Новое русское кино так и не научилось разговаривать, все, что длиннее междометия, кажется на экране фальшивым, но Сокуров имеет право говорить и говорит за всех (и в жизни, и в кино); «Франкофония» оставляет впечатление словесной и визуальной импровизации.
Каждый из четырех основных персонажей фильма представляет четыре типа капитуляции перед внутренней фашизацией — именно капитуляции, потому что сопротивление никогда не занимало Миндадзе. Его, как было сказано выше, интересует пребывание человека во внезапно изменившихся обстоятельствах
Эта экранизация потока сознания, квазипорнографический фильм, напоминающий о наркотическом мороке 1990-х, кажется трогательно и даже старомодно сентиментальным; тот самый порнофильм, в котором герой в итоге женится — только не на той, которую любит.
Паоло Соррентино — режиссер, который умудряется постоянно повторять самого себя и других, не повторяясь, снял кино, которое только формально — благодаря пожилым героям — напоминает «Великую красоту». Рим — открытый город, Швейцария — закрытый мир, и «Молодость» стремится проникнуть еще глубже в тайные комнаты человеческой души, нащупать вещество, из которого сделаны наши воспоминания и сны.
Главный предмет добродушной сатиры Ван Дормеля — идея патриархального Бога и весь следующий за этим перекос в доминирование, унижение и насилие
«Кэрол» в еще большей степени, чем «Оттепель» или «Вдали от рая» относится к этому поджанру «психологического ретрофутурзима» — лесбийская связь здесь не становится для окружающих шоком, фактором стигматизации, никто не обсуждает именно гомосексуализм
В «Лобстере», исследуется проблема партнерства, и шире — проблема выбора, выборов, каждый из которых не менее плох, чем остальные.
Все вместе (изображение, драматургия и свойственная сказке замена психологизма имманентными свойствами, запретами, обрядами и ритуалами) создает ощущение реально существующей параллельной вселенной (вот она, реальность Гарроне!) — огромного океана архаики, который от рождения до смерти плещется в каждом из нас.
Проблема репрезентация секса в русском кино по-прежнему не решена, как не решена и проблема вербализации эротического опыта в русской культуре вообще. «Пионеры-герои», хотя они и не целиком посвящены этой теме, продолжают линию, заданную Натальей Меркуловой и Алексеем Чуповым в «Интимных местах»…
Зайцев (как это все чаще случается в нашем кино) легко справляется с фактурой — ни быт городской окраины, ни игра юных актеров, ни диалоги, ни музыка на саундтреке не вызывают ни раздражения, ни протеста; они правдоподобны, легки и удобоваримы как для отечественной, так и для международной фестивальной аудитории.
И все же Алехандро Гонсалес Иньярриту, взявшийся за полный метр после четырехлетнего перерыва, смог превратить историю бродвейского продакшна в захватывающую и остроумную трагикомедию о полете души, уже преодолевшей порог отчаяния.
Но даже при нарушении пропорций в стакане очевидно присутствует талант, и «Алексеев», каким бы разбавленным он ни казался при просмотре, оставляет долгое и тихое воспоминание о себе, как медленно затихающий звук случайно задетой струны.
Парадоксальным образом именно отсутствие автора, отсутствие его альтер эго и личных переживаний, не позволяет причислить «Класс коррекции» к российскому кинематографу десятых годов, робкую зарю которого в этом году можно было наблюдать на «Кинотавре».
Приедается все, но Дарденны, никогда не изменяя себе, раз за разом рассказывают простые истории, от воздействия которых невозможно уклониться.
Известно, что «Голубя» не взяли в Каннский конкурс с формулировкой «он повторяется», и этот фильм — хороший повод подумать о возможности авторского существования без компромиссов, без желания подстроиться и понравиться, без необходимости поторопиться с монтажем к очередному фестивалю; и море повторяется, и закат повторяется.
Новый фильм Джошуа Оппенгеймера «Взгляд тишины», смонтированный на том же индонезийском материале, что и «Акт убийства», вышел лучше…
… Человек так жалок, несчастен и слаб, так порабощен своим подсознанием и неотрефлексированными комплексами, что будет до бесконечности убивать и мучить другого — а морали здесь не будет, мораль не изменит ничего.
«Срок» — это кино про власть, про жажду власти. Герои много говорят о ней, но настоящая власть в руках ни у кого из вышеперечисленных (включая последнего). Настоящая власть — в монтажной, где из событий, в которые были вовлечены десятки тысяч, три автора лепят то, что захотелось вылепить им.
Между тем, это типичный abibas на рынке социального кино, шитый белыми нитками и раскисающий в дождь, — и так же трудно объяснить человеку, аплодирующему «Дураку», почему это подделка: три полоски на месте, формальные признаки бескомпромиссного высказывания налицо, и стоит недорого.
Это поразительно свободное, лишенное всякой провинциальности кино, которое напоминает американские независимые фильмы, которые в начале нулевых годов показывали в «Проекте 35» и которых сейчас уже не делают, потому что современное американское независимое кино предельно инфантильно.
… Некоторую интригу представляет собой проблема финала — как они закончат?; заканчивают по-своему, на деликатной православной ноте, с метафорической Пасхой и воскрешением из мертвых, но получается все равно заупокой.
«Кино про Алексеева» обладает всеми формальными признаками полународного полухита: советское ретро (о нем чуть позже), молодой Олег Ефремов и Андрей Тарковский в качестве второстепенных персонажей, глянцевая, но правдоподобная картинка, песни под гитару, а также сюжетный поворот в финале…
Финал «Чудес» — один из тех редких моментов, ради которых мы, повидав уже многое, продолжаем ходить в кино.
«Мамочка», у которой будет больше зрителей, чем у прошлых фильмов, очевидно является шагом назад: это снова, как и в дебюте, история невозможной любви между матерью и сыном. И на этот раз они оба одинаково невыносимы.
Но «Левиафан» — довольно мощное обобщение, в котором собраны ответы на многие вопросы о русской жизни, и обо всем говорится в лоб, чтобы не оставалось недомолвок.
