Единственным комплементарным объяснением случившегося с Вендерсом может быть предположение, что «Прекрасные дни..» — это репрезентация не столько текста или творчества, сколько мучительного творческого тупика, провоцирующего писателя на отчаянные всплески афазии.
Для Фархади «Коммивояжер» — отчасти самоповтор, он уже не раз рассказывал о боли и гордости «маленького человека». Режиссер по-прежнему остается верен своему главному принципу — уважению к людям и к их поступкам, какими бы они ни были, к тем, кто держится из последних сил. Но каждый его новый фильм рассказывает об этом с такой безжалостной точностью и одновременно с таким тактом, что хоть снова «Оскара» ему присуждай.
По большей части сухая документация вытаскивает на поверхность желания и переживания, подавленные, но подкожно присутствующие в каждом из нас. Все мы без конца делаем снимки, чтобы сохранить значимые для нас мгновения — так и для охотника нет ничего важнее, чем сфотографироваться с поверженной жертвой. В фильме этот ритуал занимает центральное место.
Создатель сериала Стивен Найт не играет в игры — тут нет никакого иронического прищура, никакой дистанции, никакого, прости господи, постмодернизма. Это честное шоу, восхитительное своим простодушием, и единственный законный способ получить от него удовольствие — тоже не пытаться держать дистанцию, а просто сдаться на милость победителя.
Одно замечательно в фильме Кончаловского: весь его смысл сконцентрирован, как это бывает только у великих писателей и режиссеров, в последней фразе, последнем плане. Закадровый голос Бога разрешает Ольге отправиться в рай. «Бог — это я»,- декларирует Кончаловский,- но разве настоящий режиссер не бог в сотворенном им мире, каким бы этот мир ни был.
Фильм Скорсезе остается вполне голливудским, хотя и в духе старой школы. Его действие развивается несколько монотонно, но, во-первых, монотонность всегда можно считать торжественностью, а во-вторых, драматургия при этом имеет классическую структуру с поворотами сюжета в нужных местах.
Пересматривая «Голос», приходишь в отчаяние от мысли: неужели все это, весь этот божественный сор, из которого вырастали фильмы и Хейфица, и Авербаха, вся эта богемная и каторжная самоотверженность труда, все великое и не очень кино — были напрасны.
«Грачи» до сих пор раздражают, это очень неприятный, как отголосок темного слуха, фильм.
Райзман слишком мудр, чтобы допустить возможность человеческого хеппи-энда. А вот Абрикосов в хеппи-энд, как он его понимает, поверил: позвонили же из министерства, хотя и не сказали зачем, выслали же машину.
Проще всего обозвать «Агонию» китчем, но китч непременно заряжен конформизмом добрых, пусть и притворных чувств, Климову чуждых. Точнее назвать фильм этаким обезумевшим мультиком: слишком уж гротескны, слишком резко и зло прорисованы все эти Бадмаевы, Горемыкины и Рубинштейны, презрительные клички которых услужливо подсказывают титры.
До самого финала «Ночь» притворяется триллером — каковым по-хорошему ей бы и стоило оставаться: у Форда чувствуется серьезный потенциал в этом жанре. Но автор, увы, хочет сказать гораздо больше — и в итоге наговаривает кучу смехотворных глупостей. Обе условно увязанные истории фильма заканчиваются на столь нелепых нотах, что предыдущие полтора часа уже невозможно воспринимать всерьез.
Так утрамбовывая религию, коммунизм и национальную идею, проще простого «дать петуха», но Мащенко завораживает своим пластическим шаманством.
В «Шоугелз» Верхувен не судил и не осуждал. Он просто показал механику не шоу-бизнеса (это было бы еще полбеды), а бизнеса как такового. Это, безусловно, великий политический фильм. Настолько политический, что его не поняли самые радикальные адепты политического кино.
«Крылья» — ультиматум, который Шепитько ставит зрителям: или вы верите мне, следуете за мной, терпите меня в ожидании смысла фильма, или нам не о чем говорить.
Хорошо, если «Gimme Danger» заставит кого-нибудь послушать или переслушать альбомы The Stooges,- и уж точно существование этого фильма никому не принесет вреда. Но, к сожалению, в нем отсутствует заявленная в названии опасность и своим героям — одной из самых влиятельных и буйных групп в истории — он едва ли соответствует.
«Грешный ангел» перекликается с лучшим, что советская культура создавала для детей,- от «Двух капитанов» до «Дикой собаки Динго». Все знакомо: хитроумный обман учителей, первые влюбленности, коллективные проявления что благородства, что жестокости.
«Дом» — великое «почвенническое» кино. Не в искаженном, узколобом, местническом смысле, а в космическом, интернациональном. Фолкнер писал о придонских степях в той же степени, в какой Михаил Шолохов писал о Йокнапатофе. Почва — она на всех одна.
Это фильм о войне, где, кроме двух пленных, нет врагов. Фильм государственного значения, где Верховный главнокомандующий не появляется, даже имя его не звучит. Фильм о Сталинградской битве не только без Сталинграда, но и без битвы.
Из бездарного подвига Броньки не извлечь никакой морали, как вообще не извлечь ее из книг и фильмов Шукшина. Это хорошо: моралистов и без него в русской культуре перебор.
С таким богатым материалом сценаристу Джонатану Нолану (сочинившему все фильмы брата — режиссера Кристофера Нолана) теперь можно разбираться сезонов этак пять. Вот она, формула успешного шоу: метафизика пополам с сексом и насилием — все, как мы любим.
А Пьянкова-то не обманула: сняла-таки манифест поколения. Вопреки видимости, это манифест чего угодно, но не бегства от реальности. Точнее говоря: может быть, и бегства, но бегства не автора, а героев.
«Конец света» — прекрасно снятая тонкая драма, которая ничего не стесняется и потому способна вызывать мало с чем сравнимое раздражение.
Конечно, свои идеи Хомерики приходится мешать с нарисованными на компьютере экшен-сценами, конечно, он старается сохранить динамику блокбастера — прятать в многомиллионный «русский „Титаник“» совсем уж экспериментальное кино было бы слишком радикально. Но, сделав пространство этого блокбастера метафизическим и упаковав в него камерные человеческие истории, он делает по-настоящему умное, цельное и кристально чистое кино
«Однажды в провинции», однако, тут же прописали по ведомству «чернухи». Сработал капкан стереотипов.
Асанова говорила о подростках с максимальной жесткостью: еще чуть-чуть и ее «правда жизни» обернулась бы спекуляцией. Но, внешне поддерживая ленфильмовскую интонацию надежды, она, по сути, была разрушителем всех надежд.
