В «Космополисе» нет ни сюжета, ни реалий — это условное роуд-муви («путевое кино») с умозрительными персонажами, ведущими большей частью такие же умозрительные беседы.
Рекомендуется любителям Вуди Аллена, а также всем, кто интересуется миром современного искусства и при этом сохранил чувство юмора. На романтическую линию, вшитую авторами в тщетной надежде расширить зрительскую аудиторию, можно не обращать внимания.
Я не склонен прощать ляпы производителям и авторам фильма. Но вместе с тем благодарен им за «моменты истины», в которых экранный Высоцкий совпал с моим представлением о нем, составленным еще при его жизни.
Остается «разоблачить» главный психологический секрет «Портрета в сумерках». Весь он от начала и до конца представляет собой коллективный женский фантазм, экранную реализацию сновидений, всплывающих в сознании образов и первобытных полужеланий, в которых женщины признаются только любовникам.
Создатели ремейка недооценили сорокалетнюю дистанцию, разделяющую 1971-й и 2011-й годы. Нет уже «инвалидов», «ниггеров» и не исправных в нужный момент телефонов — их сменили «лица с ограниченными возможностями», «афроамериканцы» и мобильная в полном смысле слова связь.
«Дом» попал меж двух зрительских стульев: взрослым в нем недостает глубины, а молодым — действия.
В своей антиутопии «Время» известный кинофантазер Эндрю Никкол («Шоу Трумана», «Гаттака») проявил немало остроумия, чтобы заменить деньги на время, но ему, как и Марксу, не хватило воображения, чтобы довести идею до логического конца.
Основным продуктом нынешнего российского массового кинематографа являются лжеромантические истории с «добрым» юмором, от которого становится дурно еще до того, как очередной юмордоворот откроет рот или скорчит рожу. На этом безотрадном фоне небезупречные «Вдребезги» смотрятся как праздник.
Режиссер Стивен Содерберг и сценарист Скотт З. Бернс скрестили просветительский фильм с социально-политическим, а фильм-катастрофу с драмой из частной жизни. Получилось кино, в котором недостаток эмоций компенсируется избытком ума — что разочаровывает одних зрителей, но очаровывает других.
Осенняя цветовая гамма, скупая, но выразительная игра главных исполнителей, отвечающие внутреннему состоянию героев костюмы, умеренное давление на слезные железы зрителей и дистанцирующий юмор, более английский, нежели американский.
Относить Елену к категории «социальных фильмов» не стоит, ибо в первую очередь это фильм о женщине, которая из любви к родным совершает страшное преступление против близкого человека, а во вторую — произведение настоящего искусства.
Перед нами кич-вариация мифа о Пигмалионе и Галатее в форме страшилки с примесью паранаучной фантастики.
Два дня — в меру смешное, в меру изобретательное, в меру чувствительное и неглупое кино, сделанное в той же степени по любви, сколько и по расчету.
Охотник — произведение чисто кинематографическое. Во всяком случае, на язык прозы его не переложишь и на сцене не поставишь. Театр невозможен без декораций, драматических столкновений и красноречия, хотя бы низкого, проза — без монологов и авторской речи, включающей голоса персонажей. А тут — ни значимых разговоров, ни даже киноактеров, что называется, «играющих лицом», то есть выражающих посредством мимики движение чувств.
Режиссер Джон Фавро, в сущности, выдает главный секрет современного массового кино, обращенного к первичным инстинктам: заключая на экране мир между одними, необходимо одновременно разжечь войну между другими. Вопрос лишь в том, что в рамках старых жанров делать это становится все более и более затруднительно, поскольку жанровые штампы постепенно приедаются и перестают производить впечатление.
Если бы Джон Мэдден следовал историческим обстоятельствам, в которых происходит действие его шпионского триллера «Расплата» (английское название — The Debt, то есть «Долг»), картина не потеряла бы в зрелищности, но стала бы намного содержательнее.
«Меланхолия» — не лучшее создание Триера, но он (как и его нынешний каннский конкурент Терренс Малик) уже давно вошел в категорию режиссеров, все творения которых, что называется, обязательны для просмотра любителями киноискусства.
Для осуществления своей классовой позиции постановщик совершил такое же насилие над жизнью, как нелюбимая им героиня фильма, и этот, бесспорно, революционный акт умаляет лишь то, что он является несомненным следствием художественной слабости картины.
Фильмы Никиты Михалкова когда-то вызывали восхищение. Теперь вызывают насмешки или жалость. То, что произошло с замечательным в прошлом режиссером-постановщиком, называется душевным и творческим крахом.
Особенно приятно, что при всем комизме фильм не имеет ничего общего с так называемой «романтической комедией», которая в современном российском исполнении не вызывает у культурных людей ничего, кроме рвотных рефлексов.
Как «Лимита» Дениса Евстигнеева и «Олигарх» Павла Лунгина, где главные роли исполнил Владимир Машков, «ПираМММида» — фильм о титанах «эпохи первоначального накопления капитала» в России и о значении ума для создания огромных состояний.
Картина говорит, в сущности, об одном — о жуткой концентрации насилия в нашей жизни, зверской реакции на почти невинный вызов, когда не «зуб за зуб», а ножом по горлу за неловко брошенное слово. С такой точки зрения небольшая доза насилия над реальностью, потребовавшаяся режиссеру, чтобы высказать наболевшее, вполне естественна.
Новая работа Миндадзе окончательно проясняет причины его «измены» своему постоянному соавтору Вадиму Абдрашитову. Собственный стиль Миндадзе эмоциональнее, и в то же время он более скрытен. Порой создается впечатление, что автор едва ли не намеренно препятствует синхронному зрительскому пониманию происходящего в расчете на будущее озарение
Если посадить «Самку» Григория Константинопольского в кинозоопарк, на клетке будет табличка: «Отряд китчевых, семейство стебных. Уникальный экземпляр». На смотрах «параллельного» кино, правда, видали и не такое, но в широком прокате столь безбашенного фильма еще не было.
Новый «Служебный роман» нельзя назвать иначе, чем нечаянным подарком Эльдару Рязанову. Слабость подражания так подчеркивает силу оригинала, как не смог бы сделать ни один льстец.
