Василии Пичул — признанный удачник нашего кино. Ему удалось снять очень своевременное, несвоевременное, как цветы запоздалые, и вневременное кино. Кроме того, после триумфа и провала, ему удался такой совершенно невозможный в наши тусклые дни культурный жест, как скандал. Скандал, основанный на осознанной и последовательной дегероизации массового культа.
Пичул, видимо, слишком ориентирован сейчас на зрителя-профессионала, которому доставляет собственное снобистское наслаждение решать за режиссера его задачи. Следить за соотношением крупных и средних планов, ритмом, движением камеры и прочими вещами. А я хочу кино смотреть. И засыпаю.
Предельная серьезность темы совмещается с предельной пошлостью фактуры, из-за чего лента кажется неуместной, как чтение пафосных стихов Редьярда Киплинга на линейке в сельской школе, и нелепой, как совковая столовая, переделанная в ресторан и названная «Сказкой».
Мизгирёв не эстетизирует драму, не любуется ею, чем грешат многие российские режиссеры на территории «авторства». Он рассказывает историю внятно и холодновато. Тихий ход распада здесь некрасив, страшен и равен сам себе. Но все же ему далеко не всегда равны люди.
Каждая короткометражка, как автограф, — почерк автора узнается безошибочно.
Очередная страница бесконечной «энциклопедии русской жизни». Может статься, что и «энциклопедии русской души». Вот только название для статьи или главы, в которую надобно включить эту страницу, хочется выбрать не то чтобы в прямом смысле нелитературное, но уж точно не вполне книжное. Если обойтись без эвфемизмов, Прошкин снял кино про бессмысленное и беспощадное «русское лузерство».
Думаю, что многим картина не понравится: ее сочтут традиционной, предсказуемой. Но внутри фильма и при его просмотре возникает довольно замысловатый эмоциональный рисунок и, как следствие, — новый композиционный порядок. Отношение зрителя к «Миннесоте» как к традиционной картине предугадано режиссером, как бы встроено в ее замысел и частично обмануто — причем не приемами «от обратного», а средствами традиционного же искусства.
Незатейливая на первый взгляд картина про судьбу несчастного ребенка, поворачиваясь к зрителю то одним, то другим разукрашенным боком, попеременно притворяется то острой социальной драмой, то триллером, то высоколобым интеллектуальным кино. Но, к сожалению, яркие и цветастые стороны «Волчка» сделаны из низкокачественной пластмассы — и первое, и второе, и третье получается у него одинаково неважно.
Эта простая, провинциальная, житейская и жуткая история требует, казалось бы, смазанности и серости — но нам показывают ее условно и ярко, в детском пересказе; как сказку.
Зритель чувствует себя примерно так же, как и герой, сидящий перед тарелкой с дымящейся курицей: ему нарисовали перспективу доброго и хорошего, но все время отодвигают ее от него разными умными приемами.
Хлебников часто повторяет, что не стремится делать «социальное кино». И действительно, только слепец заподозрит его в таком стремлении. Существуя в отдельном сугубо авторском пространстве, «Сумасшедшая помощь» еще болезненнее проявляет искомое «узнаваемое»: рутинную агрессию одних, тоскливую заброшенность других, монструозность города, растерзанность связей, мутность ориентиров.
То ли ночь продолжается, то ли давно уже утро. «Сказка» — фильм с потрясающе низким контрастом, без начала и без конца; вообще без времени. Эта серия Самого Длинного Фильма — не последняя, последней не снять ни Николаю Хомерики, ни кому-то другому. И не надо — пусть этот другой придет, пусть он продолжит и точно так же смолкнет на полуслове.
Посмотрел — и убедился: дутое все. Сквозная туфта, анализировать нечего.
Изящество этой комедии в том, что она не развенчивает мифологию как ускоренный тип сознания и строительные леса киножанра.
Повсюду говорят, что картина «Кислород»-это и не кино вовсе, а так — «проект». Тем не менее одну функцию, присущую далеко не всякому фильму, этот «проект» выполняет хорошо: он гипнотизирует аудиторию.
Но возвратимся на Землю, и получится, что Иван Вырыпаев снял музыкальный клип продолжительностью 75 минут. А это даже для любителя видеоэстетики в духе Милен Фармер как-то слишком.
В ситуации фильма сюжет «одинокая женщина желает познакомиться» остается внешним и посторонним, пока не уточняется, что одинокая женщина не в силах познакомиться с собой. Сказка сказывается, переходит в историю про невынашиваемость внутреннего «себя», которое не может явиться на свет, в том и тоска. В том и тандем Хомерики с Хамидхожаевым, чтобы без тоски.
Картина Месхиева и Тодоровского виделась мне уже, скорей, документом, знаком эпохи — и в этом смысле даже ее относительная неудача сыграла символическую роль в истории нашего кино. Это очень честная картина, отразившая слом времен помимо желания и замысла авторов.
Пустое кино, бестолково переминающееся с ноги на ногу, — точь-в-точь как томящийся за чертою мира доктор Митя, без надежды открывающий проржавевший почтовый ящик. «От тока кровь заряжается и сердцу слабнуть не дает», — роняет один из Митиных гостей. В «Диком поле» электричество вырублено.
«Дикое поле» все состоит из таких вопросов, которые принято называть «вечными» — тех, ответа на которые либо нет, либо есть, но когда он уже не нужен.
Эти тихие радости, конечно, не могли удовлетворить русскую критику, ждавшую от Финчера саспенса, просчитанной динамики, ярких портретов и прочих атрибутов мистери-триллера.
Смотря «Морфий», мы, как на концерте вокалиста-виртуоза, ценим не только порыв, но и мастерство артиста.
В формальном смысле это, бесспорно, самая совершенная работа режиссера (с ней можно сравнить лишь маленький шедевр «Трофимъ» из альманаха «Прибытие поезда», но в изобразительном отношений «Морфий» неизмеримо ярче, многокрасочнее, сильнее).
На уровне идейно-психологическом- вечная тема Германа-младшего. Все люди во все времена одинаковы. Поэтому, когда он снимает про Серебряный век, кажется, что он снимает про людей из коммуналок; а когда он снимает про шестидесятые годы, вспоминаются чеховские интеллигенты. Это-то как раз хорошо и правильно. Недаром лучшие сцены этого фильма -дачные, откровенно чеховские, чуть было не написал, спокойные. Нет, весь фильм напряжен и нервен. И это тоже правильно.
В этой ситуации Герман-младший снял на голубом глазу кино 60-х годов. В том-то и дело, что не стилизацию- это не входило в его планы, и этого у него почти нет, от нее в «Солдате» — разве что дивная подводка «кошачий глаз» у Чулпан Хаматовой и пара шиньонов. Он снял кино, какое снимал, к примеру, Вайда в конце 60-х — где десяток в массе своей интеллигентных людей ищут ответы на проклятые вопросы времени…
