Ален Корно вызвался переделать довольно серый черняк ("нуар») Жан-Пьера Мельвиля только потому, что мрачное кино снова в европейской моде. Добавить к старому фильму ему нечего, можно лишь отнять, причем так, что недостатком представляется даже прибавление цвета.
Можно сказать, что это один из загадочных фильмов мирового кино. Ольми, снимавший до этого момента два десятка лет, но не снискавший громкой славы, поставил почти эталонное кино, удостоившись за него высшей награды Каннского кинофестиваля 1978-ого года.
Характер главного героя так и остается толком нераскрытым — он обрывочно вспоминает себя, а не рассказывает о себе. От всех прочих действующих лиц в воспоминаниях остался лишь минимальный набор характерных черт, от чего второстепенные персонажи часто имеют комический оттенок там, где он вряд ли предполагался. Конечный результат лишен не только событийного, но и эмоционального правдоподобия. Хочется чихать и стряхивать пыль.
В известной степени Вере Хитиловой удалось обмануть зрителя, подсунув проблемное кино в обертке низкопробного кича и эстетики кооперативной бурды, включавшей в себя ассортимент из напомаженных шлюх, оголтелого веселья, буйных нравов и лошадиных шуток.
Фильм отлично смотрится и сейчас — символизм Метерлинка задал ему многомерность, которую Турнер с блеском воплотил в длинной галерее основательно разработанных образов.
Кадар и Клос находят возможность трагикомического и даже абсурдно-сюрреалистического интонирования на суровом драматическом материале войны, проводят параллели между полицейскими режимами фашистской Словакии и социалистической Чехословакии, наконец, создают пронзительную драму «маленького человека», безвестно сгинувшего в жерновах военного времени.
Ким Ки-Дук не фокусник и не манипулятор, а художник, для которого приемы являются только средствами выражения того, что он хочет передать. Ему не всегда это удается, но если получается, то парадоксальные режиссерские решения выталкивают зрителя из бытовой плоскости в метафизическое пространство. Шоковые эффекты оказывают завораживающее и просветляющее действие, то есть вызывают катарсис.
В жанровом отношении Риветт создает высокую мелодраму, оставаясь на позициях изобразительного отшельничества. При просмотре складывается ощущение рукотворного, но откровения, основой которого является программный аскетизм, замешанный на немалой культурной эрудиции постановщика, точно чувствующего время, и его обстоятельства, жанровые каноны, сопредельные виды искусства (литературу, живопись).
С технической точки зрения Брана многое сделал для того, чтобы превратить пьесу в фильм — тут и выразительные крупные планы, и неожиданные ракурсы, и чередование видео- и киноизображения, и субъективная камера, но почти ничего не предпринял для того, чтобы уничтожить саму театральную условность.
