Поочередно жовиальная, безжалостная и абсолютно сумасшедшая приморская комедия.
Забота о людях труда — дело полезное и важное, но одной ее для хорошего фильма мало; мухлеж и подтасовку же в «Законе рынка» заметил бы и ненароком заглянувший в зал заводской рабочий. Другое дело, что на подобное кино те не пойдут — и Бризе об этом прекрасно знает, сочиняя скорее агитку, чем подлинную отповедь.
Сам Аллен бормочет за кадром, рассказывая историю картины. Ее можно назвать недокомедией, в которой полностью отсутствует энергия и стержень: режиссер вроде пытается взяться за какую-то мысль, но тут же ее бросает, чтобы погнаться за новой. Симпатичный пустяк, снятый большим когда-то режиссером.
Подрывной во всех смыслах ретро-триллер из Ирана — с политикой, мистикой и мистификацией.
Здесь явно больше одной фальшивой ноты — чего стоят только мультяшно непрофессиональные копы — и «Убойная стрижка» недостаточно остроумна, чтобы стать культовой комедией. Тем не менее хотя бы Эмму Томпсон в престарелом гриме и леопардовом пальто в роли постоянно матерящейся мамочки Барни Томсона пропустить нельзя.
В эпоху соцсетей и селфи, на фоне политкорректных или просто тупых в мире спорта нет персонажа, лучше отражающего время, чем Златан с его цитатами, каждая из которых — готовый пост-тысячник для Твиттера. Это кино — окно в то время, когда Златан, каким мы его знаем, себя выковал. Смотрите, учитесь, завидуйте.
Кажется, еще никто так прямолинейно не рифмовал возрастного специалиста по продажам, этого обреченного на убой ишака современной глобальной экономики, с верблюдом. Поразительно, что Тому Тыкверу («Беги, Лола, беги», «Облачный атлас») этот фокус сходит с рук — такого смешного кино немец еще не снимал.
Проблема в том, что фильм свой месседж вколачивает так усердно и агрессивно, что остается только защищаться. Сценарист Рон Нисванер, чья «Филадельфия» остается образцом душевной, неглупой кинопропаганды, игнорирует тот факт, что Лорел и Стейси были живыми людьми. Здесь они выглядят ходульными символами боя, в который ввязались.
Не сказать, что фильм бьет мимо цели — примерно каждая пятая шутка действительно смешна, а экшен выдержан в приятном головокружительном темпе. Если же вам 11 и родители отобрали у вас приставку, то, может быть, даже получится это кино полюбить.
Конечно, больше всего это кино похоже на открытку из Hallmark — и к реальности материнства отношения имеет примерно столько же; странно, впрочем, ждать от фильма с такой родословной чего-то еще.
Безусловно, история Эльзера заслуживает права быть услышанной, но кино из нее получилось не самое интересное.
Винтерберг остается тем же провокатором, что и всегда. Здесь его манипуляциям подвергается такой феномен, как ностальгия, — с которой датчанин разделывается так же беспощадно, как прежде с институтами семьи и общества.
Банальный месседж о том, что за каждое решение в жизни нужно отвечать (да что вы говорите!), был бы до смехотворного безобиден, если бы сквозь мелодраматическую патоку, как всегда у Спаркса, то и дело не проступало настойчивое консервативное мировоззрение авторов
«Каждому свое» искрит юношеской энергией, беззастенчиво много шутит и подробно описывает увлекательный студенческий досуг — но то и дело здесь проступает обезоруживающая рефлексия, ненавязчивые, но меткие размышления о мимолетности этих беззаботных, счастливых дней.
Любое кино о Холокосте проходит по грани между двумя в равной степени страшными грехами — сентиментализацией, смягчением геноцида и спекуляцией на нем. Ласло Немеш ухитряется удержаться на канате и не показаться ни дураком, ни циником: его фильм передает ужасы концлагеря и подлинный кошмар Холокоста, толком их не показывая, но и ухитряясь от них не отвернуться.
Уитли напоминает зрителю: катастрофа, которую воображал Баллард, уже случилась. Если сомневаетесь, то посмотрите, что будет, когда вдруг вырубят электричество.
«Мой парень — киллер» выходит на абсурдистскую высоту, которую крайне редко берут клишированные современные ромкомы.
Бравурный, инфантильный русский боевик от первого лица — не столько революция в жанре, сколько любопытная к нему поправка.
В сущности, это пьеса на троих. Эффектная, похожая на юную Сигурни Уивер Уинстед, непредсказуемый в гневе Гудман и Джон Галлахер-младший в роли соседа, успевшего добраться до бункера, выясняют, кто из них кто. В некоторых сценах «Кловерфилд, 10» в хорошем смысле напоминает тихий ужас «Рассвета мертвецов» Джорджа Ромеро.
Эффектные воздушные съемки придают этой безделице оперной грандиозности, а места вроде Собора Святого Павла уничтожаются с тем же задором, что и в свое время Белый дом в «Дне независимости». В общем, «Падение Лондона» так сочится тестостероном, что уже проходит по категории по-своему упоительного мачо-китча.
Естественно, в треугольнике героев Гарреля не обнаруживается былой значимости, которая пронизывала «ерундовые» занятия персонажей «новой волны», и сам Гаррель это прекрасно понимает. Именно эта пустота, бессмысленность сегодняшних наследников Дуанеля и Жюля с Джимом и служит здесь самой внятно высказанной темой.
Выступая на территории вестерна, картина Гэвина О`Коннора ухитряется свести на нет и всю приключенческую залихватскость, и традиционный драматизм жанра. Ружье-то Джейн в итоге берет, но фильм о ней куда больше любит браться за многочисленные флешбэки — в которых безраздельно царит безнадежная и чернушная, жалостливая мелодрама.
Строго говоря, скрестив комедию и экшен, Коэн сделал фильм, который по жанру больше всего напоминает цирк. Причем и в значении спектакулярного зрелища на грани (прежде всего, приличий), и в значении цирка уродцев.
Герои могут сколько угодно пыжиться, бегать от армии и родителей, мечтать о взрыве церетелиевского Петра, но все равно обречены на одну для всех судьбу — взросление. К счастью для зрителя, понятно, что повзрослеть — и может быть, решиться на подлинную, а не инфантильную революцию — предстоит и режиссеру.
Гуаданьино, как было понятно еще по его предыдущему фильму с той же Суинтон «Я — это любовь», прежде всего певец современной, смехотворной, жовиальной и травмированной аристократии — и он, конечно, не может удержаться от нелепой рифмы между отдыхающей на Пантеллерии богемой и вынужденно прибитыми сюда беженцами-африканцами.
