Устройство фильма превращает его в радикальный пример современного детектива — жанра, реабилитированного авторами «новой волны» не только затем, чтобы беспрепятственно нарушать его правила, но и чтобы подтвердить его свойство генеральной отмычки, своего рода ключа к современной реальности, чрезмерно подробной и оттого неинтеллигибельной.
«Ида» нравится тем, что темна. Ведь, попадая под обаяние формы, зритель не успевает понять, что именно он здесь вынесенный за скобки свидетель (и одновременно ответчик). Именно он получает в обладание исторический опыт и отправляется на поиски прошлого.
Словом, если бы Дюмон не снял «Камиллу Клодель», ее стоило бы выдумать. Дабы увидеть то, что в силу естественной аберрации (обязанной — как ни парадоксально — той самой ясности стиля Дюмона) ускользало от взгляда.
Впрочем, ценность «Музейных Часов» отнюдь не в банальной комбинаторике (утверждении одного вместо другого). Сюжет фильма разворачивается подобно шахматной партии, в которой фигуры образуют неожиданные позиции, в то время как наше внимание целиком сосредоточено на руках игроков.
В последней картине Дрейер ничуть не изменяет себе. Напротив, он словно бы окончательно переступает границу, оставив публику наедине с ее замешательством.
В конце концов, именно этот фильм, скромный по существу, оказывается невероятно важным в истории, более двух тысяч лет разыгрываемой между детерминизмом (автоматизмом убийства) и этикой (оправданием смертной казни).
Рассказывая о принце, весь фильм героически сражающемся с языком (упражняющемся с логопедом, обучающемся правильной декламации), сюжет аккуратно скрывает то, что делает монарха монархом. А именно способность к политике как свободе творить Историю.
