Единственная ирония, которую позволили себе авторы ремейка, в основном преданно следующие классическому образцу,- это переосмысленный образ главного человеческого героя, волочащегося за актрисой.
Собственных мыслей о войне у авторов нет, реконструировать эпоху некогда, да и лень, а их представления о советской эпохе — дилетантская мешанина из газетных штампов. Сценарий, кажется, даже не перечитывали.
Хронологическая канва в «Слоеном торте», естественно, мелко, но монотонно нашинкована, действие неоднократно возвращается к эпизодам прошлого, показывая их с разных точек зрения, но этот прием уже давно утратил обаяние новизны. Найти в фильме хоть одного оригинального персонажа, хоть одну оригинальную ситуацию невозможно: фаст-фуд криминального жанра.
«Итальянец» настолько зауряден во всех своих проявлениях, что никаких сомнений в счастливом исходе Ваниного путешествия не возникает… Конечно, все хорошо, что хорошо кончается, однако «Итальянец» мог бы приподняться над стереотипами и проявить не принадлежность к общей породе трогательных историй про сироток, а показать свой индивидуальный характер — при менее карамельной концовке.
На все, как известно, воля Божья, и сомневаться в правильности божьих поступков было бы богохульством, которое не входило в художественный замысел авторов, прикрывших свое идолопоклонство лепетом влюбленной дурочки.
Но вряд ли кто-то из кинокритиков способен ответить на роковой вопрос: почему режиссеры-человеколюбы снимают тягомотину, заставляющую усомниться в умственных способностях авторов, а произведения человеконенавистников обычно бодры, остроумны — при всей завороженности насилием не производят впечатления психической неадекватности режиссера и говорят о его недюжинной эрудиции и пылкой любви к кинематографу.
Было бы наивно надеяться, что режиссер и дальше с такой элегантностью будет перемещаться во времени, опуская утомительные и скучные подробности и останавливаясь на самых ярких случаях из жизни. Напротив, все последующие два с половиной часа содержат скрупулезнейшее, дотошнейшее хождение по мукам отца двоих детей, оставшегося без средств к существованию в разгар экономического упадка.
Слишком многие режиссеры-дебютанты — конформисты, старающиеся понравиться взрослым дядям, подыграть среднестатистическим настроениям. Илья Хржановский с невиданной для дебютанта жесткостью и мастерством снял абсолютно авторское и неподкупное кино…
Рассматривать «Мужской сезон» в плане художественности — занятие неплодотворное: фильм любопытен как социокультурное или экономическое явление, когда кинопроизводством вдруг решают заняться не специально обученные люди или фанатики какой-то идеи, а просто соскучившиеся незакомплексованные граждане с избытком финансовых возможностей
Обаяние фильма, основанного на давнем японском комиксе, в свою очередь опиравшемся на сюжет «Графа Монте-Кристо»,- в непривычной для европейского сознания смене интонаций, привольном сюжетосложении. Фильм развивается судорожно, пунктирно, логические связи — не главное, что волнует режиссера. Такая прихотливость обоснованна…
Возможно, это и есть завтрашний день кинематографа, в который дико интересно и приятно заглянуть, но окончательно переселяться туда пока не очень тянет.
Чем дальше в Анды, тем плотнее становятся неосвоенные залежи диких, стихийных коммунистов, при виде которых глаз Эрнесто Гевары загорается. «Есть у вас крестьянская организация?» — деловито спрашивает он тоном Остапа Бендера, замыслившего союз меча и орала. Такие циничные ассоциации, конечно, рождаются у человека, жившего при соцреализме и знакомого с традицией изображения будущих революционеров и диктаторов маленькими, с кудрявой головой, готовыми отдать последнюю каплю варенья безногому садовнику.
В итоге христианский фатализм ("Если ты нужен Господу, он сохранит тебе жизнь, если нет — так тому и быть») оказывается идентичен мусульманскому ("Все мы когда-нибудь умрем. На все воля Аллаха»), и после просмотра «Царства небесного» выходишь в недоумении: из-за какой ерунды могли с тех пор вдрызг разругаться представители столь близких по духу вероисповеданий.
Возможно, настоящие педофилы в действительности мало похожи на тех артистичных пижонов и демонических харизматиков, какими они предстают в художественной литературе, а чаще выглядят такими вот неприметными, зашуганными, молчаливыми аутистами, как Кевин Бейкон в «Дровосеке».
Пара режиссеров — Шэри Спрингер Берман и Роберт Пульчини — еще раз доказала, что кино о тоске совсем не обязательно должно быть тоскливым, а талант — он и в Кливленде талант.
Это уже почти что плутовской роман большого стиля, есть в нем и отзвук ренессансной комедии, и не чуждые режиссеру чеховские мотивы, и еще много всякого, чего не обязательно знать зрителю, чтобы наслаждаться острой и виртуозной игрой, а также оценить историю разводки и воровства как основополагающего сюжета нашего времени.
Зрители, скорее всего, не оценят благородных просветительских усилий создателей «Константина» и поместят фильм на разбухшую полку между «Человеком-пауком» и «Ночным дозором».
Для тех, кто не понимает намеков, герои прямым текстом уподобляют себя вину или винограду в длинных выспренних монологах, каких люди в действительности обычно не произносят, и тогда фильм с его хваленым жизнеподобием выдыхается, как вчерашнее шампанское.
Книжка Бориса Акунина тоже, конечно, не «Война и мир» (хотя герои иногда и заимствуют монологи толстовских персонажей, своих современников). Однако в известной познавательности социологическим и политическим соображениям автора, равно как и его психологическим эскизам, не откажешь. Для фильма Джаника Файзиева все это оказалось ненужным
Андрей Кравчук именно что реанимирует традицию, лишая ее обжигающей тревоги 1970-х годов. Слишком аккуратно, слишком правильно, слишком комильфо, — возможно, он и первый, но слишком покладистый ученик «Ленфильма».
Сюжет заключается в том, что мальчишки несколько раз теряют и находят чемодан дурацкими (но не смешными) способами, а мужики еще более неуклюже стараются его вернуть, подвергая в ходе погони многострадальные банкноты типовым испытаниям, включающим традиционное развешивание на веревке и проглаживание утюгом.
«Пиле» не откажешь в известной изобретательности и развлекательности, при условии, впрочем, соответствующего настроя: фильм этот не то чтобы совсем глупый, но рассчитанный на физиологическое, рефлекторное восприятие с минимальным включением сознания.
Одна неувязка в картине Ильи Хржановского — предлагая жутчайшее описание хаоса, она сама этот хаос и отрицает, удивляя способностью неопытного автора справиться с огромным количеством разнородного материала (разные сцены фильма снимали в разной стилистике несколько операторов) и заставить его работать на далеко не самую простую идею, в итоге представляющуюся очевидной, как дважды два.
Искать в подобных «Московской жаре» кинопроизведениях следы хотя бы теоретически подразумеваемого сценария — все равно что прощупывать арбатскую матрешку в поисках потайной кнопочки, стимуляция которой позволяет услышать дудение пищалки, отдаленно напоминающее слово «мама».
«Oldboy» предоставляет каждому относительно безвредную возможность представить себя в подобном положении, и смелый зритель, согласившийся на этот психологический экстрим, кроме острых ощущений извлечет для себя ряд полезных советов по технике самоконтроля и выживания в пограничных ситуациях.
