С темой войны Никлу работает впервые, но как отличник обращается к классике воинственного антимилитаризма, «Апокалипсису сегодня».
Инверсия символического порядка реальности, ставшая возможной вследствие классовой, социальной, политической катастрофы и, влекущая за собой катастрофу антропологическую, и становится главным смыслом и образом этого фильма.
Лапид интересно и умно соединяет европейскую традицию с ближневосточной. Позволяя своему персонажу будто бы выбирать между ними, он приходит к их общности — к синонимической беспомощности перед лицом новейшего цивилизованного варварства, которое оживает в пресыщенности, технократии, вежливом, гигиеничном насилии
Изучающая сдвиги «Амбивалентность» кажется сложносочиненным, но все-таки живым организмом, которому удалось выбраться из культурологических силков сценария, в котором Вильгельм Телль погоняет святым Себастьяном, Эдип — Амуром, а мелодраматическая страстишка не прочь перерасти в греческую трагедию.
Весь фильм ждешь, что приторная сказка о накуренном повесе обернется своей по-настоящему непристойной изнанкой. Но после «Отвязных каникул» Корин решил снять свой собственный диснеевский фильм, где вместо Белоснежки — обдолбанный Макконахи с белым котенком в руках под лучами закатного солнца.
«Дамбо» — крепко сработанный блокбастер, да. Но при этом, по зрительскому счастью, и личное кино Тима Бертона, чью не особо мрачную тень иной раз можно углядеть в его фильмах — причем не только и даже не столько в лучших.
На излёте седьмого десятка Нил Джордан хулиганит. В разгар переустановки западной «системы безопасности» и составления онлайн нового, глобального, этического [кино]кодекса он снимает жёсткий и придурковатый, как гиньольные спецэффекты 1980-90-х, страшный и старомодный триллер
«Тройная граница» подразумевала простор: здесь торжество вертолетной съемки и горные пики, герои успевают промокнуть, высохнуть, замерзнуть и искупаться. Тем интереснее наблюдать, как Чендор сохраняет привычную для себя камерность.
«Асфальт» — эталонный slow burner, медленное кино, в котором все решают ударные секунды, а остальное время драматургические мехи накапливают побольше воздуха.
Никому не пришло в голову, что в Сантьяго под началом Альенде был не дождь, а невыносимая затяжная анархия. Народному единству они с легким сердцем присвоили национальный флаг Чили — по их логике, Пиночету следовало выступить под черным знаменем с черепом и костями. Фильм получился глупый, митинговый и очень-очень длинный — чем поставил советский прокат в кромешный тупик.
Талант Гранильщикова — в чувствительности к моменту, тому самому цайтгайсту. Темперамент поколения — меланхолия, объединяющая идея — чувство довольно почётного поражения, и режиссёру удаётся транслировать его без прямых метафор и почти без пояснений
У Брэди Корбета никогда не повзрослевшие изношенные дети, убийцы, самоубийцы, звезды оказываются подлинными героями недоношенного двадцать первого века, в соавторах которого и любого другого так легко увидеть Люцифера, особенно если ты сломан, болен, измучен и юн.
На блеклом фоне унылой современности главный герой расцветает не хуже лилии. В силу возраста и осанки он помимо правил, над дежурной корректностью, вне полицейской статистики и за рамками борьбы за оптимизацию (которой увлекаются даже наркоторговцы).
«Интересную жизнь» можно рассматривать как ходячую, а то и бегающую, энциклопедию якутского кинопроцесса — многие его ключевые фигуры представлены в естественной среде обитания. Они не говорят на камеру умные вещи, как это могло бы происходить в серьезной документалистике, а просто живут, причем и правда весьма увлекательно
Кинематографистам пора уже прекратить воспринимать кино как трейлер к телепроектам.
Опыт главного героя близок всем, у кого хотя бы раз в жизни проносилась в голове мысль о правильной загранице и неправильной родине. Тошнотворной, невежественной, идиотской, отталкивающей — и далее по списку.
Штампование боевых киборгов добром не заканчивается — Джеймс Кэмерон когда-то сам поведал миру эту истину. Все предпосылки ведут к тому, что «Алита», сделав первый шаг, так и застынет, растянувшись в неестественной человекоподобной улыбке.
Ужас фильма — не в отпиливании голов и не в изнасиловании немецкими специалитетами, а в наглядной демонстрации того, что царство теней всегда находится рядом с царством света.
Этот фильм — огромные уши локатора, которые направлены на небо, в котором летает только одна птица. А за локатором стоит главный герой.
Происходящее на экране моментально начинает напоминать театр. Театр этот не то чтобы какой-то плохой, но до жути старомодный, классицистический. С непременным конфликтом разума и чувства, тремя единствами, статикой и жесткими рамками амплуа, в которые утрамбованы лишенные привычного развития характеры.
Интуитивное подчинение материалу — несомненный плюс Лантимоса, который строгим концепциям предпочел переменчивый тон, сделавший целокупность «Фаворитки» интереснее и затейливее ее слагаемых.
Из этого вообще мог бы получиться удивительный фильм, стоило автору предпочесть петит капслоку и взять мишень покрупнее, чем повадки новой буржуазии.
Дикое, грубое, нахальное, смешное, невменяемое и при этом очень вменяемое кино с зарядом благоразумия, которому всем бы нам у «Холмса и Ватсона» поучиться.
«Дау» не просто комментирует сам себя, он задает вопросы зрителю — что есть в тебе такого, чего ты не хочешь о себе знать? Где границы, за которые ты не способен зайти, и чем можно их сломать? Какое ты животное?
В этой «рождественской» истории о том, что хоть мы все и очень разные, но в правах равны, вместо вроде бы неизбежного дидактизма автор находит тон великого утешителя.
