Это фильм снятый будто собачьим носом. Сложная задача для камеры — сопеть, лаять, пускать слюни, грызть, скулить, нюхать. Но камера Евгения Цветкова на это способна. Чувствилище. Если бы фильмы можно было смотреть с закрытыми глазами, то «Сердце мира» обдало горячим влажным дыханием. За это не очень удобное ощущение живого, спасибо.
«Хорошего дня» с его несуразными провинциальными мечтами о капитализме, с плакатами-отголосками эпохи видеопроката, с запаздывающим, оголенным бытом — яркий и нежданный повод вспомнить отечественные девяностые.
Горечь послания не скроет даже его несовершенство. Ноша Триера не легче ноши Данте, если бы у того отняли последнее — надежду на существование Беатриче. Джек скучно перебирает жертв, но никак не может найти ту самую — музу, вдохновение, смысл. Триер пытается скрыться в домике остроумия и обреченной на поражение интеллектуальной игры в цитаты.
Музыка не останавливается ни на минуту. Но наркотический трип в целом производит скорее отрезвляющий эффект и вместо усталого отупления, на которое обрекали предыдущие работы французского enfant terrible, этот дьявольский балет дарит только одно желание — выйти из кинозала на воздух и с новой силой пуститься в танец жизни, для которой только один окончательный финал — смерть.
Биографии людей на экране невозможно отливать в бронзе или высекать в граните, разве что нарисовать в школьной тетрадке шариковой ручкой. И уже за эту необязательность приговора, который выносят эпохе Серебренников и компания, хочется сказать спасибо.
Тесный метраж, назидательная доходчивость сценария, мелодраматические клише и костыли звуковой дорожки превратили «Собибор» в куда более удобоваримое блюдо, чем того требовала уникальная история и шокирующая фактура.
Пожалуй, фильм Шумовской перешагивает национальные границы: подобное с легкостью могло произойти в русской, датской или американской глубинке.
Картину Бекерманн очень легко прочесть как рефлексию на тему современного положения дел — не только в Восточной Европе, но и в мире. Вещи, еще вчера казавшиеся недопустимыми для обсуждения даже в личном общении, открыто произносятся с трибун и поддерживаются восторженной толпой.
«Спитак» достоверен во многом: в фильме есть детально воссозданные панорамы и нет белоснежных улыбок, а кропотливая художественная работа выдержит даже самый внимательный взгляд. Дело в том, что сама киногения устроена несправедливо. Или даже цинично.
Самый красивый фильм у Шредера, который часто внешнего эстетизма сторонился. Интерьеры церкви, промерзлая почва, апокалиптически загрязненные пейзажи сдержаны и ритмически безупречны. Это, конечно, не Брессон и не Одзу, но интонация их.
«Свинья» вполне наглядно указывает как на иранский, так и на общемировой климат (женская тема дана очень ярко). При этом «Свинья» не тяжеловесна: пародийная призма реальность не отражает, а празднично искажает, все — преувеличенное, смещенное, перевернутое с ног на голову.
В лучшие моменты фильм напоминает острый дворовый матч двух мальчишеских сборных — так вдохновенно выдумано, что даже зрители могут увидеть ворота и гол в «девятку» там, где лежат камни-штанги.
«Тихое место» характеризует полное отсутствие юмора и откровенная надуманность главных сюжетных поворотов, делающая всю эту постапокалиптическую семейную сагу как минимум неубедительной в рамках задачи survival horror. Как максимум — и того хуже, агитационной листовкой.
Все это, разумеется, совсем не страшно, более чем вторично, но при этом, как выражался один из второстепенных персонажей «Охоты на пиранью», «моему глазу не оскорбительно».
«Вий» в целом сохраняет приверженность ценностям первой части и свежесть — пускай и свежесть немножко вторую. Кислота на радость ценителям исправно булькает то Бертоном, то Ноланом. Но раствор стал как будто жиже, а купальный моцион — по ряду позиций скромнее.
При всем формальном сочувствии героям, нельзя отделаться от ощущения, что их беды режиссер не воспринимает серьезно хотя бы из-за разницы в возрасте: 35-летнему автору они не кажутся непоправимыми — просто приметы проживаемой юности. Уинклер смотрит на персонажей с надменной покровительственностью старшего брата, который завсегда может попросить вывернуть карманы.
Под конец сериал выходит на уровень какой-то метафорических абстракций — повествование напоминает притчу: о религии, праведной жизни и о широком «что такое хорошо и что такое плохо». В этой притче нет морали: Wild Wild Country рассказывает о том, как тонка грань между любовью и ненавистью
Фильм хочет сказать о потере невинности, но щадит нас или, скорее, просто боится. Никакой деконструкции мифа «Винни-Пуха и его мальчика» так и не происходит: нам предлагается вернуться в вечный идеальный мир детства.
Спасибо, крепкий триллер из жизни психиатрии — «Не в себе» можно выпускать на разогреве «Банни Лейк пропала». Для эксперимента и игры этого достаточно.
Классик с очевидным удовольствием включается в предложенную забаву и не портит, но раскатывает борозду под более широкую, чем поклонники романа (довольно специфического), аудиторию.
Егери и кайздю избавились от псевдостильных и многозначительных дельторовских виньеток и лукавых подмигиваний, в большинстве из которых отчетливо сквозила высокомерная презрительность к вроде бы «обожаемому» жанру. Теперь все по-честному, как и должно быть с самого начала.
«ВМаяковский» решен преимущественно театральными и монтажными средствами, которые и делают фильм необычно убедительным. Подход оказался идеальным для рассказа о Маяковском и его времени. Ведь оно было таким театральным.
Рэмзи сняла «Тебя никогда здесь не было» на одной смелости и интуиции, со сценарием как отягчающим обстоятельством и невольной оглядкой на жанровые концепции. Фильм придумывает себя по пути и, ничего не зная о своем герое, не решается сказать зрителю — что же важно.
Звездный актерский состав практически лишен возможности играть (просто нечего), диалоги ходульны и часто нелепы, само действие неуклюже поделено на главки, но открытия на каждом шагу — странное сияние, окутывающее замысел, словно Мерцание, не дает оторваться от фильма.
Действительность настигает и выигрывает. Удача Бейкера — показать эту напрасную жизнь так, что не хочется отвернуться. Потому что от жизни отвернуться нельзя, чего бы там ни предполагалось по проекту.
