Традиционная для Кинга тема ненависти, таящейся за белым провинциальным заборчиком сплетается с темой памяти. Побеждая, герои не просто уничтожают сердце зла, но прощаются с невинным детством, забывают совместно пережитые беды и пронзительную, неразрывную дружбу.
Линч понимает кино в каком-то первозданном смысле — скорее не как историю, но как полотно, картину, которая должна восхищать, захватывать и ошеломлять многообразием деталей и мелочей, не всегда объяснимых, но создающих врезающиеся в память эмоции и атмосферу. Эти характерные черты несомненно проявились и в новом 18-часовом «Твин Пиксе»
Главная проблема «Гоголя» — это не сало и сальности, а размер экрана, на котором фильм выходит в прокат. Это понимают, кажется, все, кроме отдела рекламы, который толкает зрителям свое кино как условный русский блокбастер
Это китч, не претендующий на минимальную историческую достоверность, иногда забавный, иногда аляповатый. Недавно сделать комикс из мифа о золотом веке русской культуры пытался Мизгирев в «Дуэлянте», но был по-звериному серьезен. «Гоголь» перекраивает и разнашивает миф, как старую удобную шинель — в приличное общество не выйдешь, а для себя удобно.
Пэйн меняет коней на переправе, и оруэлловская прелюдия оборачивается комедией положений, разыгранной с умеренным, сериального типа психологизмом.
Жизнь, особенно чужая, всегда потемки, и «Призраки» демонстрируют иллюзорность попыток искусства взять и представить ее в рационально и понятно.
Что по-настоящему уникально в «Люмьерах» Фремо — это то, что «Выход рабочих с фабрики» и «Прибытие поезда» можно увидеть, как полагается: в проекции на большом экране. Катушки с плёнкой превратились в гигабайты памяти на жёстком диске, но это только напоминает нам о том огромном пути, который начался с семнадцати метров плёнки первого фильма — даже если мы не знаем, какой именно был первым.
Для комикса мир «Блондинки» оглушающе реален. Не Готэм или Город Грехов, а вполне себе холодный Берлин 1989-го. Конечно, чуть преувеличенный и шершавый, но родной
Чтобы стать триллером «Берлинскому синдрому» банально не хватает драматургии, которую едва ли может заменить беллетристика операторской работы и поверхностных (тысячу раз пережеванных Шортланд) идей.
Режиссера пока рано зачислять в кубрики, как это делает, например, газета The Guardian. Красивые кадры Нолана, из которых так удачно складываются рекламные виньетки, как сэндвичи с джемом, которыми кормят в фильме спасшихся — хороший вариант к чаю, но маловато для мишленовской звезды.
Линч обожает подкидывать тайны и символы, которые интересно разгадывать — секреты, завернутые в загадки и укрытые тайнами. Их приятно крутить в руках, разглядывать как красивый калейдоскоп идей — в этом, а вовсе не в поиске какого-то настоящего и окончательного ответа, и заключается суть.
«Кино не для всех» здесь нет. Это прекрасно снятый фильм с яркой картинкой. Здесь танцуют танго, поют на сцене карлики и блондинки в красных платьях, почти как у Линча.
Вторая полнометражная картина Юлиана Радльмайера во многом воплощает взгляд левых интеллектуалов на межклассовые и межнациональные отношения в современной Европе.
Каким-то неведомым способом сообщает «Аритмия» намного больше, чем говорит. Фильм, как и его главная героиня, по сути ничего прямо не формулируя — только один раз она срывается в страстный, истерический монолог, — умудряется быть предельно внятным. Такой внятности взыскует не мозг, но сердце.
Все, что у Звягинцева внушает отчуждение и отчаяние, для Зуевой означает очищение через страдания. То есть, «нелюбви» как сущности здесь нет, но есть нехватка любви, временная и восполнимая.
«Теснота», в которой от любви (родительской и другой, первой) действительно не продохнуть, так она сжимает грудь и давит на виски, не этнографический экскурс. Это живая история, которую авторы достали откуда-то из темного уголка детской памяти
Да, у каждого из нас есть своя маленькая загубленная мечта. Кто-то хотел написать бестселлер, кто-то — снять блокбастер. А кто-то быть и бить, как Джина Карано. Тот, кто помнит об этой загубленной мечте каждого, может, еще и не Данелия, но уже практически Микаэлян.
Если автор суров к героям, это может говорить не только о высокомерии, но и о суровости к самому себе. Единственный достоверный показатель отношения к персонажам свысока — это карикатура. Карикатур среди главных персонажей «Нелюбви» нет.
Снова безапелляционные диагнозы, снова крайнее режиссерское высокомерие по отношению не только к зрителям (эти потерпят), но и к собственным героям.
Неизбежно разочаровывает финал картины. По закону жанра, герои такой истории должны менять друг друга, чтобы предстать к финалу обновленными. Речь, конечно, не о формальных переменах, а о новом взгляде на мир. Но массовое российское кино в таком взгляде не нуждается.
Тодоровский называет «Большой» попыткой снять «фильм-роман» — и это, конечно, роман воспитания, coming-of-age drama. Здесь есть и жалостливая оливертвистовская предыстория, и ощущение хамоватой наивности, и момент открытия себя через принадлежность искусству, и личные отношения с наставником, и схватка с неравным соперником, и поражения, и даже мораль
«Леопард» — классика не просто исторического, но историко-аналитического фильма.
Феноменальная популярность фильма говорит о том, что Фасбиндеру наконец удалось решить задачу, стоявшую перед «новым немецким кино» вообще и перед ним в частности: представить Германию миру и одновременно предъявить немцами их узнаваемый портрет.
Террористы из «Ноктюрамы» — тинейджеры, почти ровесники XXI века, и они сознательно выбирают отказ от любого завтра. Но если так, то пусть мир закончится не со всхлипом, а с громом. На его развалинах будет звучать хип-хоп и Blondie, и будут танцы.
Авторы фильма мечтали о нем десять лет, и, хотя местами картина удивляет своей бронзовой многозначительностью, посмотреть ее, безусловно, стоит всем фанатам режиссера.
