Только в многосерийном формате перед глазами зрителя можно развернуть настолько тщательно выстроенную иллюзию. То, что начинается как бодрая пошловатая телекомедия об изолгавшемся герое-любовнике, заканчивается как шекспировская трагедия о том, что от возмездия не скрыться, даже полностью искупив вину.
МакКуин ставит диагноз: в консюмеристском обществе, где эмоции потребляют, как продукты, случился настоящий застой со всеми вытекающими — дефицитом отношений, снижением темпов роста личности, падением производительности чувств. И что за перестройка должна наступить, что за революция грянуть, чтобы положить этому конец, — черт его знает.
Это не повесть о битве небезупречного добра с инфернальным злом — это рассказ о довольно ленивой перебранке добра и зла (или, точней, мудака и героя) внутри каждой конкретно взятой души.
Жизнь как главный нарратив прожита, в запасе не осталось ничего, кроме декоративных желчных шуток, а уйти — ни красиво, ни хоть как-нибудь — не отпускают. Словосочетание «слабый фильм Ханеке» всегда казалось оксюмороном — но когда оказалось правдой, мир, в общем, не рухнул.
Полное презрение к условностям, чьим-либо оскорбленным чувствам, тотальный карнавал и лалай-балалай — все это сочится из каждой поры кино-«Гоголя» — так же, как сочилось из строчек «Майской ночи» или «Страшной мести».
Винтерберг, как многие некогда свежие, но не самые сообразительные и чувствительные авторы, по молодости попал в строку. А позже, повзрослев и окостенев, из нее прискорбным образом выпал. Он больше не чувствует ни времени, ни людей. Он читает публике лекцию по этике, хотя сам до конца не уверен, что хорошо, а что — плохо.
Драматург и режиссер Сигарев, известный своей беспощадностью, проходится по всем социально значимым в современной России типажам.
Речь даже не о том, что прием «давайте все расскажем зрителю устами персонажей» пора оставить драматургам екатерининских времен и сценаристам дневного мыла.
В «Звезде» ее высокотемпературный мир окончательно утратил робкую фантазийность. И даже если вам там неуютно, даже если вы уверены, что он не имеет ничего общего с реальностью — а так, похоже, и есть, — вы не можете не признать, что этот мир существует.
Фильм на самом деле представляет собой худший образец псевдонезависимого англосаксонского кино — того, что берет острые вроде бы темы и, вживляя их в ловко склепанный, знакомый публике жанровый скелет, делает абсолютно конформистскими.
«Как меня зовут» — история о невозможности заманчиво простых решений. О том, что, быстро удовлетворив похоть или ярость, душевную смуту не унять. О том, что взросление — человека, поколения, общества — большая и неприятная, но благодарная работа.
Мир «Горько» стал более умозрительным и несколько менее смешным — но второе не зависит от первого. Дело в идейной нагрузке истории, которая по-прежнему с успехом зеркалит наше общество. Если в первом фильме авторы мирили два оппонирующих друг другу универсума, то в этом вселенная уже одна.
Все «Кино про Алексеева» суть первый кадр — разбивающаяся в рапиде банка огурцов. Осколки — это страшно. Рапид — это красиво. Разлетающиеся огурцы — смешно. На стыке с «красиво» и «страшно» комический эффект усиливается — но элегическая музыка за кадром сообщает еще одно состояние: «грустно». Где-то меж четырех полюсов парит летучая суть того, что хочет сообщить автор.
Дебютант Иван И. Твердовский в первом полном метре пытается опробовать все, что ему когда-либо хотелось сделать в кино. Цитат здесь — букет, приемов — воз, референций — маленькая тележка.
Для того чтобы снять такое, нужно обладать хорошо развитым абстрактным мышлением, стремящимся к уровню Введенского и Платонова, по-человечески говоря — хорошим сдвигом на всю голову.
Джим Микль сделал отличное жанровое кино, но в каком именно жанре, понять не так-то просто.
Пятый фильм Грея, таким образом, призван был ответить на вопрос, большой ли он американский режиссер или просто симпатичный парень. Увы, автор провалил участок — причем самым классическим образом.
На уровне же визуального сериал, вполне в духе «Безумцев», воскрешает не столько время, сколько кинематографическое представление о нем: низенький ухажер бежит за девушкой, словно Шурик за статной Натальей Селезневой, экскурсанты движутся по «Мосфильму», пританцовывая, как комсомольцы из производственных комедий, практически все персонажи живут в просторных светлых комнатах с обязательным круглым столом посредине.
«Горько!», «Географ глобус пропил», «Курьер из Рая» — картины, в которых пессимистическую реальность чуть ли не впервые в истории нового кино чрезвычайно ловко вписали в рамки оптимистических жанровых условностей. Но методически последний случай — самый странный и любопытный.
Пора перестать тратить на режиссера слова и обозревателям кинопроката — более предсказуемые авторы сегодня, наверное, существуют только в мягкой телевизионной эротике.
Новый триллер самой суровой из француженок Клер Дени о моряке-мстителе завис между самопародией и самораспадом.
Ромкома с более гуманистическим, учитывающим простые человеческие ошибки посылом на экранах, кажется, не было никогда.
Вармердам здорово напоминает Вуди Аллена, который вместо несовершенства человеческой природы решил изобличить интеллектуальную моду.
Сняв очередную анемичную, эталонно блеклую картину о трагическом несовершенстве человеческой природы, корнях бытового зла, отчуждении как обратной стороне близости и прочих хорошо знакомых нам вещах, Гренинг определенно добавил к методу что-то свое. Добавил так удачно, что стал главной и единственной сенсацией последнего, во многом спорного, Венецианского фестиваля…
В «Гравитации», несмотря на размах, бюджет и инновационный подход к съемкам, нет ровным счетом ничего продюсерского, это стопроцентно авторский проект, придуманный режиссером в содружестве с сыном и снятый с той же честностью, что и недорогая картина «И твою маму тоже», которая когда-то сделала Куарону имя.
