Свою финальную работу Каурисмяки выполнил также без пафоса и надрыва, с той же неспешной невозмутимостью, с какой его герои всегда творят добро — не какое-то героическое, а простое, бытовое, повседневное, не лишенное строгости и спасительного сарказма.
Все это не выглядит смешно только благодаря самоотверженной игре Николаса Холта, который успешно интерпретирует главного героя как, в общем-то, симпатичного парня, деформированного сначала несчастной любовью, затем — войной, а после — славой.
Можно назвать «Мужей» репортажем о кризисе среднего возраста. Можно — о кризисе высшего среднего класса. Казалось бы, нет слова скучнее, чем «средний». Но, когда одна усредненность, умножаясь на другую, испытывает острое страдание от собственной усредненности, экранная «бытовуха» обретает черты чуть ли не древнегреческой трагедии.
Фарс Уайлдера впервые показал знаменитость не как оторванную от действительности субстанцию, но как часть пищевой цепочки. Поведение звезды продиктовано тем миром, в котором она стала звездой. Она — его лакмусовая бумажка. И плохое и хорошее, что в ней есть,- это добро и зло современного общества в увеличительном стекле.
В упоительной энергичной «Субуре» есть все составляющие хорошей криминальной драмы, есть даже Микеле Плачидо, а вот эпика — нет. Это просто криминальный романс со слезой, и этим приходится довольствоваться.
Это, пожалуй, стоит увидеть и показать детям — например, для того чтобы убедиться: о смерти тоже можно разговаривать весело. Ну и чтобы узнать тайну Коко, разумеется
Эта «нерассказанная история» становится слишком рассказанной, слишком сентиментальной и оттого — слишком неживой. Как будто ее придумал какой-нибудь Винни Пух, чтобы убаюкать Пятачка.
Все это уже, конечно, было — и прежде всего у самого Лозницы. Вторичность, самоповторы и карикатурные преувеличения — это не страшно: в конце концов, в этом может заключаться авторский стиль. По-настоящему страшно, что режиссера уже совсем не занимают те, о ком он рассказывает.
Амбициозное, пижонское, поверхностное и нахальное шоу — историк кино наверняка поморщится от обилия анахронизмов в кадре, а пуристы лучше в сотый раз пересмотрят «Кабаре» Боба Фосса, но зритель, толерантный к бульварщине в классическом понимании и умеющий получать от нее удовольствие, его, скорее всего, получит.
В «Артисте» Хазанавичюс играл в немое кино вообще. В «Годаре» же он играет не в кино 1960-х, а в кино Годара. То, что Годар сам по себе эпоха, не более чем отговорка. Игра в кино конкретного режиссера требует не чувствования духа эпохи, а начетничества и обречено обернуться коллекцией цитатных фокусов.
Аперитив, закуски, первое, второе, сыры, десерт — на эту благостную повестку герои отвечают раздражением, сарказмом, ресентиментом, гневом. И за искусную сервировку этих блюд Моверман точно заслужил свою пару мишленовских звезд.
С самого начала каждой из новелл зритель понимает, чем все кончится. Вернее, что все кончится хорошо. Но предсказуемость не мешает сюжету быть захватывающим: легко угадать финал, но невозможно угадать, какую еще нелепость устроят герои в следующий момент и как именно эта нелепость в цепи прочих поможет им продвинуться к очередной победе.
«Салют-7» выгодно отличается от своего ближайшего конкурента уже тем, что не пытается подшить к реальным событиям квасной патриотизм, обращаясь попеременно то к учебнику истории, то к учебнику сценарного мастерства.
Возможно, через несколько лет фильм Эньеди уже не будет производить такого острого впечатления, какое он производит в современном громокипящем, до крайности политизированном пространстве. Но сейчас именно эта неприкаянность и неуместность кажется его сильной стороной.
Кажется, сама история «вмонтировала» в «Заложников» рифму с «Покаянием», чтобы спустя 30 лет подвергнуть сомнению главный тезис фильма Абуладзе: нельзя остановить насилие, выкапывая или пряча от родственников их мертвецов.
Вышло, в общем, занятно. А Фицджеральд — ну что Фицджеральд, его будут пытаться экранизировать всегда
Таков скандинавский нуар, заговоривший по-фински,- снятое по лекалам, но все время выламывающееся из рамок зрелище, свежая струя в жанре.
Из столкновения этих трех документов — видов Нью-Йорка, звуков Нью-Йорка и закадрового текста писем с родины — рождается не просто видеоэссе о городе, а портрет отчужденности, несовпадения. Автопортрет человека, ушедшего из дома и не нашедшего нового пристанища.
Фильм захватывает не морализаторством, а тревожной внутренней вибрацией и странным жанровым непостоянством. Из сатиры о современном искусстве он мутирует в «комедию наблюдений» или классический deadpan, чтобы в конце концов превратиться в социальный триллер
Трей Эдвард Шульц, кажется, и не думал снимать хоррор в общепринятом смысле этого слова. Он лишь создал на экране предпосылки и обстоятельства, чтобы вместе со зрителем наблюдать за тем, что произойдет дальше.
«Смелый, невозмутимый, насмешливый, сильный — вот каким призывает нас быть мудрость». Так говорил Заратустра. То же, в сущности, имел в виду и кибернетический организм серии Т-800 модели 101, когда скрылся в клокочущей преисподней расплавленного металла, подняв на прощание вверх большой металлический палец.
Критика, пожалуй, напрасно сравнивает «Озарк» с сериалом «Во все тяжкие» — то была драма перерождения обывателя в монстра. В «Озарке» речь о другом — о вновь обретенной суперспособности современного человека
«Валериан» и его автор претендуют на полноценное миротворчество, создание фантастической вселенной более или менее с нуля. То, как эта экранная вселенная в итоге выглядит, должно говорить о богатстве воображения автора. Сай-фай по Бессону — это гигантская барахолка идей, своих и чужих.
Фильм о творческом кризисе начинается как психоаналитический триллер, а заканчивается мелодраматическим фарсом, который спасает от полного провала только игра прекрасных актеров
От Реннера веет спокойствием Джона Уэйна, а от «Ветреной реки» — ностальгией по миру, где любую трагедию можно было если не исправить, то хотя бы перечеркнуть — оставить в бескрайнем просторе и начать жизнь заново.
