают специальный приз.
Встреча с абсолютной красотой смерти подобна. Познав неземной идеал, не к чему больше стремиться и нечего ждать. Это и наказание и награда. Дар богов и небесная кара. Это гибель, но в самом прекрасном городе мира. Это «Смерть в Венеции». Сирокко, холера, страх быть непонятым и тоска по прекрасному.
Гибнущая, тонущая и оседающая в море каменная громада. Воплощенная в реальность сказка, торжество искусства над природой, дворцы на воде, стремящийся к небесам пышный Сан-Марко, буйство карнавалов, грязь в подворотнях. В самом этом городе с его острым, характерным запахом, ослепительной красотой изъеденной водой и временем архитектуры, есть не видимый с первого взгляда изъян, трещина, что-то хтоническое, мрачное, болезненное, тлетворное, напоминающее о смерти и о бессмертии. Удвоение всех изображений в зеркальной глади каналов – орел или решка, жизнь и смерть, Эрос и Танатос… Не зря, Николас Роуг снимая там фильм о метким названием «А теперь не смотри», явно намекал и предупреждал, мол, не играйте с судьбой, не ищите призраков прошлого за поворотами узких, извилистых улиц, не гадайте на будущее, не вглядывайтесь в эту мутную воду – затянет, засосет и не разглядеть там нечего, кроме смерти своей. Висконти тоже не мог не почувствовать ледяное даже в знойный итальянский полдень дыхание Венеции, но, как эстет, ведомый другими Богами, понимал все по-своему – он не может не смотреть, это тоже Рок, Судьба, но иного рода. «Кто увидел красоту воочию, тот уже отмечен знаком смерти» - слова Платена, хотел он сделать рекламным слоганом картины, хотя и так умел любые слова превращать в картины.
Весь сюжет «Смерти в Венеции» укладывается в три лаконичных слова названия (один из которых предлог), все остальное – разрозненные воспоминания, обрывки мыслей и чувств, растрепанные рассуждения о красоте, смерти, искусстве, сплошные потоки сознания, пришедшего в точку, отменяющую здравый смысл и логические построения, туда, где невозможны любые разговоры и заканчиваются все слова. Это реквием по Малеру, с которого Томас Манн писал образ Ашенбаха, это реквием по несбывшимся чувствам самого писателя, реквием по красоте, реквием по утекающему сквозь пальцы миру и всему тому, что сложно поддается на язык изношенных человеческих слов, и тем более на язык кинематографической реальности. Висконти не стал вербализировать новеллу Манна. Он освободил выплеснутое на страницах мироощущение от власти букв, точек и многоточий, чтобы поместить его в другую такую же совершенную форму – Кино. Тягучее, плавное, медитативное, с неуловимой мелодией и ритмом, похожее на музыку Малера, которую невозможно отложить в голове и напеть, а только воспринимать. И главного героя режиссер возвращает к его первообразу, делая его композитором. Стареющий, больной, уставший, потерявший вдохновение, он растерянно бродит, как по Чистилищу, сосредоточению искусственной, созданной человеческими руками, красоты, - Венеции, чтобы в последний раз встретить красоту Божественную.
Наплывают воспоминания, спутанный поток флешбеков, словно человек пытается успеть разобраться во всем и сразу. Вот Ашенбах, еще в Мюнхене, чисто по-немецки, рассуждает о том, что искусство не может быть неоднозначным, а творчество есть порождение разума, духовный акт, неподвластный чувствам. Но венецианская архитектура, математически высчитанная по строгим канонам и «Золотому сечению», каменные статуи, бессмертная музыка – вся искусственная красота бессильна перед естественной, нерукотворной красотой. Всюду он видит ее расставленные без видимого смысла метки, разбивающие все его рацио вдребезги, летят зеркальные осколки и больно режут. Смеются отражения, говоря, что настоящая Красота только и может быть, что неоднозначной, неразборчивой и случайной - это ее единственная привилегия, ее мощь, ее уязвимость. Все, от чего сжимается сердце, содержит в себе какой-то надлом, изъян или печать смертности. Все то, что нас лечит и одновременно убивает, все в этих чертовых / божественных противоречиях, разнонаправленных векторах, оксюморонах и причудливых капризах мироздания.
Проститутка, с лицом красивого ребенка, наигрывающая в пошлой обстановке мюнхенского борделя, вечное «К Элизе». Жемчужина европейской архитектуры обреченная уйти под воду. Самые сильные чувства, те которые не случились. Мальчик-андрогин, сочетающий в себе обычного смертного и бессмертный Дух Красоты, мужские и женские черты. Бесполы, амбиваленты ведь только ангелы? Дуален и весь опрокидывающий все с ног на голову мир, посылающий белокурое, невинное создание, предвестником смерти и холеры и дающий дар созидать, только самоуничтожающемуся, сжигающему в топке красоты самого себя. Слабая больная плоть во власти Духа, она не в силах устоять перед ним, она пойдет за ним к своей гибели, переступит через край, за которым начинается вечность. «Смертью в Венеции» Висконти постулирует смерть искусства, и одновременно, в качестве парадокса утверждает его бессмертие. С одной стороны он говорит о существовании некой Высшей Гармонии, которая не дело рук человеческих, то есть утверждает победу над формой кино, с другой снимает Кино, утверждающее триумф формы над этим содержанием. Музыкой, как божественными слезами, выплакивается боль и любовь. Истинная поэзия пишется кровью, - вспомнить бы кто так сказал, ну да не важно. В чужом городе, где-то на пляже в Лидо, там, где небо смыкается с землей, а жизнь со смертью, Ашенбах превратит в свое последнее и самое совершенное произведение собственную смерть. Все искусственное, наносное уносится акварельными волнами прибоя. Жизнь плачет потоками туши и грима, чтобы проявить себя настоящую. А может мы все тоже произведение искусства неизвестного художника, след его твердой руки? Недешифруемое послание на рисовой бумаге, написанное тонким каллиграфическим почерком? И нет ответа, абонент недоступен, остается только смотреть вслед силуэту, исчезающему в лучах света, у самой кромки воды.
Перенапряжение мозга от взаимопротиворечащих фактов. Их избыток, скачок электричества. И выбивает пробки. И разум перегорает, выходит из строя, бессильный перед красотой. Скоро застывшая в предчувствии апокалипсиса Земля проснется, ощерится войной, но только не для тебя. Зайдет последнее Солнце, прекраснейший на этой планете город утонет в холере или мутной воде. Твой мир перевернется, зашатается и уйдет из-под ног. Не надо понимать. Бесполезно пытаться. Есть только печаль заходящего солнца и красота. Небо, на которое ты смотришь. Воздух, которым ты дышишь. И смерть. И тоска. Падай в желанную бездну с распростертыми объятьями. Покидай этот странный мир без горечи. Без неприязни. Славословь ангелов. И покидай…
Ты не должен так улыбаться. Ты никому не должен так улыбаться.
Я не читала «Смерть в Венеции», но читала «Волшебную гору» и «Будденброков». Томас Манн, бес сомнения, великолепен. И режиссером удивительно точно передано настроение, эти сцены, собрание разноперой аристократии на отдыхе, у меня в мыслях так и всплывали картинки из Волшебной горы, все эти ничем особенным не занятые, но страшно утонченные дамы, немцы, поляки, русские, Клавдия Шоша, Ганс Касторп, Сеттембрини…
Я ничего не знаю об истории создания фильма, об этом уже написали и еще напишут знатоки, я хочу лишь передать эмоции.
Фильм начинается с того, что мы застаем нашего героя в пути, сначала на корабле, а далее на гондоле, он одновременно собран и рассеян, сжимает в руках зонт и чемодан. На его лице отражаются эмоции, видно, что его мысли неспокойны.
Вообще фильм удивительно талантливо затянут, но ни в коем случае не скучен. Он почти без слов, а те слова, что звучат, почти не имеют отношения к чувствам, которые и приводят к трагической развязке, чувствам, поглотившим Ашенбаха. Кроме слов «Ты не должен так улыбаться. Ты никому не должен так улыбаться». Эти слова отражают всю глубину чувства, всю беспощадность запретной страсти.
По сюжету, в первый же день своего пребывания на курорте Ашенбах видит Тадзио. И вот здесь начинается волшебство этого фильма. Не сказано ни слова, но на лице видны все эмоции: и удивление своему интересу, и смущение от своих чувств, и восхищение этим мальчиком. И так весь фильм, мы читаем по лицам, а сыграно так, что читаем мы безошибочно.
Далее чувства все больше приобретают оттенок драмы. И уже ясно, что впереди возможна только трагедия. Он любит Тадзио, но, разумеется, сам прекрасно понимает, что эта любовь – нарушение табу, это выход за рамки общественных норм, и, что бы он ни сделал, его осудят, он теперь уже никогда не сможет быть счастливым, хотя, как мы видим из его воспоминаний, и к этому моменту его жизнь уже полна разочарований и потерь. Но это крайняя точка. Обратной дороги нет.
А ведь и мальчик не так прост. Он заметил. Он смотрит и улыбается одними уголками губ, что еще хуже. Он, возможно, в силу возраста, не понимает всей глубины, но очень тонко чувствует. И он дразнит нашего героя, хотя, как мне кажется, не со зла, а из интереса. Ему и правда интересно наблюдать за этим странным застенчивым господином. Как он крутился у столбов на пляже! Это же гениально. Он знает, что в безопасности, но позволяет подойти к себе так близко, и тут же исчезает. С одной стороны, он ребенок, как он резвится на песке со своими одногодками. С другой же стороны, когда он поворачивается, зная, что встретит этот безнадежный и жаждущий взгляд, он смотрит так по-взрослому. И кажется, что в этом понимании кроется его порочность. Чем-то даже напоминает набоковскую Лолиту (это, разумеется, мое субъективное мнение), хотя он и чист, как ангел.
Я не буду дальше описывать сюжет, вы сами все увидите. Скажу лишь, что фильм о любви, о любви запретной, что делает ее еще более жгучей. О любви безответной по определению, что делает ее неизбежно трагичной. О настоящей любви. Если вы моралист – лучше не смотрите, вам не понравится.
