Если задаться целью подобрать наиболее неподходящую характеристику Полански как режиссера, то первыми на ум придут «оптимизм», «сочувствие» и «милосердие». То ли война и тяжелое детство лишили постановщика этих особенностей, то ли какие-то личные взгляды, но факт неоспоримый: первые же шаги на ниве киносъемки открыли его как пессимистичного художника-аскета. Кто-то из будущих классиков начинал с абстрактных картин, кому-то были близки драматические моменты, а Полански рванул с места в убийственный карьер, что показательно. Серия короткометражных постановок, пришедшихся на учебу в Лодзинской киношколе, развила разные черты стиля режиссера, но жалости на экране места, как правило, не находилось. Присутствовали фантасмагория, едкая сатира, черный юмор, ужасы в миниатюре, но каскада жалостливых сцен с древней старухой, вся жизнь которой связана с тамбуром мужского туалета, прежде не было.
Каждый день пожилой полячки схож с предыдущим и вряд ли будет сильно отличаться от последующего. Ее лицо изрыто морщинами, она крайне молчалива и привыкла к тому, что ее не замечают. Да и к чему ее замечать, мало ли кто там с блюдечком сидит на входе в туалет? Во всяком случае, разномастная публика этого заведения считает именно так. Подобное равнодушие где-то в глубине души наверняка задевает старушку. Настоящее безрадостно, но в прошлом у нее была насыщенная жизнь, где находилось место и чистой любви, и материнской заботе, и невзгодам. Первые в карьере Полански цветные кадры выхватывают различные этапы жизни этой женщины. Комок подкатывает к горлу при грустном отождествлении молодой, полной жизни красавицы с кокетливыми косами и старой, всеми покинутой вахтерши. Ее жизнь кажется пролетевшей в мгновение ока, но это, конечно же, не так. Не случайно режиссер разбавляет картины воспоминаний военными фрагментами. Контекст эпохи исключительно важен для пана Романа. Общее горе становится частным – такова жестокая истина послевоенной Польши.
Сколько бы ни было психологизма в воспоминаниях старухи, а Полански не может изменить до конца природному пессимизму. Смерти, лишений и несчастий в его короткометражке ничуть не меньше, чем жалостливости и милосердия. Несомненная удача этой постановки в способности молодого режиссера сочетать веру в лучшее с фатализмом. На лице старухи невероятно сложно прочесть эмоции, кажется, она не отреагирует даже на драку в туалете, которая едва не разразилась при участии пьяного субъекта. Общественное место представлено этаким собранием сословий, объединенных самой банальной из человеческих потребностей. Грустна эта антитеза Полански: несколько минут назад зритель переживал страшные события вместе с героями, а теперь лишь силится вместе с забытой старушкой найти хоть какой-то интерес в жизни.
Именно в такой постылой и унизительной рутине, где нет ни одного приятного момента, режиссер видит свою собственную эру милосердия. Правда, в отличие от произведения братьев Вайнеров, у Полански скорее минута милосердия – мимолетный отрезок жизни перед неминуемым концом. Ангелы в этом фильме падают только тогда, когда человек проходит свой путь и вспоминает его во всех деталях. К чему эта боль, зачем эти тяжелые воспоминания, проще было бы забыть. Нет. Великое зло - войну - изгнать из памяти невозможно. Посыл режиссера напрямую связан с главной трагедией минувшего века. У нее было множество лиц, бесчисленные миллионы. Одним из них стала сухонькая старушка с гнетущим прошлым. Ей действительно хочется сочувствовать, и если это чувство приходит в сердце, то минута милосердия имеет шанс продлиться целую эру.
