Все важно. Все однозначно. Но жизнь — самая необъяснимая штука, поэтому в ней практически нет ничего обычного, простого и понятного. И это кино — тому подтверждение.
Режиссер идеально выстраивает «Голгофу» на стыке двух на первый взгляд разных жанров: черной комедии, от которой в диалогах героев присутствует циничный юмор, и религиозно-философской драмы о выборе жизненного пути.
Слоубернер, но не о шведских язычниках, терзающих бедных американских студентов, как может показаться поначалу, а о разрыве отношений, утягивающих на дно.
«Наводнение» — скорее рецепция на замятинские смыслы со стойкой опорой на остросоциальность, подверженную символам и метафизике изображенного пространства, где стихия воды перенесена на бытовую плоскость спорткомплекса с бассейном.
«Возвращение в Сеул» — это искреннее высказывание о поколении тех, кто родился на границе миллениалов и зумеров. Этот фильм не только о поиске себя и прощении, но и о том, что быть потерянным — нормально. И не иметь цели, двигаясь наугад, — тоже нормально.
«Мгла» представляется слишком сдержанным триллером, снятым с прицелом на остросоциальность, но абсолютно беззубым в своем итоговом виде.
Пусть на далекость фильма от реальности жалуются многие ортодоксальные геймеры, ясно, что условности в фильме Бейрда — не упущения, а четкий авторский сетап: жизнь это — «Тетрис», и, чтобы выжить, людям в ней приходится изворачиваться, подобно геометрическим фигурам на экране кинескопного телевизора или портативной игровой консоли.
Оперирование заложенным природой страхом человека перед темнотой для Аменабара становится одним из важнейших инструментов воздействия на зрителя, что лишний раз подчеркивает родство «Других» с работами Хичкока, который обожал изучать людские фобии и неврозы.
В интерпретации Андрея Тарковского, научные аспекты, заботившие Лема при создании романа, отходят на второй план, уступая место старой-доброй морали. Здесь режиссер продолжает линию Достоевского, вдохновлявшегося христианством и переносившего христианские истины в диалоговую ткань своих романов.
Фильм, который на первый взгляд производит впечатление психологического фолк-триллера, на поверку оказывается переполнен культурологической, даже философской неоднозначностью.
Фильм немецкого режиссера — не очередной рассказ о добре с кулаками, а в первую очередь драма о двух внутренне одиноких героях, которые волею случая становятся противниками, несмотря на множество общих черт между ними.
Даже обыгрывая вполне банальную историю о моральном разложении «зажравшихся капиталистов», Кроненберг-мл. выступает довольно толковым рассказчиком, умеет работать с актерами и преподносить антураж.
Мир призраков Кубрика — не более чем фикция. Постоянными перемещениями героев по отелю «Оверлук» режиссер позволяет зрителю почувствовать всю тяжесть большого пустого пространства.
Тонко расставленные акценты делают из вроде бы стандартной судебной драмы рассказ о торжестве справедливости и возмездии, который может быть полезен далеко не только жителям Аргентины.
Роман Михайлов создает странное, почти зеркальное кино, в котором ничего не происходит. И зеркальным оно становится потому, что хорошо отражает всю нашу бессмысленную жизнь в терзаниях.
Экзистенциальный дух фильма вполне уместен, однако «Вихрь» не скатывается в нисходящую спираль неизбежного, которую Ноэ в мучительных деталях запечатлевает до самого конца и после него.
Фильм с ярким названием «Империя света» получился, как ни странно, предельно тусклым.
Мир в «Посетителе музея» Лопушанского был по-своему новаторским. Нельзя сказать что своевременным тогда, но безусловно актуальным сейчас, а, значит, он стал классическим, вечным.
Это не терапия, а тем более не книга советов о том, как справиться с потерей или смириться с мыслью о ней. Это напоминание о том, что мы обычно забываем сделать, расставаясь на время или навсегда — задержать дыхание, нащупать почву под ногами и попрощаться.
В героях Рефна перемешиваются эпохи и стили, в них есть по крупице от каждого времени, и этот полыхающий коктейль выливается в варево массовой культуры с пеной из общества потребления.
Если чем и восполнять происходящую бессмыслицу, то только музыкой. Хоть композитор исправно следует заданной динамике, фильм начинает утомлять своим «экшеном ради экшена» чуть ли не к середине хронометража.
Ну а «Бардо» Иньярриту — magnum opus в голове автора, однако enfant terrible в глазах зрителя — это странствие по периферии между выдуманным и подлинным, мытарство от сонма мыслей одного заросшего дядьки, которому скоро стукнет 60, до точно таких же дум точно такого же мужика, чьего лица мы в ленте не увидим, но который, очевидно, съемками этой самой ленты руководит.
Частная жизнь автора, будучи художественно переосмысленной выдающимся постановщиком, превратилась в притчу о взрослении, становлении в своем призвании.
Фильм Брайана Де Пальмы «Черная орхидея» построен на антитезах. В нем сходятся огонь и лед, безрассудство и хладнокровие, высокое искусство и чванливое невежество.
Белый шум неумолимой смерти надо заглушить. И почему бы не сделать это с помощью искусства?
