Никаких здравых идей для пятой части не заготовили, одна болезненная синефилия — зараза, что угробит жанровое кино быстрее любого маньяка.
Молодость без надежд невозможна: на экране кроме надежд ничего и нет. Лучезарная витальность — это, конечно, хорошо, но так легко получить солнечный удар.
Работа режиссера Пирса слишком буквальна. Дихлофос, как парфюм; люди в респираторах, как триггер. Если убить мошку книгой, то исключительно библией.
Если не стыдиться того, что твой фильм всецело построен на принципе «кинозвезда в непростых ситуациях», можно расслабиться: для Netflix и так сойдет.
Хорошую книгу авторы фильма ценят также, как и достойный ромком, ведь другого спасения от систематической хандры пока не придумали.
«Вершина» могла бы стать метакомментарием к искусству сторителлинга, где снег — это чистый лист бумаги, а альпинистские байки — быль, которая вскоре станет сказкой, но Имбер побаивается усложнить историю Хабу и Макото.
Фонтана не жалеет идей и приемов, которые в ином фильме могли бы стать смыслообразующими.
Для выхода «Сбоя» сложно представить момента лучше, его изоляционный производственный цикл — беседы с людьми по ту сторону веб-камеры, новая ступень в дереализации наших дней, через которую вынужденно прошел каждый.
«Воскрешение» дарит редкое чувство нырка в кроличью нору, кинотеатрального сеанса, во время которого ты перестаешь существовать в отрыве от фильма.
Каждые пять минут хронометража задумываешься, почему это происходит. И дело не в креативной беспомощности Мазера и его соавторов (не без этого), а в причинно-следственных связях.
Netflix не жалеет денег на гонорары артистам, что касается остального — и так сойдет.
На этот раз и материал не тот, и ремесленного таланта на что-то большее, чем ласковую видовую открытку, не хватает.
Режиссура Холл тактична, она держится на расстоянии от своих героинь, дает им воздух, пространство, обозначает тревогу и распад индивидуальности.
Даже судьба ушлого и жалкого торгаша с Голливудских холмов может быть полем битвы добра и зла, бога и дьявола. И в этом Каммингс, конечно, поддерживает задачи большой литературы в форме своих маленьких уязвимых фильмов.
Режиссер Куосманен снял универсальное, искреннее и уютное кино про то, что Россию действительно не понять умом, а только сердцем и душою (на птичьем языке).
«Раккун-Сити» — фильм, который погубит интернет, фан-база, споры о каноне и прочий околоигровой флер.
Слово «семья» звучит в «Энканто» едва ли не чаще, чем за все девять частей «Форсажа». Обнимемся.
Уэс старается, чтобы было как на Монмартре, но его «Вестник» — «Нью-Йоркер», а взгляд — американца. Это нормально, против происхождения не пойдешь, но Андерсон искренне верит, что его Aline звучит как оригинал. Нет.
Свою карьеру режиссер начал с великих «Дуэлянтов», где рыцарское упрямство возводилось в идею фикс, отчего тошно было всем. Плохо каждому и в «Последней дуэли». Ибо какие идеалы ни преследуй, а любое разбирательство превращается в беспощадную мясорубку.
«Медея» — изящно пересказанный миф, его история глазами рассказчика стала чем-то большим. Манящей, мрачной тайной, приблизившись к отгадке которой, невозможно выбросить ее из головы.
Здесь легко пропасть, растворившись в пленочном зерне — сложно представить себе что-то более естественное для любой кинореальности.
Фильм патологически стерилен (ни одного выходящего из ряда телепостановки режиссерского решения) и затянут (словно в контракте на право снять байопик было указано подробно следовать всему, что семья Уильямс считает важным).
Приквел «Армии мертвецов» отрабатывает единственную (увы) гениальную сцену из фильма Снайдера, в которой (совпадение ли?) также солировал персонаж Швайгхефера.
Своб заигрывает с эстетикой неовестерна, продолжительно цитирует «Схватку» (сцену пробежки по улицам от копов почти покадрово) и бесстрастно воспевает родной край. Пусть иногда его идеи не соответствуют производственным ресурсам, режиссер честен.
Напрасные слова, пустые усилия, «Происхождение мира» — театр, а не кино. Актеры произносят реплики, декорации друг друга сменяют (офис, квартира, ресторан, еще одна квартира), на протяжении полутора часов Лафит ищет, как «сшить» между собой акты и придать пьесе художественного объема.
