Одышкой в «Субботе» мучаются не только герои: сама плёнка, кажется, бьётся, пульсирует и рвётся под напором гамма-частиц.
Между тем эта картина — вторая режиссёрская работа Миндадзе после дебютного «Отрыва» — интересна главным образом не обращением к одной из самых загадочных советских катастроф и даже не киноязыком: по сравнению с «Отрывом» эта работа менее радикальна, и хотя от зрителя по-прежнему требуется напряжённое всматривание в кадр и вслушивание в лаконичную полувнятную речь персонажей, это, в общем, понятный фильм, не сложней «Армавира».
Кто-то из критиков написал, что герои фильма выглядят статистами, механически исполняющими указания режиссера. Но ничего «играть» актерам здесь нельзя: завороженные усопшей Татьяной, которая до самого сожжения кажется живой, они молча соблюдают таинство обряда.
Сценарий фильма «Другое небо» сделан Дмитрием Мамулией безошибочно; о режиссуре Дмитрия Мамулии этого не скажешь. Дело не только в том, что на фоне безупречного сценарного монтажа особенно явно видны неряшливые монтажные стыки в собственно экранном повествовании, пусть их и немного.
Отболев большой формой и большим стилем в «Грузе 200», пресытившись выписыванием виньеток по мёртвому в «Морфии», Балабанов послал подальше и рок, и барокко, облегчавшие течение болезни. Новая боль требует оголённой простоты конструкции. Впервые проблема выбора между нравственностью и искусством, человечным и бесчеловечным с такой мрачной ясностью требует не художественного воплощения, а бесхитростного разрешения.
Выросшая из «Библиотеки всемирной литературы», накачанная отполированными жаргонизмами, перегруженная цитатами из фильмов и видеоклипов, «Чужая» по сути, повторяет зады российского гангстерского кинематографа — и схваченному за руку зрителю остается только пожать плечами: зачем?
Пожалуй, никто до сих пор не говорил о девяностых с такой живодерской откровенностью. Безо всякой поэзии, иронии, ностальгических вздохов; въезжая в кадр вот так запросто, позабыв даже про титры.
Сладкий, милый ужас начала века. Музыка великого поп-механика Сергея Курехина, такая же эклектически-блестящая, полувосточная, полузападная, как золотой петербургский модерн.
Меж тем, нельзя не признать, что хотя бы по сравнению с вопиюще карикатурными «12″ «Утомленные солнцем-2″ — все-таки профессионально сделанное (с точки зрения съемки и монтажа) кино, причем, вполне очевидно, снятое тем же человеком, который когда-то поставил. Своего среди чужих. и «Рабу любви».
Вот и «УС-2» — нечто вроде домашнего спектакля, на который приглашены только свои. Отвергнуть такую доверительность просто так нельзя. В гостях не придираются и не критикуют: невежливо.
Муратова бьёт до бесчувствия. Всё тот же револьвер, поднятый против культуры. Не нравится? Анти-эстетично? Дурновкусно? Противно? А то, что маленькие дети (они могут быть и вашими детьми) замерзают насмерть в вашем городе — нравится? Не дурновкусно? Не противно? Получите… А я хочу, чтобы вам от этого фильма икалось, как икается вот этому парню. Такой вот у меня — катарсис… Ну, в общем-то, икается.
Но когда система персонажей упрощена, а антураж редуцирован до полярной станции на голом острове, неизбежно обращают на себя внимание оциологический и мифологический планы картины. За единичным просвечивает общее, вещь превращается в символ, случай становится аллегорией. «Как я провел этим летом» — фильм о том, как мы провели нулевые, а они — нас.
Фильм получился умный, начитанный и рассчитанный. Расчетливый фильм. И в этом расчете для меня главный просчет.
Василии Пичул — признанный удачник нашего кино. Ему удалось снять очень своевременное, несвоевременное, как цветы запоздалые, и вневременное кино. Кроме того, после триумфа и провала, ему удался такой совершенно невозможный в наши тусклые дни культурный жест, как скандал. Скандал, основанный на осознанной и последовательной дегероизации массового культа.
Пичул, видимо, слишком ориентирован сейчас на зрителя-профессионала, которому доставляет собственное снобистское наслаждение решать за режиссера его задачи. Следить за соотношением крупных и средних планов, ритмом, движением камеры и прочими вещами. А я хочу кино смотреть. И засыпаю.
Предельная серьезность темы совмещается с предельной пошлостью фактуры, из-за чего лента кажется неуместной, как чтение пафосных стихов Редьярда Киплинга на линейке в сельской школе, и нелепой, как совковая столовая, переделанная в ресторан и названная «Сказкой».
Мизгирёв не эстетизирует драму, не любуется ею, чем грешат многие российские режиссеры на территории «авторства». Он рассказывает историю внятно и холодновато. Тихий ход распада здесь некрасив, страшен и равен сам себе. Но все же ему далеко не всегда равны люди.
Каждая короткометражка, как автограф, — почерк автора узнается безошибочно.
Очередная страница бесконечной «энциклопедии русской жизни». Может статься, что и «энциклопедии русской души». Вот только название для статьи или главы, в которую надобно включить эту страницу, хочется выбрать не то чтобы в прямом смысле нелитературное, но уж точно не вполне книжное. Если обойтись без эвфемизмов, Прошкин снял кино про бессмысленное и беспощадное «русское лузерство».
Думаю, что многим картина не понравится: ее сочтут традиционной, предсказуемой. Но внутри фильма и при его просмотре возникает довольно замысловатый эмоциональный рисунок и, как следствие, — новый композиционный порядок. Отношение зрителя к «Миннесоте» как к традиционной картине предугадано режиссером, как бы встроено в ее замысел и частично обмануто — причем не приемами «от обратного», а средствами традиционного же искусства.
Незатейливая на первый взгляд картина про судьбу несчастного ребенка, поворачиваясь к зрителю то одним, то другим разукрашенным боком, попеременно притворяется то острой социальной драмой, то триллером, то высоколобым интеллектуальным кино. Но, к сожалению, яркие и цветастые стороны «Волчка» сделаны из низкокачественной пластмассы — и первое, и второе, и третье получается у него одинаково неважно.
Эта простая, провинциальная, житейская и жуткая история требует, казалось бы, смазанности и серости — но нам показывают ее условно и ярко, в детском пересказе; как сказку.
Зритель чувствует себя примерно так же, как и герой, сидящий перед тарелкой с дымящейся курицей: ему нарисовали перспективу доброго и хорошего, но все время отодвигают ее от него разными умными приемами.
Хлебников часто повторяет, что не стремится делать «социальное кино». И действительно, только слепец заподозрит его в таком стремлении. Существуя в отдельном сугубо авторском пространстве, «Сумасшедшая помощь» еще болезненнее проявляет искомое «узнаваемое»: рутинную агрессию одних, тоскливую заброшенность других, монструозность города, растерзанность связей, мутность ориентиров.
То ли ночь продолжается, то ли давно уже утро. «Сказка» — фильм с потрясающе низким контрастом, без начала и без конца; вообще без времени. Эта серия Самого Длинного Фильма — не последняя, последней не снять ни Николаю Хомерики, ни кому-то другому. И не надо — пусть этот другой придет, пусть он продолжит и точно так же смолкнет на полуслове.
